Соня. Боря, вспомни своего отца. Ты не видел, как его убили? А видел, как Андрея убивали? Послушай: может, теперь людям, тем, кто не умеет только жить, знает, что нельзя только жить, может, им одно и осталось дело настоящее – убивать? Одно и осталось?..
Борис. Соня, Соня, молчи.
Соня. Другого и нет теперь никакого™. Другие все дела – так, обман, вздор, безделье. А если этого не хочешь, если этого не можешь…
Борис. И не хочу, и не могу, и нельзя…
Соня. Тогда надо умереть. Все Андреи, все дяди Пьеры, все виноваты. Нам нужно или убивать, или быть убитым, или же… Чем же нам жить? Боря, ну разве ты не видишь, ну разве ты не видишь? Ведь все равно, ведь не сегодня – так завтра, ведь не вместе – так порознь… Боря!
Борис. Что же ты… Чего же ты хочешь?
Соня. У тебя здесь? Где? Здесь? С собой?
Борис. Не трогай меня… Не ищи… Здесь.
Соня. И знаешь, Боря, надо просто, просто, совсем ни о чем не думая. Мы жить «просто» не умеем, а это… сумеем просто, да? Главное – ни о чем не думать. Может, о глупостях, о детстве, помнишь, как мы с тобой в Тимофеевском за ригой колокольчики рвали, а я говорила, что «лазоревые», а ты спорил – лиловые… Помнишь?
Борис. Соня, Соня… Мне страшно…
Соня. Отчего страшно? Ну, хочешь – я сначала… Я сама… Или как хочешь. Мне все равно.
Борис. А мама?
Соня. Не думай, не говори о маме, не вспоминай. Она счастливая. Она правая, она живая. И дядя Пьер живой. И Андрей… А мы мертвые. Мы все равно мертвые, и нам… нам… честнее…
Борис. Соня… Ради Бога…
Соня. Что? Ну не надо. Ну успокоимся. Уходи, уходи скорее, оставь меня. Что я делаю с тобой! Я не о тебе говорила, забудь… Я ничего не знаю о тебе…
Борис. Нет, Соня, ты знаешь.
Соня. Вот… и мне делается страшно. Ты не можешь, не думая, ты не можешь просто… Просто, радостно, светло… Здесь? {Вынимает у него из кармана револьвер и кладет рядом на стол.)
Борис. Кажется, могу. Да, могу, Соня… родная… девочка моя… Сестра моя маленькая… Только так и могу. Ни о чем не думать, вот о маках полевых, о дороге проселочной… Прощаться с ними…
Соня. Без страха, без боли, только с нежностью, да? Пусть они будут, милые, пусть разгораются огоньки алые… И друг с другом мы также простимся, хочешь? Поцелуемся крепко-крепко, хочешь?
Борис (обняв ее). Соня, я знаю, я чувствую, тут вина на вину, и ты знаешь… А мне легко, точно вес. простится.
Соня. Уже простилось где-то, милый. Ведь очень мы были несчастные. Очень слабые. И так мы любили… Так мы с тобой все… любили… (Берет в руку револьвер.)
Занавес
Зеленое кольцо*
Пьеса в четырех действиях
ДЕЙСТВУЮЩИЕ:
Михаил Арсеньевич Ясвейн, журналист («дядя Мика», «дядя, потерявший вкус к жизни»).
Ипполит Васильевич Вожжин, инженер. Старый друг «дяди Мики», живут на одной квартире.
Елена Ивановна, жена Вожжина, с которой он давно разошелся.
Анна Дмитриевна Лебедева, вдова, приятельница Вожжина; занимает квартиру рядом.
Сережа, сын ее, гимназист.
Софина (Финочка) Вожжина, дочь Ипполита Васильевича и Елены Ивановны, живет при матери (в Саратове).
Руся, гимназистка, племянница Михаила Арсеньевича («дяди Мики»).
Нике, брат ее, гимназист.
Валерьян, Петя, Лида, Вера, Андрей и др. подростки, юноши и девушки.
Две горничные: Матильда, здешняя, служит у Вожжина, и Марфуша, саратовская – у Елены Ивановны Вожжиной.
Действие первое
Квартира Ипполита Васильевича Вожжина, инженера. Большая гостиная. Налево, в глубине, дверь в коридор, прикрытая ширмами. Прямо две двери: левая в залу и кабинет Вожжина, правая – в приемную и прихожую. Последняя тоже отделена ширмами. В правой стене, вблизи, одна небольшая дверь – в комнаты друга Вожжина, Михаила Арсеньевича (дяди Мики). Мягкие диваны, картины; роскоши, впрочем, нет. Тут же, у передней стены, накрытый стол. Ипполит Васильевич и Анна Дмитриевна кончают завтрак. Анна Дмитриевна – круглолицая, веселая и приятная, одета красиво, в домашнее платье, но не пеньюар. Рядом на спинке стула лежит меховая накидка.
