— Горит свет, — заметила Даша, глядя на барак, в котором размещалась контора стройки.

— Наум раньше полночи домой не уходит.

Наум сидел в комитете комсомола один. Толстый учебник химии лежал перед ним. Все чаще слышалось на стройке короткое таинственное слово: химия. Кто на заводе останется работать, всем предстояло химию учить. Говорят, трудная наука, мозги набекрень свернешь, пока одолеешь. С четырьмя классами и браться нечего. А больше четырех — мало у кого. Вот и выкрутись...

— Заходите, девчата. Рассаживайтесь.

Наум отодвинул книгу, потер пальцами покрасневшие глаза.

— Что ж не рядом с Ольгой над книжками сидите? — с усмешкой спросила Марфа. — Она в бараке, ты— тут...

— Когда Ольга рядом — не идет мне химия на ум, — сказал комсомольский секретарь и без стесненья, с откровенной лаской глянул Ольге в лицо. Ольга улыбнулась и потупилась.

— Это верно, — согласилась Марфа. — Любовь с разумом врозь живут.

— Вы затем и пришли ко мне — про любовь беседовать?

— Точно, — подтвердила Дора. — Про любовь. Анна Прокудина замуж выходит за Ахмета.

— Хорошо...

— Хорошо, да не совсем, — продолжала Дора. — Из детдома она. В одном платьишке пришла. А на стройке заработки сам знаешь... Только-только прожить. У кого вещи с собой были — тем легче. А ей все купить надо. Совестится она перед Ахметом, что ничего у нее нет. Горюет.

— Перед свадьбой горевать не годится. Перед свадьбой радоваться надо.

Наум встал, прошелся из угла в угол, поерошил густые волнистые волосы.

— Я сказала, что ты поможешь.

— Ладно. Пойду завтра к Дубравину, выпрошу на вашу бригаду три ватника — ватников на складе много. Продадите на базаре, купите, что надо. Может, удастся пару простыней выписать.

— Постарайся, — сказала Дора.

Наум кивнул и вдруг остановился прямо перед Дашей.

— Ну, а ты как живешь, Даша? В комсомол вступать не думаешь?

— Не знаю. Не думала.

— А ты подумай. Ладно?

Слукавила Даша, сказав, что не думала о комсомоле. Думала. Хотелось ей носить на груди комсомольский значок. Заманчивым казалось звание комсомолки. И Василий рад будет, коли она комсомолкой приедет в Леоновку.

— Еще у меня к вам есть одно дело, девушки. Сам собирался завтра в барак идти, да, может, сейчас и решим, — сказал Наум.

— С протоколом надо решать? — спросила Марфа.

— Без протокола.

— Без протокола, так можно скоро.

— Дубравин мне поручил цветовода подобрать. Оранжерею достраивают. Цветами будем украшать завод и город. Без любви цветы растить — будут хилые. Надо, чтоб с охотой кто-то взялся.

— Ох, глупые люди, — сказала Марфа. — И Дубравин глупый, и ты тоже. Людям жить негде, бараков и тех не вдосталь построено, а вы — цветы.

И тут Ольга в первый раз вмешалась в разговор, резко вскинув маленькую голову с торчащими из-под мальчишеской шапчонки короткими волосами.

— Не то говоришь ты, Марфа. Без цветов весна нерадостна. Без цветов душа у человека сохнет. У нас, бывало, в деревне одуванчики да ромашки по всей улице растут. А под окошками мальвы распустятся. Глядеть дивно.

— Вот ты и взялась бы, — посоветовала Даша. — Цветы любишь. И силой не больно крепкая, тяжело тебе на стройке.

— Нет, — покачала головой Ольга. — Не возьмусь. Цветам надо всю жизнь отдавать. А я ее на другое обрекла. Мне на инженера учиться.

— Ты поговори в бараке с девчатами, Дора. Кто согласится — пускай ко мне зайдет.

— На что долгие разговоры? — со своей чуть жестковатой усмешкой проговорила Марфа. — Я возьмусь.

Наум удивленно вскинул густые брови.

— Да ведь ты только что говорила — глупые люди о цветах заботятся.

— Вот и под стать мне, — кивнула Марфа. — За мной большого ума сроду не находили.

Наум с сомнением поглядел в широкое лицо Марфы, испещренное оспинами. И вдруг увидел в этом некрасивом лице с глубокими карими глазами странное сочетание озорства и грусти.

