Тот же мужчина появился в следующем фрагменте: он обводил щупальцем свое ухо и засовывал отросток внутрь. И еще одна сцена: человек надевал какое-то приспособление для дыхания, которое должно было позволить клиенту ощупать его горло, не задушив его.
Кабу, слепые, как котята, воспринимали окружающий мир с помощью осязания и обоняния: общаясь друг с другом, они неистово ощупывали и присасывались. Люди, имеющие с ними дело, носили одежду, закрывающую промежность, и маски для защиты лица. Предполагалось, что кальмарам довольно запаха и вкуса человеческих ног, ладоней и подмышек, но это правило соблюдалось так же «строго», как любое другое табу.
Рутлесс предпочитала не общаться с кабу в повседневной жизни, если этого можно было избежать. В маске она ощущала приступы клаустрофобии. Даже спустя много лет было что-то такое в воспоминаниях о щупальце, обвивающем ее запястье, о крошечных присосках, шарящих по ее ладони, что вызывало у нее тошноту.
Она добралась до последней записи. Видео начиналось с того, что пара, которую она видела мертвыми в квартире, подъезжала к зданию на Феникс-стрит. Когда машина отъехала, женщина подняла глаза — всего на секунду — и взглянула на зеленоватый диск Прыгающей Луны.
Камера, следуя за ними внутрь здания, то опускалась, то взмывала вверх в поисках лучшей точки обзора. К тому времени, когда она зависла неподвижно, женщина уже разделась и прислонилась к стене, чтобы кальмар смог ощупать ее.
Зачем это понадобилось Раву, удивлялась Рутлесс, — она испытывала тошноту, глядя, как щупальца шарят по телу женщины, залезают ей в уши, касаются уголков глаз и, наконец, ощупывают ее влагалище и анус. Сразу после этого все и произошло: кальмар одним щупальцем со страшной силой дернул ее за язык, а другое засунул ей в горло.
Когда женщина начала задыхаться, ворвался Рав.
Рутлесс испытала ярость медведицы, глядя, как ее племянник и кальмар схватились, как клюв чудовища разрезал грудь Рава и из раны хлынула кровь. Рав сунул руку в глотку врага, воткнул пальцы в мягкое нёбо инопланетянина. Резким движением он пробил желеобразную плоть и стиснул в кулаке мозг. Кальмар забился в конвульсиях, затем рухнул на пол.
Высвободив руку, Рав подполз к женщине, вытащил из ее горла окровавленное щупальце. Проверил пульс, начал делать искусственное дыхание. «Хороший мальчик», — подумала Рутлесс, прокручивая запись вперед. Он старался изо всех сил, но напрасно, затем, рыдая, рухнул в лужу черной крови, и его стало рвать. Прошло некоторое время, прежде чем он пришел в себя и отключил камеру.
Рутлесс удалила все файлы и пошарила в базе, разыскивая копии. Она нашла копии старых файлов, последняя запись не была дублирована. Рутлесс с чувством облегчения уничтожила копии, выбрала парочку наиболее агрессивных защитных программ Элвы и запустила их, чтобы они стерли все следы уничтоженных файлов.
Затем, пробежав по коридору, она заглянула в театр.
Когда ее невестка приехала в Земной Город, из личных вещей у нее с собой имелась лишь надетая на ней униформа. В двух чемоданах, которые разрешалось взять с собой каждому Изгнаннику, и в одном чемодане, принадлежавшем Раву, Элва привезла фильмы, сотни фильмов: блокбастеры, высокохудожественное кино, мультфильмы, классику, всяческие развлекательные записи, которые ей удалось достать. Сойдя с корабля, она тут же отправилась в лицензионное бюро. На следующий день Элва получила документ, разрешающий заниматься бизнесом, единоличный контроль над большим кинотеатром и просторную квартиру рядом с ним. Она начала круглосуточно демонстрировать фильмы… и народ потянулся в ее заведение.
Прошла неделя по календарю Кабувы, и Элва получила все необходимое — одежду, кухонную утварь, книги. Беженцы, потрясенные расставанием с родной планетой, лишенные всего, радовались даже мимолетному видению дома.
