Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Чего не было, то может еще быть, — блаженно пробормотал он, глядя на нее снизу вверх. — Я прочту тебе не новеллу о Кройзинге, ее мне придется отбарабанить, когда приедет Винфрид и вся компания будет в сборе. Но у меня есть нечто для тебя одной, для нас обоих.

Он следил за ее движениями; вот она ловко поднялась с постели, подбросила полено в кафельную печку, где еще тлели угольки, отнесла чайник с горячей водой на умывальник и стала тщательно приводить себя в порядок. По голым выбеленным стенам и плотно занавешенным окнам все время прыгали тени, отбрасываемые движущейся женщиной в свете плохо затененной абажуром лампы — то на переднюю, то на правую стену. «Как неуклюже тень, эта черная обезьяна, пародирует движения ее красивого тела», — думал благодарный любовник.

— Барин может встать, — рассмеялась Софи, — комната нагрелась.

И, пока Бертин одевался и мылся, моргая на свет близорукими глазами, она извлекла из единственного в комнате ящика содержащиеся в нем бумаги.

— Ищу сигареты, — сказала она, как бы оправдывая свое вторжение в его святилище.

— В моей лавочке есть только сигары, — ответил он, отдуваясь и вытирая полотенцем лицо. — Ты начни, я докурю после тебя.

Фрейлейн фон Горзе последовала этому совету; ее глаза скользнули по листу бумаги, лежавшему сверху.

— Совсем не плоха твоя коричневая сигара. А это что такое? — с удивлением спросила она. «В информационный отдел. Доставлено из Ковно».

Протирая очки, он заглянул в бумагу через плечо Софи.

— Хотел бы я, чтобы наши с этим согласились! — горестно вздохнул он. — Ты хорошо изучила нравы фон Горзе и иже с ними, я хорошо знаком с кругами прогрессивных граждан, но в последнее время мне пришлось наблюдать рабочих. Вижу, что и они пассивны. Никогда они искренне не отзовутся на этот человеческий голос, да и не могут они, как не могут ходить на головах. Прочти.

И Софи прочла своим приятным грудным голосом отрывок из речи Народного Комиссара Ленина от 26 октября 1917 года по старому стилю.

Декрет о мире

Рабочее и крестьянское правительство, созданное революцией 6–7 ноября (24–25 октября)… предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире…

Такой мир… заключить… немедленно… впредь до окончательного утверждения всех условий такого мира, полномочными собраниями народных представителей всех стран и всех наций.

— Трудящихся всех стран, — дополнил Бертин и взял из рук Софи сигару. — Да, если бы все были людьми такого образа мыслей, как мой товарищ Паль! А депутаты? Кто после трех лет войны им еще верит, у того мозги набекрень. Читай дальше.

И Софи прочла:

Под аннексией, или захватом чужих земель правительство понимает сообразно правовому сознанию демократии вообще и трудящихся классов в особенности всякое присоединение к большому или сильному государству малой или слабой народности без точно, ясно и добровольно выраженного согласия и желания этой народности, независимо от того, когда это насильственное присоединение совершено… Независимо, наконец, от того, в Европе или в далеких заокеанских странах эта нация живет.

— Стоп! — воскликнул Бертин. — На сегодня довольно. А впереди — еще самое лучшее, в особенности для нас, солдат. Перемирие на три месяца, чтобы наш брат солдат действительно получил передышку, мог отдохнуть. По-видимому, Ленин и его коллеги хорошо знают нас!

Сестра Софи покачала головой, красиво сидевшей на ее стройной шее.

— А через три месяца не заполучишь на фронт ни одного солдата, и Ленин отлично это понимает.

— Умное дитя, — сказал Бертин и поцеловал ее в затылок. — Но речь идет о мире и, кроме того, они чутко прислушиваются к биению пульса народных масс. Вот как доктор Якобштат слушал пульс у Анны.

Он обнял Софи за талию и хотел привлечь ее к себе на колени, но она высвободилась.

— Теперь читай, — потребовала она, — ты же сказал, что есть нечто для меня. А через полчаса мне надо уходить.

