Мальчик увидел, как молодой подмигнул старому, и возблагодарил бога за то, что он послал ему их обоих, и за то, что один из них подмигнул другому, потому что вряд ли это возможно, чтобы человек, который подмигивает, оказался недобрым и неприветливым.

Он рассказал им в точности все как было, все, что он сегодня делал и почему, а они слушали, не прерывая, то на него глядя, то переглядываясь друг с другом. Потом взяли и осмотрели его новенькое ружье. Потом хозяин вернул ему ружье и сказал, обращаясь к водителю:

— Буду очень благодарен тебе, Эд, если ты доставишь этого молодого человека домой.

Видимо, они были отец и сын, но кроме этого еще и друзья. Мэйо Мэлони они понравились до такой степени, что из-за них уже начали нравиться и все люди вообще.

— Не стоит благодарности, — сказал молодой.

— А еще, я думаю, хорошо бы нам быстренько раздобыть для него парочку фазанов.

— Боюсь, что среди ночи трудновато будет это сделать, — сказал молодой, — но, конечно, надо попробовать.

— Китайский ресторанчик в городке открыт всю ночь. Если не ошибаюсь, фазана у них подают во всякое время, в сезон и не в сезон, — сказал старик.

— Не знаю, — сказал молодой. — Но можно выяснить по телефону.

— Нет, — сказал старик. — Не надо по телефону. Они могут и не понять, чего мы от них хотим. Лучше будет подъехать и выяснить все на месте. Ресторанчик на Кёрн-стрит, открыт всю ночь, и я слышал, что фазана у них можно поесть, когда пожелаешь.

— И в самом деле, лучше подъехать, — сказал молодой.

Он поднялся с места, и Мэйо Мэлони, онемевший от изумления, тоже встал вслед за ним. Ему хотелось сказать старику что-нибудь вежливое, но ни словечка не удалось надавить из пересохшего рта. Он взял свое ружье, вышел из магазина, сел рядом с водителем, и машина тронулась. Старик стоял в дверях своего магазина и провожал их взглядом.

Всю дорогу до городка молодой ехал молча, и когда мимо стали проноситься знакомые места, мальчик снова прибегнул к молитве, мысленно говоря: «Я знаю, что ничего этого не достоин, и никогда, никогда я этого не забуду».

Машина пересекла железнодорожную колею, въехала в китайский квартал и остановилась возле ресторанчика Уилли Фонга, где горел свет, но за столиками никого не было. Водитель вышел и направился в ресторан, и мальчику было видно, как он разговаривает с официантом. Официант исчез, а потом появился снова вместе с другим человеком. Водитель и этот второй поговорили минутки две, потом оба они исчезли, а через несколько минут водитель опять появился в зале и в руках у него было что-то завернутое в газету. Он вышел из ресторанчика, сел в машину, и они поехали дальше.

— Как поживает твой отец? — спросил он вдруг у мальчика.

— Прекрасно, — нашелся сказать Мэйо.

— Ты ведь сын Майка Мэлони, не так ли?

— Да, — сказал Мэйо Мэлони.

— Так я и подумал, — сказал водитель. — Ты похож на отца, и в вас много общего. Можешь не говорить мне, куда тебя подвезти. Я знаю и так. И я, конечно, понимаю, что ты очень хотел бы узнать, кто я, но подумай, разве не лучше будет, если я не скажу? У меня с твоим отцом когда-то были дела, и однажды, когда мне позарез нужны были деньги, он одолжил их мне, хотя ни у кого из нас не было никакой уверенности, что я сумею потом вернуть ему этот долг. Так что все в порядке. То есть, ты можешь не сомневаться, что от меня никто ничего не узнает.

— Нашлись у них там фазаны? — сказал мальчик.

— Ах да, — сказал водитель. — Извини, что забыл. Они в газете. Достань их, а газету выбрось в окно.

Мальчик развернул и отбросил газету и посмотрел на птиц. Никогда в жизни ничего чудеснее он не видел.

— А дробины в них есть? — спросил он. — Потому что надо, чтоб были.

— Боюсь, что нет, — сказал водитель. — Но мы сейчас проедемся куда-нибудь в тихое, пустынное место и всадим в них сколько надо дроби без всяких свидетелей. Стреляй ты, если хочешь.

— Я могу испортить их, — сказал мальчик.

