В последние минуты Винфрид смотрел на рассказчика с возрастающим удивлением, когда же прозвучало имя Винхарта, обер-лейтенант хлопнул себя по ляжкам и еле сдержал готовый было вырваться смех. Дружески глядя на Бертина широко раскрытыми глазами, он наконец воскликнул:

— Так, значит, это вы и есть тот самый злополучный нестроевик! Вот так штука, черт возьми! — и, обращаясь к остальным, рассказал:

— Можете себе представить! Я был при этом. Я стоял в комнате у окна и был свидетелем того, как старый подполковник, горячая голова, раскричался, а славный Бендорф его успокаивал. И в конце концов подполковник решил сам во всем разобраться. Боже ты мой, что это за переплет, в который все мы вплетены! Если бы мне сказали, что я когда-нибудь подружусь с тем самым землекопом, я бы, вероятно, принял это за бред. «Ни один ткач не знает, что он ткет!» — кажется, так сказано не то у Шиллера, не то у Гёте?

— Это случилось, когда нашу группу войск перебросили из Галиции для занятия правого берега Мааса? — спросил Познанский.

— Совершенно верно, — подтвердил Винфрид. — Лихов послал меня в штаб пятой армии установить контакт с этим столпом обороны. Начальник разведки и контрразведки был для нас, новичков, наставником, столпом мудрости. Хотя я и предупредил, что приеду, я нежданно-негаданно попал в самый разгар разноса. Слушая сейчас нашу уважаемую Шехерезаду, я вспомнил все до мельчайших подробностей.

И Винфрид рассказал, как ему удалось допытаться, где находится штаб Винхарта:

— Подполковник квартировал в небольшом доме в Шарль-вилле, городе, типичном для восточных провинций Франции, превращенном в резиденцию командующего одной из армий, принца крови, и его штабов.

— Мокрая курица, — кричал подполковник в ту минуту, когда я вошел, — слизняк!

Старший лейтенант Бендорф помирал от смеха. У него даже пятка заболела, которой не было.

Вспыльчивого подполковника Винхарта, подвижного приземистого легко багровеющего господина, украшали действительно белая как снег шевелюра и жесткие белые усы, точно султан, очутившийся не на своем месте.

Ясно, — рычал подполковник, — парень хочет получить отпуск, он чувствует себя обойденным, оплакивает драгоценную особу, прозябающую в землекопах и которой-де не оказывают должного внимания. И все это он облекает в этакие рацеи, вместо того, чтобы прямо сказать, чего он хочет и что ему надо, Я этому малому всыплю по первое число. Вот, прочтите сами, — и он швырнул Бендорфу ваше прошение, словно гранату по намеченной цели. — Нравится вам этот шрифт? Латинским шрифтом изволит писать этот субъект, это оранжерейное растение. Хотите верьте, хотите нет, а от этой писанины разит злопыхательством, протестом они это называют, если им ничего лучшего не приходит в голову. Я этому парню вправлю мозги!

Старший лейтенант Бендорф сделал вид, что углубился в чтение.

— Неразборчивый почерк, — сказал он.

Но это была неправда. Как он объяснил мне позже, за стаканом вина, он хотел выиграть несколько секунд и поразмыслить, стоит ли рассказать высокому начальству знаменитую историю с водопроводным краном. Чувство подсказывало ему, что не нужно. Разум говорил, что она превосходно объяснила бы так называемое «злопыхательство».

Оба офицера, старый и молодой, знали и ценили друг друга по многим служебным совещаниям. Подполковник, правая рука своего шефа, был дока во всех видах артиллерийского дела, всюду появлялся собственной персоной. Он самолично проинспектировал все парки, каждое подразделение, каждую батарею.

— К чему мне планы? — говаривал он. — Не моего ума это дело. Будь я пастором, я удовлетворился бы планами царства небесного. А я артиллерист, и чертежными шедеврами от меня не отмахнуться.

В воинских частях его знали. Его шоферам было не до смеха. Подвижной старик прыгал по фронту, как блоха в фонаре. Будь он бессистемен, все только страдали бы от его суматошливости и имя его произносилось бы в офицерских блиндажах в сопровождении обязательных язвительных эпитетов. Но он делал все в высшей степени систематично, был очень хорошо обо всем осведомлен, умел остановить свое внимание на самом существенном. Поэтому войска его чрезвычайно ценили, и он очень ценил войска. Даже после войны командиры батарей и рядовые артиллеристы будут еще долго почтительно упоминать о нем в своих донесениях.