Сейчас зрители допускались в кинотеатр исключительно за деньги. Как всегда, зал был забит до отказа, все двести мест были заняты, снаружи выстроилась очередь тоскующих по дому землян, большинство — ровесники Рутлесс. Показывали старую болливудскую[223] картину — «Мангал андей»,[224] подумала она. Многие сидели с отвисшими челюстями, словно в трансе. Некоторые бормотали вслух, читая английские субтитры.
Рутлесс позволила себе бросить лишь один взгляд на экран, один взгляд на опьяняющее зрелище лошадей и пустыни, на знакомое небо Земли. Затем она на цыпочках прокралась в офис Элвы. Немного повозившись и воспользовавшись одним из своих аэрозолей, она взломала сейф и взяла пачку контрамарок. Голос Элвы заставил ее обернуться:
— Что ты здесь делаешь? Где Рав?
По стандартам беженцев, Элва была богатой женщиной, но годы лишений, предшествовавшие Изгнанию, сделали ее скупой. Она носила серую одежду самого простого покроя и старые кожаные сапоги. Волосы были коротко острижены, и рыжая с проседью щетина не скрывала шрама на черепе. Рав рассказывал, что она копит продукты и лекарства на тот день, когда они отправятся домой.
Глаза ее были похожи на изумруды — такие же блестящие, зеленые, враждебные. Рутлесс и ее невестка не раз сражались плечом к плечу, но никогда не были друзьями.
— Рав наверху, — ответила Рутлесс и, когда Элва сделала движение в том направлении, добавила: — Оставь его.
— Какое право ты имеешь указывать мне, что делать в моем собственном доме?
— Прости.
— С ним все в порядке?
— В общем, да.
— У него неприятности?
— Это ненадолго.
— Что произошло?
— Если я расскажу, ты пожалеешь, что спросила.
Элва быстро оглянулась на занавес, отгораживавший их от зрительного зала.
— Если ты хочешь позвать своих парней, чтобы они меня вывели из игры…
— Думаешь, я настолько глупа, чтобы применять силу, Рутлесс?
— Думаю, с этим лучше повременить, — любезно ответила она, но Элва не пошевелилась. Если невестка и вызвала своих псов, то не давала отбоя. — Возвращайся к работе, Элва. Веди себя как обычно. Рав будет дома к рассвету.
— И это все? Появилась здесь, напугала меня до смерти, обобрала до нитки — и не собираешься ничего рассказывать?
— Больше не спрашивай, — сказала Рутлесс. — Не здесь. Его тоже не спрашивай.
— Дерьмо собачье.
— Для всех будет лучше, если ты притворишься, будто не знала, что он выходил. Всем, кто спросит, отвечай, что он провел ночь дома.
— В какую грязь ты его затащила?
— Если не сделаешь, как я скажу, Элва, кальмары придут за ним. И утопят его. Ты — моя семья, Элва, но он — моя кровь. Упомянешь об этом ему или кому-либо еще, и полиция может заинтересоваться, и тогда сына моего брата убьют. А я расскажу всем, что ты работала на Врагов.
— Я никогда…
— Слухи — это не обязательно правда, Элва. Ты женщина, ты богата, и в тебе есть что-то от суки. Тебя не любят, и ты это знаешь. А теперь возвращайся к работе, пока твой ребенок не пришел и не увидел, как мы спорим.
— Я не спорю с тобой.
— Мне кажется, мы поладим, — сказала Рутлесс, но тут Элва сильно ударила ее кулаком в челюсть.
Рутлесс упала навзничь на письменный стол. Она забыла о вспыльчивом характере невестки.
— Не угрожай мне, Руги. Это мой сын. Думаешь, шантаж…
— Все плохо, ясно? Он в беде, в большой беде. — Она ощутила вкус крови во рту, и у нее мелькнула мысль дать сдачи. Много лет прошло с того дня, как они дрались в последний раз… достаточно много, и она решила, что это будет даже забавно. Но вместо этого она сказала: — Мне не следовало этого говорить. Это твой ребенок. Ты будешь молчать, я знаю.
На лестнице послышались легкие шаги.
— Тетя?
Элва ударила Рутлесс кулаком в переносицу:
— Не проиграй. Какова бы ни была игра…
— Я никогда не проигрываю. — С трясущейся челюстью Рутлесс обошла Элву и скользнула обратно в вестибюль.
— Рутлесс? — Хриплый шепот.
— Просто Рут, Рав, — вздохнула она. — Ладно?