— В таком случае я охотно возьму это на себя, — сказал водитель.

Несколько минут они ехали молча. Машина свернула на пустынную дорогу и стала. Водитель вышел и, пройдя немного вперед, положил двух фазанов на траву около дороги, так чтобы их освещало светом от фар. Потом он проверил ружье, прицелился, выстрелил, разрядил ружье, подобрал птиц, вернулся в машину, и они снова поехали.

— Думаю, что теперь они в полном порядке, — сказал он.

— Спасибо, — сказал мальчик.

Когда пикап был уже поблизости от их квартала, Мэйо сказал:

— Можно я сойду, не доезжая до дома, чтобы кто-нибудь случайно не заметил эту машину?

— Верная у тебя мысль, — сказал водитель.

Пикап остановился. Мальчик со всею осторожностью взял обеих птиц в левую руку, вылез из машины, и водитель помог ему перекинуть ружье через правое плечо.

— Я совсем не ожидал, чтобы случилось такое, — сказал мальчик.

— Ну конечно, — сказал водитель. — Я тоже не ожидал, что сыщу такого человека, как твой отец, в тот момент, когда без этого мне было не обойтись, так что, выходит, такие вещи случаются, вот и все.

— Спокойной ночи, — сказал мальчик.

Человек в машине уехал, а мальчик пошел домой.

Когда Майк Мэлони проводил Арчи Кэннона и вернулся, он с удивлением обнаружил, что мальчик уснул на кухне, за столом, положив голову на руки. Он мягко потряс его за плечо, и Мэйо Мэлони испуганно вскинул голову. Уши и глаза у него были красные.

— Ступай-ка лучше в постель, — сказал Майк.

— Я хотел дождаться, пока ты вернешься, — сказал мальчик, — чтобы сказать тебе спасибо за ружье.

— Это было необязательно, — сказал Майк. — Совсем необязательно.

Мальчик встал и, чуть не падая, потащился к себе.

Отец, оставшись один на кухне, взял в руки птиц и стал их рассматривать. При этом на лице у него сияла улыбка, потому что он знал: что бы там ни крылось за их появлением здесь, это было нечто такое же чудесное, такое же прекрасное, как и сами птицы.

Андрэ Салама, актер, обменявшись несколькими словами с Лаурой Слэйд, оборотился к ее тетушке и сказал так:

— Нет, эта девушка не настоящая, ну конечно же, не настоящая!

— Что вы под этим разумеете? — полюбопытствовала тетушка.

— То, что для настоящей она слишком необычайна, — уточнил свою мысль актер.

Андрэ Салама, актеру, доставляло истинное удовольствие вслушиваться в собственные слева, а слева эти большей частью бывали из пьес, в которых в то или иное время приходилось ему выступать. Однако это вовсе не означало, что он был человек неискренний.

Салама давно уже перевалила за пятьдесят, но стариком он себя не чувствовал, сумел сохранить молодость души, сам охотно и часто подчеркивал это и что самое главное — все еще не изменяла ему красота, которой отличалась его наружность в те далекие годы, когда совсем юнцом он начинал в Париже свою артистическую карьеру. Он знал, что кончик его длинноватого носа несколько пообвис, но тем не менее это был все еще нос актера. Кстати, Сирано, сыгранный им во Франции лет тридцать с лишним тому назад без малейшего грима на носу, явился первым его триумфом, за которым последовала вереница других, не менее, чем первый, блистательных. Он также знал, что при строгом подходе его едва ли можно счесть высоким мужчиной. Находясь где-нибудь в обществе или на сцене, он старался, ценой даже некоторого напряжения, соблюдать свой предельный рост, то есть попросту говоря, вытягивался, во все свои пять футов одиннадцать, но едва только он оказывался один, как позволял себе с облегчением расслабить затылок и плечи, и росту в нем оставалось тогда пять футов восемь и ни дюйму больше.

Актерство было его профессией, его хлебом и маслом, его искусством, его увеселением, его жизнью, и всем этим оно оставалось для него до сих пор, хотя он и начинал уже помаленьку сходить со сцены. Он был прославлен, и тому же дважды — как Андрэ Салама и как актер, причем первая его слава, надо признаться, несколько преобладала над второй, но он, конечно, прилагал все усилия, чтобы слить их, так сказать, воедино, в одно неразбивное целое.