Я чудесно провел время с «харлей-дэвидсоном». Потом я вернулся во двор магазина.

— Где вы были? — спросил продавец.

— Я ездил в Монтерей, — сказал я.

— В Монтерей? — говорит он. — А мы не знали, что вы собираетесь так далеко. Мы просто думали, вы хотите попробовать, как она на ходу.

— Видите ли, — сказал я, — я давно хотел туда съездить. Можно получить мои деньги обратно?

— А вы не возьмете эту машину?

— Сколько за нее? — спросил я.

— Двести семьдесят пять долларов.

— Нет, — говорю. — У меня нет с собой таких денег.

— А сколько у вас наберется?

— Да вот тот чек, что я вам дал, это все, — сказал я. — Там тринадцать долларов.

— Мы думали, вы купите мотоцикл, — сказал он.

— Я бы непременно купил, если бы не бросил службу, — сказал я. — Могу я получить свои деньги обратно?

— Не думаю, — сказал продавец. — Я спрошу у директора.

Он прошел в контору и поговорил, а потом вернулся, и вместе с ним еще кто-то. Этот другой был очень важный и сердитый.

— Не понимаю, о чем вы думали, — сказал он. — Взять новую машину и отправиться в Монтерей!

— А что? — говорю.

Я не знал, что сказать. Сам-то он что думает, когда спрашивает, о чем я думал? Ни о чем я не думал.

— Так делать нельзя, — сказал он. — Мы думали, вы хотите проехаться по кварталу или кому-нибудь показать.

— А я ее и показал кое-кому, — сказал я. — Могу получить свои деньги обратно?

— Боюсь, с вас еще и причитается, — сказал директор. — Это новая машина. Для продажи. А теперь она уже стала подержанная.

— Может быть, — говорю, — вы вернете мне хотя бы часть денег?

— Нет, — сказал директор.

— Шикарный мотоцикл, — сказал я.

Я вышел из магазина и отправился домой, в свою комнату, даже не задумываясь о том, где бы мне теперь поискать работы. Слишком уж счастливым чувствовал я себя после чудесной поездки в Монтерей и обратно.

Мы увидели их на улице в окно второго этажа, из кабинета Л. Р. Доргуса, дантиста, как это значилось на его дверях. Мы не сразу поняли, что они там делают пока самого маленького из трех, ростом с карлика, не стали подкидывать кверху, и он закувыркался в воздухе, прямо на улице.

— Посмотрите, мистер Доргус, — сказала Эмми.

— Что там такое? — спросил зубной врач.

Брат Эмми, Гарри, закрыл рот, как только врач от него отвернулся, и сердито взглянул на сестру.

— Отойди ты, пожалуйста, от окна, пока мена тут пытают, — сказал он. — Мне и так худо, когда он работает не отвлекаясь, а тут еще он будет бегать к окну. Да что там такое случилось?

— Они подбрасывают маленького в воздух, — сказала Эмми.

— Наверно, семейная ссора или что-нибудь там еще, — сказал Гарри. — Не стоит соваться в чужие дела.

— Никакой ссоры нет, — сказала Эмми. — Его вовсе не бьют или что-нибудь такое. Ему, видно, нравится кувыркаться. Ну прямо как кошка, все падает на ноги. Да еще подпрыгивает каждый раз.

Я ничего не мог понять. Эти люди показались мне какими-то необыкновенно живыми, совсем не похожими на других. Они были скорее как животные. Лица у них были смуглые, глаза такие, что со второго этажа были видны, руки сильные, и все они были такие подвижные, ловкие.

Зубной врач подошел к окну как раз в тот момент, когда те двое, что были побольше, хотя и сами-то маленькие, взяли самого крошечного и раскачали его так, что он перекувырнулся в воздухе целых три раза. Он полетел вниз, кружась, легко коснулся ногами земли, подскочил два раза, а потом вдобавок еще как подпрыгнет высоко кверху, просто оттого, что ему было весело. А двое других закружились волчком. Тут стал подходить народ с той стороны улицы.

Зубной врач стоял рядом со мной и Эмми и приговаривал:

— Ну-с, что вы на это скажете?

— Что же, доктор? — сказал Гарри. — Вы когда-нибудь вырвете мне этот зуб или простоите весь день у окна?

— Иди к нам, Гарри, посмотри, — сказала Эмми. — Народ со всех сторон сбегается.

