* * *

Для того, чтобы показать, как потешны люди, которые лезут вон из кожи в своем тщеславии и пустых мечтах, мой дядя рассказывал историю двух арабов — мудрого и глупого, — которые отправились в горы поохотиться на медведей.

— Я уже продал шкуру моего медведя, — сказал глупец. — А ты?

— Еще нет, — сказал мудрый. — Я об этом подумаю, когда убью медведя. А ты уж больно уверен в себе!

— Еще бы! — сказал другой. — Ведь я такой отличный стрелок, так хорошо знаю повадки медведей и такой ловкач в торговых делах.

Они ушли далеко в горы и отбились друг от друга. Вдруг из-за огромной скалы перед глупым арабом появился огромный медведь. Араб бросил свое ружье, кинулся наземь и притворился мертвым. Медведь приблизился к арабу, обнюхал его с головы до ног, помочился ему в лицо и медленно удалился. Когда медведь был далеко, глупый араб встал и обтер лицо. Другой араб подошел к нему и спросил:

— Что тебе оказал медведь?

Глупый араб, который теперь был уже не так глуп, как прежде, ответил:

— Медведь сказал: «В следующий раз не продавай мою шкуру, пока ты ее не сдерешь».

Чтобы устыдить двуличных людей, которые хвалят человека в глаза и дурно отзываются о нем за спиной, дядя Арам рассказывал историю о медведе и человеке, которые очень подружились и как-то зимой отправились вдвоем на прогулку. Человек остановился и подышал себе на руки. Медведь спросил:

— Дружище, зачем ты дуешь себе на руки?

— Чтобы согреть их, — сказал человек.

погуляв, они пришли к человеку поужинать, и когда им подали суп, человек подул на него, а медведь спросил:

— Дружище, зачем ты дуешь на суп?

— Чтобы остудить его, — сказал человек.

Медведь (совсем как человек, который сердится, обладая при этом крутым нравом моего дяди) зарычал:

— Будь проклято то дыхание, которое несет с собой и жар, и холод!

* * *

Чтобы ничтожные люди, полные мнимого величия, узнали свою настоящую цену, он рассказал об одном льве, которого ранил охотник. Чуя близкую гибель, лев ревел от боли, но вдруг к нему подползла черепаха и спросила:

— Что у тебя болит?

— Меня подстрелил охотник, — ответил лев.

Черепаха очень рассердилась и сказала:

— Провалиться этим людям, которые поднимают руку на такие великие творения земные, как мы с тобой.

— Сестрица, — сказал лев, — ты уж извини меня, но не так мне тяжела рана, которую нанес мне охотник, как твои слова.

И сказав это, лев умер.

На ту же тему дядя рассказывал историю о блохе, попавшей в ухо к слону, когда слон шел по мосту через реку.

— Ты заметил, дружок, — сказала блоха, — что когда такие великаны, как мы с тобой, шествуют по мосту, он трясется от нашей мощи?

* * *

Муж с женой ехали на осле по горной дороге в Битлис и вдруг увидели слепого, который с трудом нащупывал дорогу.

Муж сказал жене:

— Господь подарил тебе два глаза, слезь с осла, иди пешком, а слепой пусть поедет верхом.

Жена сказала:

— Слепые часто пользуются нашей добротой, давай проедем мимо.

Но муж пожалел слепого.

— Погляди, — сказал он, — как у него изранены ноги; слезь, и пусть он едет на осле.

Жена сошла с осла, а слепой уселся к мужу за спину. Жена шла пешком, мужчины ехали на осле, и вот наконец они приблизились к своей цели.

Муж сказал:

— Вот и Битлис, мы тебя ссадим здесь, сходи.

— По какому такому праву? — спросил слепой. — Я разрешил тебе проехать на моем осле через горы, а теперь ты хочешь его присвоить?

Жена поняла, что им грозят неприятности, и застонала.

— Ну не глупый ли у меня муж! — сказала она.

— Прошу тебя, слезай, — сказал муж, — будь человеком. Я тебя пожалел и довез на моем осле до города.

Ступай своей дорогой.

