— Ты где это запропала? — сонным голосом поинтересовалась Даша. — Мы уж тревожиться начали.

— Так, — сказала Дора. — По городу бродила...

— Одна, что ль?

— Да нет... Много людей гуляют. Вечер хорош, снежок падает.

Даше спать хотелось — она не пыталась выяснить подробности про ярославский снежок. А утром глянула на Дору и не узнала: ямочка на ее щеке не исчезала от беспричинной улыбки, а разные глаза излучали тихую радость, только зеленый глаз искрился откровенно и беззаботно, а карий словно бы малость смущался.

Каждый вечер, снежок — ни снежок, стала уходить Дора из общежития. На расспросы девчат — с кем гуляет, только улыбалась, играя своей ямочкой на щеке. А если уж очень приставали, говорила:

— Приведу я вам его на смотрины, а то еще кто-нибудь помрет от любопытства.

Дора привела парня под выходной день вечером. Комната тут у девчат была небольшая, на шесть коек всего, стол стоял посередине. Дора с Настей днем сходили на базар, меду купили к чаю. Принарядились все девчата, гостя ждали с нетерпением. Свидание ему Дора назначила где-то на улице, и в комнату вошли вдвоем.

— Александр Угрюмов, — с некоторой торжественностью проговорила Дора. — Мой учитель по заводу.

— Жених, — уточнил Александр Угрюмов и, сняв шапку с головы, поклонился девчатам.

Дора отозвалась на эту рекомендацию смущенным смешком. Даша поглядела в лицо Угрюмова. Губы жениха были плотно сжаты, даже чуть приметные скорбные складочки залегли в углах рта, будто неволей и со страхом принял Александр Угрюмов жениховское звание. А в глазах прыгали такие неудержимые озорные смешинки, что Даша тут же и разгадала ту стойкую внутреннюю веселость, которая породнила Дору с Угрюмовым.

— Уж и пожениться решили? — удивилась Настя.

— Не советуете? — с нарочитой озабоченностью спросил Угрюмов.

— Строга у нас бригадирша, — включаясь в игру, серьезно предостерегла Даша.

— Со мной нестрогая не совладает, — сказал Угрюмов, снимая пальто. — Я в школе был непослушный. Да и сейчас...

— Дора перевоспитает, — пообещала Настя. —Тем более ростом повыше вас.

— Ростом-то я еще надеюсь подтянуться...

Девчата дружно захохотали. Стало легко, весело, никто уже не называл Угрюмова на «вы», а все обращались к нему, как Дора: Саша.

— Ты что же, сам ярославский? — спросила Настя.

— Нет, не ярославский. Я на шахте вырос, — продолжал Угрюмов. — Отец у меня сорок лет в шахте робил, ну и я четыре года успел. А мама была неграмотная, она даже часы не знала. Будила меня: «Саша, вставай, обе стрелка внизу — пора на работу». Я маленько пограмотней ее был — два года в школу бегал. В двадцать лет газеты читал чуть не по складам. И тут уговорил меня товарищ ехать на рабфак, в Москву. А из Москвы уж в Ярославль направили.

— Повезло Доре, — сказала Настя.

— То ли ей, то ли мне.

— Свадьба-то когда у вас?

— Оно бы и сегодня можно, да не решили, где жить, — озабоченно признался Угрюмов. — Не хочет она в Ярославле...

Дора держалась тихо, скромно, будто не о ее судьбе шла речь, только улыбалась сдержанно, и ямочка цвела на ее щеке.

— А мы и не отдадим в Ярославль, — пригрозила Даша. — Хочешь хорошую жену — в Серебровск собирайся.

— Придется собираться, — согласился Угрюмов. Дора подняла на него счастливые глаза.

— А свадьбу, — сказала, — справим в поезде. Не зря Настя баян с собой взяла.

И сыграли ведь в вагоне свадьбу, в пути от Ярославля до Москвы. Водки оказалось две бутылки на всех, да и та больше досталась случайным пассажирам. А сами без водки веселились. Настя до боли в пальцах повторяла необширный свой репертуар, и плясали подруги Доры, и невольные гости, и жених с невестой, не жалея ни пола, ни каблуков. Проводник было возмутился, но едва ему объяснили ситуацию да рюмочку поднесли, — сам сплясал «барыню».

От Москвы ехали уже тихо, развлекаясь шутками и разговорами.

— Должны мне дать лучшую квартиру в соцгороде, — говорила Дора. — Сама выучилась и аппаратчика опытного с собой везу.