Гарри выбрался из зубоврачебного кресла и подошел к окну. Все три человечка внизу плясали змейкой и скакали, потом вдруг остановились, повернулись к нам лицом, открыли рты и зашевелили губами.

Зубной врач оттолкнул нас в сторону и распахнул окно.

— Господи боже мой, — сказал он, — да они, никак, песни поют. Прямо на Котон-стрит, почти напротив судебной палаты. Такого в Ридли еще не бывало.

А они, и верно, пели. Голоса у них были громкие, и пели они на каком-то таком языке, что мы ничегошеньки не понимали. И песня была такая — сразу и грустная и веселая.

— Ну, что это по-вашему? — сказал Гарри. — Что они там делают?

— Понятия не имею, — сказал зубной врач. — Я содержу этот зубоврачебный кабинет вот уже двенадцатый год и никогда не видел ничего подобного. Вы только послушайте.

Вокруг акробатов собралась толпа человек в двадцать. Некоторых из них я знал, в особенности Джима Хоки, с которым мы были закадычными друзьями, пока не подрались из-за футбола. Он стоял среди зрителей и хлопал глазами. Вид у него был испуганный, как и у всех на улице. Да и мы тоже струсили. И чего было бояться, я и сам не пойму, разве только что вот эти люди явились в такой городишко, как Ридли, из чужедальних стран и вот кувыркаются, прыгают, пляшут и поют на непонятном для нас языке. Если не это, то что же еще? Только и было всего, что они знай себе pacпевают и прыгают посреди тихой улицы летним утром.

— Может, я выйду на улицу? — вдруг говорит Эмми.

— Никуда ты не пойдешь, — сказал Гарри.

— Я хочу на них посмотреть, — говорит Эмми.

— Не смей никуда ходить, — сказал Гарри. — Очень мне нужно из-за тебя беспокоиться. Почем я знаю, что это за сумасшедшие люди.

— Ну, что вы на это скажете? — проговорил зубной, врач. — Ведь поют. Вы понимаете, что они поют, Гарри?

— Позволь мне сбегать вниз, — говорит Эмми. — Пожалуйста, Гарри.

Гарри, которому было четырнадцать лет, схватил сестру за плечо:

— Скажи спасибо, что мы здесь, у доктора, — сказал он. — Хватит с тебя и того, что ты глядишь на них сверху, где тебе ничего не грозит. Не время сейчас бегать по улицам. Почем мы знаем, кто они такие.

У Эмми задрожали губы. Она застыдилась, отошла от окна и беззвучно заплакала.

— Этого еще не хватало, — сказал Гарри. — Боже мой, что тебе еще нужно?

— Ничего мне не нужно! — крикнула Эмми. — Ничего на свете не нужно.

— Перестань реветь, — сказал Гарри. — Иди сюда и любуйся ими на здоровье. Отсюда лучше видно, во всяком случае.

— Не пойду, — сказала Эмми. — Никогда-то ты мне ничего не позволишь.

Она горько плакала, лицо у нее сморщилось, а акробаты все пели на улице громче прежнего. Вторая их песня была еще веселее и печальнее, и мне захотелось сойти вниз и поглядеть на них поближе, хотя я все-таки немножко трусил. Эмми стояла в стороне от нас, вся съежилась и плакала, а акробаты пели, и вдруг я не выдержал и тоже заплакал. Не знаю, с чего бы это, — просто так, не стерпел. Заревел — и отошел в другой угол комнаты.

— Ну, ты-то чего ревешь? — сказал Гарри. — Тоже хочешь, наверно, на улицу? Понимаешь, нельзя. Я пришел сюда к доктору выдернуть зуб. Мне не до гуляний.

— Нет, что вы на это скажете? — повторял доктор.

Это был сухопарый человек лет сорока пяти, с морщинистым лицом и поджатыми губами. Он был очень высокий, но сутулый, и дыхание у него было горячее, оттого что он все время курил. Сигареты он прикуривал одну от другой и дымил все время, пока не обрабатывал чей-нибудь рот. Делом он редко когда занимался, а все больше посиживал в кресле, любуясь небом в окно да покуривая сигареты, — и так круглый год, зиму и лето.

— Первый раз в жизни вижу такое, — сказал он. — Нет, вы только послушайте.

— Как я могу слушать, — сказал Гарри, — когда мои младенцы ревмя ревут?

— Я не младенец, — отрезала Эмми. — Сам ты младенец. Боишься сойти вниз и рассмотреть их поближе.

— Я пришел сюда вырвать зуб, — сказал Гарри.