Андрей играет, почти все танцуют. Борис довольно неумело, но старательно, с Лидой, Руся с Сережей.
Дядя Мика. Скажите, пожалуйста! Они скоро танго откалывать начнут! Как бы модность то не увлекла! (Подбирает ноги на диван.)
Руся (останавливаясь против него). Нам, дядя, все танцы хороши, лишь бы нравились. Все для нас новые, все для нас старые! Почему танго твое какое-то плохо? Ах, и вальс я люблю! Андрей, Андрей, вальс теперь!
Танцуют вальс. Танцы быстро сменяются; иные не успевают сразу схватить ритма, выходит веселая путаница, опять налаживаются. Из боковых дверей, около дивана, где сидит дядя Мика, высовывается голова Ипполита Васильевича Вожжина, потом он нерешительно входит.
Вожжин. Скажите! Опять бал у дяди Мики! Вот веселье-то! Откуда столько детворы?
Дядя Мика. Отличный бал. А тебе надо лезть, мешать?
Вожжин. Чем же мешаю? Я с тобой.
Дядя Мика. Ну, я одно, а ты совсем другое. Да сиди, пожалуй. Раненько воротился.
Вожжин. Господи, и Финочка здесь? Как это она? Господи, а меня дома не было, я ее днем ждал.
Финочка уже заметила отца. Сразу оставила Никса, бросилась к Ипполиту Васильевичу.
Финочка. Папа! Ты пришел! А я тут ждала тебя… со всеми… у дяди Мики… Мне так тебя нужно было сегодня.
Вожжин. Ты устала? Вон как раскраснелась. Сядь, отдохни.
Финочка. Нет, папочка, нет, это так. Я тебя ждала, а тут они все… После танцевать стали. Я давно, давно, папа, не танцевала!
Вожжин. Вот и славно, повеселилась.
Финочка. Нет, нет, вот что. Я с очень важным к тебе. Слава Богу, что ты вернулся.
Вожжин. Ну что, что такое? Не пугай меня.
Они отошли немного в сторону. Финочка держится за отца, изменилась, лицо серьезное, взрослое, брови нахмурены.
Финочка. Папочка, ты можешь – завтра? Вожжин. Что завтра, милая?
Финочка. Ну, Господи? Разве ты забыл? Ну что ты обещал? Согласился? Помнишь, еще в первый раз, как я пришла?
Вожжин. А, с мамой повидаться? Финочка, да ведь ты сама… Ведь я всегда готов. Мне даже необходимо с ней повидаться. Но ты сама откладывала, и даже со мной ни о чем не хотела говорить. А мне весьма это нужно.
Финочка. Мама была нездорова, расстроена… Я уж знаю, что так лучше. Теперь она и сама хочет. То есть не боится, что ее расстроит. У нее нервы окрепли немного. Я ей про тебя рассказывала.
Вожжин. Что рассказывала?
Финочка. Да вообще говорю о тебе. И ничего. О дяде Мике тоже. Знаешь, дядя Мика у нас был.
Вожжин. Вот как! Вот как! Для меня новость. Ну, и что же он?
Финочка. Ничего, отлично. Болтали. Мамочка даже развеселилась. Дядя Мика так умеет не… расстраивать. Понравился ей; очень, говорит, изменился за эти годы к лучшему. Папа, дорогой! Так ты уж завтра! Уж дольше никак нельзя. У нее курс леченья кончается. Завтра в двенадцать, хочешь?
Вожжин. В двенадцать? Хорошо. Отлично. Значит, в двенадцать? Хорошо, что сказала. Необходимо выяснить… Надо же как-нибудь… Да.
Финочка. Какой ты странный, папа. Я не понимаю… Впрочем, ты ведь сказал, – ты сам хочешь…
В среднюю дверь стремительно входит Анна Дмитриевна. За минуту перед этим танцы и музыка незаметно прекратились.
Анна Дмитриевна. Что это? Что здесь происходит? Дядя Мика, вы тут? Вы с ними? А Сережа где? Здесь Сережа?
Сережа. Вот я, мама. Что тебе? Что случилось?
Анна Дмитриевна. Да это я должна знать, что случилось! Дядя Мика! Ипполит Васильевич! Что происходит? Являюсь домой – Сережи нет. Бегу сюда – везде пусто, в дальнем кабинете шум, топот, заглядываю в переднюю – кучи пальто, женщин, солдат… Почему солдат? Откуда солдат?
Вожжин. Анна Дмитриевна! Ради всего святого! Успокойтесь, Анна Дмитриевна!