— Ну, что ж, — сказал он, — берись. Поедешь на месяц на курсы цветоводов.

— Ох, будешь ты мне завидовать, Ольга, — сказала Марфа. — На инженера-то учиться — полжизни убьешь. А я, гляди, через месяц ворочусь итеэровкой.

От Наума девчата вернулись без Ольги — осталась Ольга обсудить с комсомольским секретарем неизвестные дела, которые только их двоих касались. Поздно вернулась Ольга в барак. И еще долго не спала — поскрипывал под ней топчан: должно быть, клопы заждались своего ужина да накинулись на гулену.

Утром по пути на завод Дора оказалась рядом с Ольгой.

— Ну, что, и тебе телогрейки на приданое продавать?

Ольга потаенно, радостно засмеялась.

— Мы — без приданого...

— А учебе не помешает?

— Наоборот! — серьезно проговорила Ольга. — Сперва Наум будет работать, а я техникум кончу. Потом я — на завод, а он в Москву, в институт поедет. А когда он вернется инженером...

Но тут Настя, не выдержав, перебила.

— Ты как замуж-то выйдешь, — посоветовала она, — над кроватью бумажку повесь: «Я — замужем за Наумом Нечаевым». А то, над задачками маракуя, позабудешь, что мужняя жена.

Прожорлива была стройка. Везли и везли ей поезда железо, кирпич, гравий, песок, цемент, глотала она целые горы материалов, и все было мало, все мало... Подошел трудный час, случился перебой с кирпичом, не стало работы у каменщиков. Замерла жизнь на недостроенных стенах заводских корпусов.

Беспокойный ходил Дубравин в своем кожаном пальто, слал телеграммы, звонил в Москву. Вся стройка знала про телеграммы и звонки, но не успевали заводы с кирпичом. Тогда местные власти дали разрешение разобрать на кирпич две церкви.

После работы бегали девчата глядеть, как ломают церкви. Без толку долбили ломами каменщики толстые стены. Сыпалась кирпичная крошка, бурая пыль клубилась и таяла. Пробовали каменщики бить кувалдой по стальным клиньям, нарочно для этого откованным в механическом цехе. Застарелые швы были крепче кирпича, откалывались от стен зубчатые глыбы, и, чтобы добыть из этой глыбы один кирпич, полдесятка приходилось раскрошить на непригодные обломки. Умели строить в давние годы. Умели — на века.

Целый день толпились вокруг церкви зеваки. Рабочие со стройки, мальчишки серебровские, старухи и старики.

— Покарает вас бог! — грозили старухи.

На рассвете в безлюдную пору подрывники попытались взять кирпич динамитом, отвалили от древних стен монолитные глыбы. Каждую глыбу, будто петухи клювами, долбили ломами каменщики. Не отдавала церковь кирпич, и в обломках не отдавала, ничтожно малы были кучки годного кирпича.

— Вот! Вот как прежде-то строили! — не таясь, говорил в толпе зевак рослый прямой старик с седой, заботливо расчесанной бородой. — Три века стояла церковь — ни един камешек не выпал. Динамитом порушили, на куски развалили, а она и в кусках крепче железа.

— Строили, — хриплым голосом подхватил не старый, а какой-то сморщенный мужичонка с красным носом. — А теперь что? Разве этот завод долгий срок выстоит?

— Не выстоит, — веско проговорил старик. — Зимой кладут. Кирпич в трещинах. Глина не та. Не выстоит. Кулаком стукнуть — рассыплются стены. Голыми руками всю по кирпичику можно разобрать.

— Слышишь? — Даша схватила за руку Любу Астахову. — Слышишь, чего они говорят? Неужто правда? Неужто задарма столько силы тратим? А что, как правда — ненадежны стены?

— Знают, поди, инженеры, как строить.

— Знают... Не все они знают, инженеры. Котлован выкопали, где электростанцию ставить, а оказалось — нельзя там ставить. Промахнулись. Вдруг и тут промашка?

Весь день помнила Даша случайно подслушанный разговор. Казалось ей: что-то надо сделать, сказать кому-то, тревогу поднять. И не знала, как подступиться. Сроду не вмешивалась в такие важные дела. Тарелки мыла, землю копала, кирпич, лес сгружала с платформы... А управлять стройкой другие были поставлены, им и заботиться, чтоб напрочно строились цеха.