Церкви Тона своими луковками и шатрами внесли новые черты в силуэт Петербурга. Они противоречили традиционному классицистическому характеру архитектурных ансамблей его центра, но именно это и нравилось современникам Тона.

Однако в дальнейшем отношение к произведениям К. А. Тона, весьма восторженное при его жизни, стало меняться. Новые идейно-эстетические течения, возникшие в пореформенной России, выдвинули и новое решение проблемы «национального стиля» в русской архитектуре. Тоновская архитектура стала восприниматься односторонне: видя в ней только воплощение официозной идеологической программы, архитектурная критика последних десятилетий XIX века почти игнорировала то обстоятельство, что «русско-византийский стиль» был все же первой попыткой решения проблемы национальной самобытности русской архитектуры. Характерно, что В. В. Стасов, ведущий художественный критик последней трети XIX века, считал, что в творчестве Тона «национальность эта была совершенно официальная, искусственная, насильственная и поверхностная»^[145]. Довольно сурово относилась к постройкам Тона и художественная критика начала XX века. Усугубляющееся негативное отношение к «русско-византийскому стилю» как порождению николаевской реакции, а с другой стороны — апологетика классицизма, характерная для архитектурных воззрений советских зодчих, привели к тому, что композиционное взаимодействие тоновских церквей с архитектурным ландшафтом города на Неве стало восприниматься как нежелательный диссонанс. Развернувшаяся на рубеже 1920-х и 1930-х годов борьба против «религиозного мракобесия» привела к массовому закрытию церквей, а многие культовые здания были перестроены либо полностью снесены^[146]. Судьба архитектурного наследия К. А. Тона оказалась особенно печальной: в 1930-х годах, в связи с намечавшимся, но так и не осуществленным строительством гигантского Дворца Советов в Москве, на берегу Москвы-реки, был взорван храм Христа Спасителя, спроектированный Тоном в 1832 году как памятник избавлению Москвы от наполеоновского нашествия и осуществленный в 1839–1889 годах. Из пяти церквей, построенных Тоном в Петербурге, четыре были разобраны в конце 1920-1930-х годов, и сохранилась, да и то в сильно перестроенном виде, только одна — церковь Преображения на Аптекарском острове, построенная в 1839–1845 годах.

К мотивам «русского» и «русско-византийского» стиля вслед за Тоном обратились и другие архитекторы.

По проектам Н. Е. Ефимова были построены церковь Святого Николая на Захарьевской улице (1845–1851 гг., находилась на участке дома № 18 по улице Каляева) и Воскресенская церковь в Коломне (1847–1859 гг., стояла в центре квадратной площади, ныне носящей имя Кулибина). Обе они были разобраны в начале 1930-х годов. По компоновке и архитектурной стилистике эти произведения Н. Е. Ефимова напоминали постройки Тона.

А. И. Штакеншнейдер построил в 1851–1854 годах вблизи Петергофа, на Бабигонских высотах, церковь Святой царицы Александры — одно из наиболее примечательных произведений «русского стиля» в архитектуре середины XIX века. Архитектор сумел не только довольно удачно повторить силуэтное построение и детали, характерные для московских церквей XVII столетия, но и очень органично вписать свою постройку в живописный холмистый ландшафт, проявив при этом тонкое понимание композиционных приемов старых русских зодчих.

В середине XIX века в ближайших окрестностях Петербурга было возведено несколько крупных монастырских комплексов.

Эффектно возвышался среди полей и небольших рощ Воскресенский Новодевичий монастырь на Царскосельском проспекте (ныне Московский проспект, 100), построенный по проекту архитектора Н. Е. Ефимова в 1848–1861 годах (после смерти Н. Е. Ефимова строительство завершал архитектор Н. А. Сычев). В центре стоял пятиглавый монастырский собор, увенчанный большим золоченым куполом и четырьмя малыми. Горизонтали двухэтажных корпусов, в которых размещались кельи монахинь, прерывались вертикалями двух домовых церквей, завершенных малыми пятиглавиями и шатровыми колокольнями. Проектируя монастырь, Ефимов старался опереться на традиции древнерусского зодчества. Ему удалось создать интересный, живописный силуэт. Однако симметричность композиции, разномасштабность собора и боковых церквей, а главное, суховатая, жесткая прорисовка деталей делают постройку Ефимова типичным произведением стилизаторской архитектуры середины XIX века.

В конце XIX века ансамбль Новодевичьего монастыря был дополнен высокой колокольней, спроектированной архитектором Л. Н. Бенуа при участии В. П. Цейдлера. Колокольня, «похожая по архитектуре на колокольню Ивана Великого в Москве»^[147], сделала силуэт монастыря более живописным, приблизив его к традиционным силуэтам древних русских монастырей (она не сохранилась).

Своеобразной художественной вариацией на темы русского зодчества XVII века было большое здание келий со «святыми воротами», построенное А. М. Горностаевым в конце 1840-начале 1860-х годов в Троице-Сергиевой пустыни — привилегированном монастыре, расположенном вблизи Петербурга, у Петергофской дороги. Им же был создан комплекс зданий на острове Валаам[148]. В центре Петербурга А. М. Горностаев построил по заказу церкви несколько зданий, в том числе не сохранившуюся часовню Спаса Нерукотворного на Невском проспекте, у портика Перинной линии (1859–1860 гг.) и подворье Троице-Сергиевой пустыни (набережная Фонтанки, 44), фасад которого, к сожалению, полностью утратил свою прежнюю отделку, выполненную в 1850-х годах. Произведения А. М. Горностаева знаменовали начало нового этапа в развитии национального направления в русской архитектуре XIX века. Становление историко-архитектурной науки сопровождалось накоплением все более обширной и точной информации о памятниках древнерусской архитектуры и о путях ее исторической стилевой эволюции ^[149]. Это выдвинуло задачу «научного конструирования национального стиля»^[150]. В ее решении А. М. Горностаеву принадлежала немалая заслуга, что отмечалось В. В. Стасовым. В произведениях Горностаева чувствуется стремление более последовательно опираться на наследие русской архитектуры XVI–XVII веков, в частности на тот расцвет декоративного «узорочья», которым была отмечена архитектура второй половины XVII века. Так в русской архитектуре середины XIX века начались те процессы, которые позднее привели к мощному развитию «русского стиля» в архитектуре последней трети XIX столетия.

Строительство православных церквей, часовен и монастырей «в древнем возобновленном стиле» (по определению И. И. Свиязева) было связано прежде всего с тем, что они стали восприниматься общественным сознанием середины XIX века как «символ нации, национальной культуры, ее исторической неповторимости и значения»^[151]. Определенную роль сыграли и функциональные соображения, связанные с принципом «умного выбора». И все же произведения национального направления оказались в сложных, неоднозначных взаимоотношениях с их историческими прототипами. Хотя родственность функции способствовала повторению в церквах XIX века композиционных приемов древнерусского зодчества и его стилистики, тем не менее разница между ними все же оказалась весьма значительной.