Дядя Мика. Да брось. Сама успокоится.
Лида (звонко). Какой солдат? С рыжими усами? С рыжими – наш денщик Пантелей. Он за мной всегда приходит.
Анна Дмитриевна. Пантелей? За вами?
Матильда (горничная) вошла следом за Анной Дмитриевной.
Матильда. Там за барышнями пришли. И человек за барышней фон Рабен.
Лида. Ну вот, я же говорила, Пантелей.
Анна Дмитриевна. Ах, это вы дочь полковника фон Рабен? Простите, я ведь вас видела, не узнала. Так испугалась. Бог знает что привиделось.
Руся. Вы и нас не узнали, Анна Дмитриевна. Не сердитесь, что мы смеемся. Мы не понимаем, чего это вы так испугались.
Анна Дмитриевна. Не понимаете, и отлично! Нисколько не сержусь, хотя не вижу, что смешного? Сережи нет, пусто, где-то шумят, полна передняя женщин, солдат… Михаил Арсеньевич достаточно беспечен, разве я не знаю? Сережи нету…
Сережа. Да я здесь же, мама. А горничные всегда приходят, когда мы у дяди Мики читаем, собираемся. Что же тут страшного?
Анна Дмитриевна. Ну, довольно, довольно. Идем домой. Благодарю вас, Михаил Арсеньевич!
Дядя Мика. Если Сережа захочет, он не будет ко мне приходить. Я не приглашаю никого.
Анна Дмитриевна. Захочет? А если я захочу, чтобы он… Чтобы он постыдился того беспокойства, которое матери доставил?
Дядя Мика. Это, право, его дело.
Финочка (Никсу, тихо). Все-таки не понимаю, что Анна Дмитриевна?..
Нике. Да вздор, это как на нее найдет. Ничего не знает. Всего боится. (Громко). Руся, пойдем. Ты без горничной, со мной. В сущности и за нами надо бы присылать. Ведь гимназистам по улицам ходить запрещено.
Руся. Э, чепуха. Прощай, дядя Мика, Финочка, прощай. Завтра не увидимся, нет? Ну потом.
Все друг с другом прощаются, понемногу уходят.
Анна Дмитриевна. Ипполит Васильевич, вы-то, как отец, могли бы меня понять. Ваша дочь тут же.
Вожжин. Да что вы, Анна Дмитриевна, о чем, право, так мило они танцевали…
Сережа. Мама, пойдем домой. Пойдем пожалуйста.
Дядя Мика. Спокойного сна. А мне уж, видно, придется твою дочь, Ипполит, домой везти. Вместо денщика Пантелея. Хорошо, что не поздно, успею выспаться. Позвольте, Анна Дмитриевна, я вам коридор освещу. Иди вперед, Сережа.
Сережа, Анна Дмитриевна идут к двери налево; за ними дядя Мика, которому Анна Дмитриевна что-то скоро говорит, дядя Мика пожимает плечами. Финочка и Вожжин остались. Финочка нашла свою муфту; задумалась, вдруг смеется.
Вожжин. Что ты?
Финочка. Такая смешная! И на Сережу, на Сережу! А он с ней… он милосерден.
Вожжин. Как милосерден? Кто?
Финочка (опомнившись). Нет, папа, я не о том… Ах какая я! Я не о том! Папочка, вот главное-то, главное! Ты не забудешь? Папочка, у меня все в душе сейчас двоится! Чего хочу – сама не знаю, смею ли хотеть. Я так люблю тебя, папочка! Так люблю, так всегда любила! Ты ведь мой, папа? Мой?
Вожжин (обнимает ее, гладит по голове). Маленькая ты моя, родная ты моя. Солнышко мое горячее. Успокойся, детка, уж мы все устроим. Уж все по-хорошему устроится.
Финочка. Завтра ты… с мамой?
Вожжин. Поговорим, потолкуем, подумаем… Завтра, милая, завтра! 472
Действие третье
Меблированные комнаты средней руки, скорее приличные, диван, кушетка, между окнами (влево) четырехугольный обеденный стол. Прямо дверь в маленькую отгороженную переднюю и коридор, налево в другую комнату (где Катерина Ивановна Вожжина и Финочка спят). У стола, накрытого белой скатертью, Марфуша, горничная Вожжиных, приехавшая с ними из Саратова, перемывает посуду. Марфуша – средних лет, но не старая, довольно приятная лицом. В переднике, вязаный платок концами назад, волосы причесаны гладко. Первый час серенького дня.
