Он был крайне удивлен, но не почувствовал ничего особенного. Терялся в догадках и все время манипулировал словами "ты должна его убрать", примериваясь к ним и пытаясь их приспособить к каким-нибудь будничным случаям, обычным ситуациям, пытаясь найти в них истинный и какой-то семейно-домашний смысл, да, именно домашний… словно бы это был наказ рачительной и заботливой хозяйки дома. Он безо всякой связи подумал даже об ужинах, где подавались литовские колдуны, приготовлению которых мать обучала своих кухарок по старинным рецептам. Но чем больше он вертел в уме эту фразу, тем больше удивлялся. Ни с того ни с сего ему припомнился ночной, темный Бельведерский парк, где нашли труп неизвестно кем застреленного жандарма. Он слышал разные сплетни на эту тему. Нет, в этой записке речь шла вовсе не о приготовлении литовских колдунов. Но о чем же тогда?

Солнце уже проделало свой путь по ченстоховскому небу, и теперь лишь макушка его выглядывала из-за крыш. Эдакая залихватская, дерзкая макушка — лысина провинциала. Заметив в столовой какие-то двери, по всей вероятности выходящие во двор, Леон Вахицкий несколько минут боролся с ними, потом отыскал наверху щеколду и распахнул их настежь. Остановился на пороге, шевельнул ноздрями и втянул воздух с выражением внезапной и чуточку бессмысленной радости на лице.

Все дело было в том, что двери вели не во двор, а на большую веранду с деревянной, покрашенной белой краской балюстрадой, с круглыми столбиками вокруг. За балюстрадой виднелось нечто красное, розовое и пестрое. Но самое главное, что оттуда доносился чуть сладковатый, терпкий, одуряющий, подобно наркотику, аромат. Это была "Улыбка фортуны", польское ее издание в адаптированном виде.

Леон знал, что ченстоховский дом окружен садом, по местным понятиям довольно большим, но не предполагал, что дядюшка его матери или сама мать могли заниматься садоводством. Флорикультурой. Там были разбиты клумбы и цветники. Огромная круглая клумба посередке и продолговатые, а иногда и изогнутые, как закорючки, пестрые грядки с обеих сторон. Держа в руках шланг — резиновую змею, из пасти которой взлетал к небу и падал на землю небольшой фонтан, — их поливала все та же пузатая кухарка — свежесть, влага и резкие цветочные запахи, подобно душному облаку духов, прямо-таки обволакивали веранду. Леон не разбирался в цветах, однако различил белые и темно-красные гвоздики, создающие на этих пестрых ковриках некий патриотический узор. Множество белых и лиловых левкоев, пылающие настурции, фиолетовые и кремовые ирисы, целые кусты блестевших пурпуром пионов, розы всевозможных цветов и оттенков, садовые лилии, оранжевые, в крапинку или же белые, называемые в деревне лилиями святого Станислава.

На веранде, совсем пустой и, должно быть, недавно подметенной кухаркой, потому что на полу темнели мокрые пятна (он был сбрызнут водой перед уборкой), на пустой веранде стояла только старая продавленная кушетка с выпиравшими во все стороны пружинами и торчащими коричневыми клочьями. Никакого кресла, в котором, вдыхая аромат цветов, могла бы раскачиваться своевольная девушка, дочь торгового агента, объект неосторожного увлечения неопытного капитана, никакого такого кресла не было. Торговый агент, поставщик всякого товара с грузом гнилой картошки включительно, нежный папа и подозрительная личность, должно быть, закруглил свои дела и вместе с дочкой уехал куда-то. А может, оба умерли.

Впрочем, все это — невольно наводившее на мысль о призраках и бесконечно грустное — все же не обладало настойчивой силой фантастического видения, которое преследовало, скажем, в "Спортивном". Правда, и здесь таился какой-то намек, наводящий на мысль о Конраде, но смутный, едва уловимый. Тут ничего не случалось, да и не могло случиться. Заброшенная веранда, брошенный жильцами дом. Только цветники как-то уцелели, заполонив все вокруг своими красками и ароматом, но некому было им радоваться. "Улыбка фортуны" постепенно угасла, а когда кухарка, оставив шланг, вошла по ступенькам на веранду, улетучилась вовсе.