— Хоть бы комнату в бараке дали, — беспокоилась Даша.

— Дадут! Под открытым небом никто не живет, и для нас уголок сыщется. Ведь и ты не хуже других. Или прав у нас меньше?

Угрюмов, заметив, что примолкли девчата, принимался рассказывать разные истории, и всякий случай выводил на смешное. Другой бы нашел, где повздыхать да поахать, а ему — забавно.

— Однажды приехала ко мне в гости мать. Я, когда дома был, растолковал ей, как по Москве ехать. Садись, говорю, на трамвай «В» и доезжай до Покровских ворот. Для меня простое дело «В», а она ни единой буквы не знает! Однако сообразила у милиционера спросить. Подходит к нему: «Господин городовой, это какой травмай — «мы» или «вы»? А милиционер, видно, маленько пограмотней матери был. Разобиделся, что городовым назвала. «Пойдем со мной, бабка, я тебе покажу, мы или вы».

Угрюмов переждал дружный смех слушателей и продолжал рассказывать с серьезным видом.

— Привел ее в отделение. «К кому приехала?» — «К Сашке». — «Сашек в Москве тыща. Какой тебе нужен?» Добился у нее — какой. Позвонил на рабфак, сказали мне. Приезжаю — она сидит в уголке, сжалась вся, а на стенке репродуктор висит, и передача идет. Мать радио не видала прежде. «Уведи ты, — говорит, — меня скорей, Саша, боюсь и этого антихриста...» А репродуктор как рявкнет: «Счастливо погостить!» Какой-то рассказ передавали, и вышло к месту. Мать так и присела: «Ну и Москва...»

Даша с нетерпением ждала возвращения в Серебровск. Стоя у вагонного окна, грезила, как встретит ее Василий, как утром вместе пойдут на завод, совсем уже, должно быть, готовый к пуску. Но когда остался до Серебровска какой-нибудь час пути, вдруг пала Даше на сердце непонятная грусть. Не подумала она, а смутным чувством поняла, что поездка эта в Москву и в Ярославль останется в памяти праздником, а впереди, с пуском завода, которого все так ждут, начнется долгая однообразная будничная жизнь, где день похож на день и год — на год.

Когда поезд, прибыв в Серебровск, замедлил ход, Даша увидела Василия. Он стоял на перроне в старом своем полушубке, в ватной шапке с незавязанными наушниками и нетерпеливым взглядом скользил по вагонным окнам. Даша бросилась к выходу, с подножки крикнула:

— Вася!

Он вскинулся на голос и просиял улыбкой.

С вокзала в город шли говорливыми кучками. Даша позвала с собой Любу Астахову.

— Ну как, мудрено ли управлять аппаратами? — спросил Василий.

— Просто, — сказала Даша. — Только сообрази, когда какой вентиль повернуть.

— Не просто, — возразила Люба, — а понять можно. Главное: не упустить процесс.

— А тут чего нового? — поинтересовалась Даша.

— Маруська Игнатова замуж вышла, — сказал Василий. — За инженера Мусатова.

Люба остановилась, точно валенки ее вдруг примерзли к земле. Лицо у Любы было до того белое, что и от губ отхлынула яркость. Даша взяла подругу за руку:

— Пойдем с нами.

— Он-то... на Маруське... Борис Андреевич... Да может ли это быть? — не трогаясь с места, бормотала Люба.

Василий смущенно переминался с ноги на ногу.

— Не думал я, что этак растревожу...

— Да правда ли — за Мусатова? — вскинув на Василия полные отчаяния глаза, спросила Люба.

— Правда, — сказал Василий.

Люба опустила голову, пошла рядом с Дашей. До самого барачного городка не промолвила больше ни слова. Ее барак был ближе семейного. Она свернула с дороги, не простившись с Дашей и Василием.

— Любила она его, — сказала Даша. — Недоступным считала. Думала: равной ему в Серебровске нет. А он — на Маруське...

— Маруська окрутила. Ну, вот и дома ты. Наскучилась по дому?

— А как же... Одной ночки не заснула, о тебе не вспомнив…

В своей комнате, в своем счастье забыла Даша о чужой беде. Разогрев щи, поужинали с Василием, чаю напились с московскими баранками. Даша уж принялась было разбирать постель, как вдруг торопливые шаги послышались в коридоре, замерли у двери, и тревожный стук ворвался в комнату.