Бендорф решил, следуя мудрому солдатскому правилу, не соваться со своим мнением, пока тебя не спрашивают. Особого желания вступиться за вас, дорогой мой, у него не было, вы-де получили по заслугам. Черную шерсть свою вы, благодарение господу, уже остригли, это он узнал от денщика, когда тот шнуровал ему ботинки. (В конце концов, чем жив человек, как не мелкими занятными историями, касающимися его ближних?)

Податель прошения писал в изысканном стиле и латинским шрифтом, а подполковник Винхарт любил крепкий немецкий готический шрифт и короткие фразы. «Каждому свое, — думал артиллерист Бендорф. — Когда человек науки пятнадцать или шестнадцать месяцев изображает нестроевика землекопа, зная, что, пока идет война, у него нет никаких видов подняться на ступеньку выше, он имеет все основания быть не столь довольным, как того хотелось бы энергичному подполковнику. Ведь он, этот интеллигент, шел в армию с уверенностью, что будет там расти, как подсолнух под обильными ливнями, и повышаться в чинах и званиях! Но нестроевик землекоп остается землекопом, как бы ретиво он ни копал землю, таскал гранаты или изготовлял снаряды».

Обер-лейтенант Винфрид плотнее прижался к спинке дивана, закинул одну за другую стройные ноги в крагах и, с удовольствием покуривая сигарету, продолжал предаваться воспоминаниям.

— Как свежо все это в памяти! И в каком долгу я перед вами, Бертин! Те самые серые будни, которые грузом лежат у вас на душе, свежим ветром ворвались в мое монотонное адъютантское существование. Стоит мне закрыть глаза, и я так и вижу обстановку, которую создал для себя старик Винхарт.

Он восседал в совершенно пустой комнате. «Либо мою собственную мебель, либо никакой вообще», — категорически потребовал он, когда ему предложили занять дом, весьма удобный для оборудования телефонной аппаратурой. Дом стоял изолированно в небольшом саду. До того как мы заняли эти места, дом принадлежал одному высшему почтовому чиновнику — просторный и пустой, весь выложенный черными и белыми кафельными плитками. В нем было три окна, и единственным украшением его была миниатюрная кафельная печь, вся в китайских фигурках, покрытых черной и серой глазурью. Ковры, необходимые для сохранения тепла, подполковник Винхарт распорядился двадцать первого марта скатать, пересыпать порошком от моли и убрать в стенной шкаф, находившийся в передней… Двадцать второго сентября он велел вновь расстелить их на зиму. По выцветшему зеленому сукну на письменном столе желтого вишневого дерева с высокими ножками работы начала девятнадцатого века можно было заключить, что за этим столом писал еще дед последнего его владельца. Подполковник нашел старинный стол где-то в заброшенном сарае и вернул его на почетное место.

Начальник разведки при штабе генерала тяжелой артиллерии пятой армии развернул здесь энергичную деятельность, находясь в курсе и центре всех дел. Не в обиду будь сказано пехотным дивизиям пятой армии, именно батареи Винхарта являлись хребтом Верденской битвы, они закрепились на местности и представляли собой ту точку опоры, за которую люди могли цепляться. Чтобы удержать эту опору, подполковник дрался когтями и зубами. Солдаты и офицеры соседней, четвертой армии с полным правом требовали для своего участка все, что только было на колесах и имело стволы; но, видно, кто-то старался, чтобы французы и англичане не слишком далеко зашли в своем священном рвении. Никто не почитал этих врагов столь серьезными противниками, как подполковник Винхарт. Разве не они отбили все усилия пятой армии взять Верден? И одновременно втихомолку готовили эту страшную канонаду, это июльское наступление, в широкий размах которого ни один немец не поверил бы ранее? Томми? Да их ждали, и наш контрудар быстро показал, что английский ураганный огонь так же не способен парализовать действия немецкой пехоты, как ураганный огонь немцев не может сломить сопротивление французов. Но что к югу от англичан вдруг появится генерал Фош, которого мы уже знали по четырнадцатому году, и поведет французов в наступление, да еще на ширину фронта, занимаемого корпусом, словно и не было Вердена, — это нас ошеломило, в том числе и подполковника Винхарта.