— Ладно, — согласился он и вынул из ящика тетрадь. — Когда все эти слова о мире упали мне в душу, как капли меда в молоко, у меня родилось намерение, которое я, вероятно сам того не зная, вынашивал в глубине души. Смотри, что написано сверху, но об этом никому ни звука, даже Берб, потому что это может кончиться для меня плохо. — Он сел на угол стола, чтобы пододвинуть исписанный лист к лампе, но прежде подал его Софи. — Имена я, конечно, изменю, но пока — имена подлинные, и все события я стараюсь описать возможно ближе к действительности.

Софи открыла первую страницу, и зрачки ее расширились.

— «Некто Бьюшев», историческая трагедия в пяти актах. — Ты написал, ты хочешь…

— …воскресить нашего Гришу, да. Удастся ли мне — знают только музы, из которых в данную минуту ты самая близкая и вдохновляющая. Пишется медленно, пальцы заржавели. А вообще-то, всего каких-нибудь несколько недель, как у нас появилось время на всякие посторонние занятия. Для этих страниц следовало бы дать подзаголовок «Написано под столом».

— Читай же, — нетерпеливо попросила она, — скоро вечерняя перекличка. Оказывается, ты и пьесы пишешь! Милый!

— Пьесы, — повторил он раздумчиво, — да будут ли их играть и когда? Если бы в моем распоряжении были актеры, сцена, если бы мне были видны подмостки, на которых разыгрывается мировая драма… В Вильно, Ковно, Риге работают так называемые фронтовые театры. Там можно было бы накапливать опыт, учиться режиссуре, определить вес слова…

Он помолчал и затем начал:

«Первый акт, первая сцена. Лагерь военнопленных в лесу. Все покрыто глубоким снегом. Заграждения из колючей проволоки, очень высокие, за ними угол барака с освещенным четырехугольником окна. Крыша — черная черта в сумеречном небе. Иногда над трубой взвивается искры. Доносится приглушенная хоровая песня русских военнопленных. Тихо звенит проволока, со стороны леса порывами налетает ветер.

Ефрейтор Биргольц

(стоит на посту, винтовка под мышкой, на нем тяжелый овчинный полушубок. Ефрейтор говорит сам с собою).
Масла, думается мне, полтора фунта. Два с половиной фунта муки, что куплена у крестьян. Да еще каравай хлеба и горох. Это уже кое-что. Подкину ей — так она опять немножко продержится. Дам Фрицке, завтра он едет в отпуск. Масла, думается мне, целых полтора фунта.
(Зовет.)
Эмиль, Мермихель! Как же, дождешься, чтобы он тебя сменил! Его еще нужно специально приглашать!
(Уходит вправо.)
»

Софи, опершись подбородком на кулачок, смотрела на Бертина, полуоткрыв рот.

— Милый мой, — воскликнула она, — откуда ты знаешь, как они говорят, как мыслят, что их волнует? Кто ухаживает за ранеными солдатами — ты или я?

Польщенный Бертин не мог сдержать улыбки. Он продолжал читать:

«У проволочного заграждения появляются двое пленных, Алеша и Гриша. Они, крадучись, выходят из глубокой тени. У младшего, Алеши, в руках кусачки. Гриша — человек лет тридцати. Оба в шинелях.

Гриша. Давай кусачки, Алеша. Немного погодя запойте. Может ведь звякнуть проволока.

Алеша. Ты здесь собираешься выйти?

Гриша. Здесь.

Алеша. С ума ты спятил, Гриша. Неужели ты съедешь с холма в вагонетке и подымешь шум?

Гриша. Слышишь, как завывает ветер? Он все заглушит».

Автор продолжал читать. Алеша высказывает свои опасения и сомнения, а Гриша, твердо решивший бежать, отстаивает свой план.

«Гриша. Когда фельдфебель начинает надо мной глумиться, мне кровь в голову бросается. Не вышло бы беды. Этого, что ли, тебе хочется?

Младший некоторое время не возражает, но наконец отдает Грише инструмент.

Алеша. Мне с тобой идти? Да я же совсем ослаб, болен. Может, братец, увидимся в России. Храни тебя матерь божья, Гриша.

Они целуются. Оба исчезают.

На сцену медленно выходят двое часовых в длинных тяжелых тулупах.»

92
{"b":"262963","o":1}