Слепой закричал. Собралась толпа. Слепой стал взывать к народу и просить защиты. Муж увидел, что люди сочувствуют слепому, а не ему, и сказал жене:

— Ты была права, а я совершил ошибку. Пусть он забирает осла. Пойдем.

— Верно, — сказала жена. — Пойдем.

Слепой закричал:

— Сперва ты хотел присвоить моего осла, теперь ты хочешь присвоить мою жену, а жена и рада уйти от слепого к зрячему.

Жена застонала от ужаса. Муж лишился дара речи.

Толпа поверила слепому. Он ведь был слеп, и потому люди жалели его.

Жена заплакала. Муж сказал, что жены своей он не уступит.

Пошли к судье. Слепой рассказал, как они с женой ехали на своем осле в Битлис, осел заупрямился и не хотел двинуться с места, и тогда появился этот незнакомец, стал понукать осла и привел его в город, где он сперва попытался присвоить осла, а потом и жену.

Потом муж рассказал, как было дело, горько проклиная себя за неразумную доброту.

Потом жена рассказала, как было дело, обливаясь слезами.

Судья понял, что из их рассказа не выяснить, кто лжет, а кто говорит правду, и сказал:

— Заприте каждого из них отдельно. Пусть за ними наблюдают, а наутро сообщите мне, что они делали.

Так и поступили.

Когда слепой остался один, он, думая, что его никто не видит, очень развеселился. Он зевнул, потянулся и стал плясать, приговаривая:

— Мне достался осел, мне досталась жена, вот так украсилась доля моя!

Муж клял себя за безрассудство, которое проявил, желая помочь слепому мошеннику.

— Жена проплакала всю ночь.

Утром судье рассказали, как вели себя все трое. Он посадил слепого в тюрьму, а муж и жена отправились к себе домой на своем осле.

* * *

В одной семье жил слепой, которому родные отдавали всё самое лучшее — и еду, и одежду, и постель, и все прочее, а он был вечно недоволен и день и ночь сетовал на то, что его обижают. Все пили воду, а слепого поили молоком; все съедали по чашке риса, а слепому давали три; всем доставалось по пол каравая хлеба, слепому — три, а он все жаловался. В ярости и отчаянии родные зарезали барашка, зажарили его, положили на блюдо и подали слепому. Он понюхал барашка, пощупал, велик ли он, а потом принялся есть, но перед тем как проглотить первый кусок, сказал:

— Если уж мне дали так много, представляю, сколько досталось вам!

Все это уже прошло, позабыто, но стоит мне услышать меланхоличный, щемящий свисток продавца кукурузы, катящего по улице свой фургон, как все опять оживает перед глазами: тот самый фургон и та самая улица, и я, еще восьмилетний мальчишка, сижу на крылечке дома на Санта-Клара-авеню и обращаюсь памятью, так же как и сейчас, к дням, которых вовсе не было в моей жизни, к дням, прожитым людьми совсем другого мира в далеких городах и давным-давно. Сидя на ступеньках крыльца, я вновь ощущаю, как возвращается ко мне горькая боль тех навсегда минувших мгновений, ощущаю и сами мгновения, хотя в моей жизни их никогда и не было.

Небо — очень высокое и все-таки очень близкое, и чистое, и светлое, озаренное трагическим сиянием множества звезд. А воздух теплый и почти осязаемый, каждую частицу его, кажется, взял бы на ладонь. И совершенно невозможно, вдыхая этот воздух, не вернуться назад, к своему началу, в теплое мгновение долгих лет сна после рождения на свет, в теплые дни теплых месяцев августа, сентября и октября, в крохотное тельце, погруженное в сон, грезящее о вселенной. И совершенно невозможно не пережить вновь все те темные, теплые часы, когда во сне ты уже живешь, уже вдыхаешь воздух вселенной.

Лошадь и фургон с кукурузой медленно проходят по улице, а я все силюсь представить себе, какими же все-таки были те дни, вернувшиеся сейчас ко мне, и я задаю вопросы: где? кто? когда? Конечно же, был город, и были в нем дома, и приехали туда люди на арбах, запряженных волами, приехали верхом на верблюдах, и вот теперь они входят в эти дома, где есть столы и стулья, еда и вино, и вот они садятся за эти столы и едят, и пьют, и ведут беседу, и я — среди них.