— Чем же это так пахнет, гвоздиками? — спросил Леон громким голосом.

Она приставила ладонь к уху.

— Что? Что? Нет, это левкои. Я вам на ужин приготовила курицу с рисом. Любите?

Левкои! Всего-навсего левкои, без намеков на высшее предназначение. Обычные скромные цветочки. Даже удивительно, что так пахнут, могли бы пахнуть дегтем. Такие же безвредные и прозаичные, как, скажем, вчерашний дождик в Варшаве, дождик такого рода, который может вызывать у соотечественников ассоциации лишь с грибами, ну, скажем, еще с грибным супом.

Солнце уже спряталось за крыши домов, совсем заблудилось среди многочисленных труб. Наступили сумерки, в которых клубилась пыль, когда Вахицкий позвонил наконец к соседу-нотариусу. Тот принял его в своем кабинете, освещенном настольной лампой под низким зеленым абажуром.

Адвокат был немолод и в профиль удивительно напоминал Стефана Батория (что отмечается отнюдь не с целью задеть чьи-то чувства), но Батория, изнемогавшего в своей Ченстохове от скуки и то и дело прикрывавшего рукой рот, чтобы скрыть зевоту. Он зевал, как аптекарь, стоявший в дверях аптеки, зевал, как почти все ченстоховцы. Должно быть, ничего другого им уже не оставалось. Но в своих делах он оставался предельно порядочным и аккуратным. Вахицкий выслушал массу не интересующих его подробностей, целый долгий перечень цифр, поблагодарил за заботу о доме, за полный порядок и наконец подошел к цели своего визита: ему хотелось бы как можно скорее избавиться от этого дома.

— Завтра мы вместе с кухаркой запакуем все мамины вещи в ящики и снесем в погреб, — сказал он. — Потом я сообщу, что с ними делать. А этот дом со всей мебелью и даже с книгами по юриспруденции и астрономии… Этот дом, ха! Не могли бы вы найти какого-нибудь любителя, желающего? Может, обратиться для продажи к посреднику? Может, дать объявление в местной газете? А может, в варшавской или краковской?

— К чему такая спешка? — спросил старик, прикрывая рукой рот, чтобы скрыть зевоту. — Прошу извинить! — добавил он. — Разве вы собираетесь уехать?

— Ха! Уехать? Хочу ли я уехать? Знаете, некоторые люди всегда чувствуют себя отъезжающими. Только кто знает — куда отправится их поезд? — Леон в задумчивости поглядел на зеленый абажур. — Но вернемся к нашим делам, ха! Собственно говоря, я могу месяца два подождать. Надеюсь, что все это мероприятие с домом не займет больше времени.

Старые люди помнят, что в те времена, для того чтобы пополнить казну, Управление польских государственных железных дорог придумало так называемые "путешествия в неизвестное" или "поезда-бридж". Пассажиры вносили положенную сумму и садились в поезд, который должен был отвезти их в неизвестном направлении и высадить в самой неожиданной точке страны. В конце путешествия их непременно ждал сюрприз, в этом заключалась вся соль. Вагоны были соответственным образом переделаны — там ставились карточные столики. Таким образом, отправляясь в неизвестное, можно было при этом всю ночь "резаться" в бридж.

— Понял, — сказал старичок. — Вы, наверное, решили прокатиться на "поезде-бридж". Слышал о таких. Но как это все выглядит при ближайшем рассмотрении? Садишься в поезд — и что? Разве на билетах не отмечена конечная станция?.. Сам как-то хотел поехать — я ведь обожаю бридж. Но не знаю, прилично ли это в моем возрасте. Собственно говоря, я ведь одной ногой в могиле. Ну что же, хорошо. Сделаю все, как вы желаете. У меня есть один клиент, который как раз занимается недвижимостью. Извините, — повторил он, снова глотая зевок. — А куда, собственно, я должен вам писать? В Краков?

— Нет, в краковском отделении Бюро путешествий я уже не работаю. Ха! Можно писать мне в варшавское отделение этой конторы. Они имеют обыкновение помогать своим клиентам в переписке, письмо можно отправить на их адрес, до востребования. Это для туристов, а главное, для приехавших из-за границы и не имеющих постоянного адреса — большое удобство. Ха! Еще раз хочу поблагодарить вас, господин адвокат!