Анна Дмитриевна. Надо мне, Ипполит Васильевич, опять с вашей Матильдой поговорить. Щипцов к сахару не подала, и взгляните, крышка-то у кофейника!
Вожжин. Это со вчерашнего дня. Вчера, говорит, разбилась.
Анна Дмитриевна. Так купила бы. Нет, Матильда, – она пока ничего, только следить, конечно, надо. И кухарка у вас хорошая, лучше моей Марьи, а небрежная: чуть что, обедать ли к вам пришли, или я же у вас завтракаю – летит к Марье за тем, за другим: благо через площадку, дверь в дверь.
Вожжин. Да Бог с ней. Готовит хорошо. Михаилу Арсеньевичу нравится.
Анна Дмитриевна. Удивительно, что нравится. Такой капризник. К чему-к чему, а к хорошему столу вкус не потерял. Я всегда смеюсь. Сережа мой, да и вся эта детвора, что льнет к вашему дяде Мике, знаете, как его называют? Дядя, потерявший вкус к жизни. А я смеюсь: к обеду-то хорошему вкус не потерял. Где он сейчас, дома?
Вожжин. Спит. Вчера ворчал, какую-то статью ему надо было кончить, поздно лег, и к завтраку, говорит, не встану. Теперь уж, наверно, скоро явится.
Анна Дмитриевна. Да пусть его отдыхает. Мне ведь он не нужен. Это Сережа мой всякую минуту: где дядя Мика? Надо дядю Мику спросить… Мы с дядей Микой условились… Я забегу к дяде Мике… Всякую минуту, право. (Смеется.) Не надоел он вам? Сережа-то?
Вожжин. Да я его и не вижу. Должно быть, к Мике прямо. Их много к нему приходит; товарищи все Сережины. И барышни, сестры. Руся Шаповалова, например, с братом Никсом, книги он, что ли, им дает.
Анна Дмитриевна. Шаповаловы – родные его племянники или двоюродные? Нике в одном классе с Сережей. Какие книги дает? Право, Ипполит Васильевич, если б это не дядя Мика, и не старый ваш приятель, с которым столько лет вместе живете – я бы подумала, уже не запрещенные ли книги дает какие-нибудь? (Смеется.) Или конфетами он эту детвору обкармливает? (Смеется.)
Входит Михаил Арсеньевич Ясвейн, «дядя Мика», «дядя, потерявший вкус к жизни». Ему лет сорок, худощав, высок, моложав, без бороды. Очень корректен, лицо равнодушное, довольно неподвижное.
Анна Дмитриевна. А мы о вас говорим! Выспались?
Дядя Мика. Нет, не выспался. Сегодня рано лягу. Здравствуйте, голубушка. (Целует ей руку.) Вы уж и позавтракать успели?
Анна Дмитриевна. Еще бы! Я скоро домой побегу, одеваться, – выехать надо. А вечером мы с Ипполитом в концерт. Вы не забыли, Ипполит Васильевич?
Вожжин. Помню, помню.
Дядя Мика. Вам не удивляюсь, Annette. А Ипполита как бы вы не затормошили. Не молоденький, слава Богу.
Анна Дмитриевна. Что ж, он не дядя Мика, вкус к жизни не потерял пока. Да, мы говорили, я удивлялась, что это ребятишки к вам льнут? Мой Сережа первый… За что это они вас обожают?
Входит Матильда, подтянутая, сухая столичная горничная в чепчике.
Матильда (Вожжину). Вас, барин, там барышня одна спрашивает.
Вожжин. Меня? Какая барышня?
Матильда. Незнакомая. Молоденькие такие.
Вожжин. Да нет, это не меня, это, верно, Михаила Арсеньевича. Подите толком узнайте.
Анна Дмитриевна. Вот уж незнакомая какая-то!
Матильда вышла.
И что им в вас нравится? Вкус к жизни потеряли…
Дядя Мика. Это и нравится, что вкус потерял. Я им ни в чем не мешаю, ничего от них для себя не хочу, а разумением своим помочь могу. Вкус потерял, а разумение жизни при мне осталось. Я – полезен, я – живая книга для них, справочник; где хотят – там и раскроют. Читать умеют. Да вам этого не понять. Вам не до чтения.
