— И что следует из этого? — спросил инспектор.

— Я не знаю. Франсуаза, несомненно, что-то не так поняла, но я не верю, что надо придавать этому происшествию какое-то значение… Впрочем, кто мог дать ей повышенную дозу снотворного? Ведь она его принимала каждый вечер вот уже в течение нескольких лет.

— У мадам Констан были враги?

— Враги? — удивленно переспросил Эрналь. — Нет… и я даже думаю, что она сожалела об этом. Безразличие — это то, что хуже всего переносит актер. Ни друзей, ни врагов — она вела затворническую жизнь со времен заката ее карьеры.

— А в сентиментальном плане?

— Тоже нечего сказать, она была откровенна со мной, мы остались близки. В действительности Франсуазу интересовало только возвращение на экран. Но, говоря о врагах, — продолжил Эрналь, — вы допускаете возможность…

Эрналь не смог произнести этого слова.

— Нельзя отбрасывать ни одну из версий, — четко произнес инспектор. — Сможете определить, что пропало из квартиры?

— Думаю, да, — ответил несколько смутившись Эрналь.

Он прошел в спальню, оставив дверь открытой. Из гостиной Бруно мог видеть кровать: край одеяла был слегка откинут, подушка не смята; постель предстала в таком виде, будто кто-то собирался лечь спать.

Дельмас достал из пачки сигарету и предложил Бруно, но тот отказался.

— Вы предполагаете убийство с целью ограбления, инспектор?

— Я пока ничего не предполагаю, — ответил Дельмас.

Бруно подумал, что полицейский, размышляя, ничего не оставляет без внимания, а выстроив версию, не откажется от нее.

Вернулся Эрналь с небольшой старинной шкатулкой под мышкой и пачкой денег в руке, на первый взгляд, с полмиллиона старых франков. Он открыл шкатулку и вывалил содержимое на стол: четыре или пять колец, массивная золотая цепочка, жемчужное колье, несколько брошей и браслетов.

— Ничего не пропало, — сообщил он через мгновение.

— Отлично, — равнодушно обронил Дельмас.

Эрналь поискал и нашел записную книжку Франсуазы, — надо было сообщить родственникам, — затем распрощался с инспектором, сказав, что он в его распоряжении, и настоял, чтобы Бруно пошел с ним. Они спустились вместе.

— Мне нечего добавить, — бросил бывший режиссер журналистам, ожидавшим у дома.

Среди представителей прессы толкались несколько любопытных, и среди зевак был молодой человек с прыщавым лицом, Бруно не узнал его, ибо сутки назад видел только со спины.

— Пойдем пропустим по рюмочке, мне это необходимо, — предложил Эрналь, как только они вышли на авеню Опера.

Войдя в первое попавшееся по дороге кафе, они уселись в глубине зала; и тот и другой, казалось, приободрились, глядя на толпу посетителей, окруженные глухим гулом разговоров и призывов к официантам подойти к столику.

Эрналь заказал виски, а Бруно стакан молока, что вызвало гримасу у его компаньона. Они молчали, пока не вернулся гарсон в белоснежном пиджаке.

Эрналь сделал приличный глоток и постарался улыбнуться.

— Вы очень любезны, сочувствуя мне, — иронично заметил он, — но я предпочитаю, чтобы вы не молчали!

— Как она…

— Глупо. Франсуаза принимает снотворное, на столике у изголовья лежит баночка дормонила, и после этого принимает перед сном ванну, ожидая начала действия снотворного. Я часто говорил ей, что это неосторожно; боялся, что она может заснуть в воде и что… в конечном счете и произошло. Надо подождать заключения медицинской экспертизы. Медицинская экспертиза… вскрытие… мерзкие слова! — продолжал Эрналь. — Слова, которые читаешь в газетах, звучат почти романтически, а потом…

Он не закончил фразу и выпил еще виски.

— Вы можете все записать, — предложил он, будто зная о колебаниях Бруно, достать ли блокнот и ручку. — Пусть поговорят о ней еще раз, последний, она этого хотела, я убежден. Очевидно, из всех смертей она предпочла бы менее глупую и гнусную… Одиночество, пилюли, вода… ужасно! Тем не менее в каком-то смысле и рад за нее.

— Рад?

— Да. Для Франсуазы игра была сделана. Она не смогла бы вернуть былую славу, слишком поздно. Я знаю, на что она очень надеялась — на показ фильма по телевидению, но забыла, что ей на десять лет больше, чем женщине на телеэкране. Вы, наверное, находите меня омерзительным.

— Нет, здравомыслящим.

— Вы знаете, я ее очень любил. Тони, тот просто не перестает плакать, это смешно, нет?

Этой фразой Эрналь вычеркнул немало вопросов, которых Бруно предпочитал не касаться.

— Вы все еще хотите запустить повторно в среду фильм? — спросил он, склонившись над блокнотом.

— Разумеется. Таким образом мы почтем память Франсуазы… Я думаю за выходные написать небольшой спич.

— Дадите мне текст? Я постараюсь его опубликовать.

— Вы мне просто симпатичны, — сказал Эрналь, стараясь смотреть в глаза молодого человека, — очень симпатичны.

И вдруг показался менее угнетенным.

Чувствуя себя не в своей тарелке, Бруно прикоснулся губами к стакану с молоком.

— Даже с вашими странностями! — заключил Эрналь, глядя, как журналист пьет.

Маги Вальер некогда была красивой маленькой девочкой. Перевалив за тридцать, она отнюдь не стала так называемой светской красавицей, но от этого не страдала, даже наоборот. Ибо не было надобности скрывать свои сентиментальные и сексуальные связи, не привлекая к себе внимания. Было бы преувеличением сказать, что она уродлива; голубые глаза и светлые шелковистые, коротко подстриженные волосы могли заставить забыть ее долговязую худощавую фигуру девчонки-скаута и несколько крупноватый нос. Маги сумела найти свой стиль, спортивный, которому и осталась верна, — шотландка, мохер, трикотаж и обувь без каблука, — уделяя заметное внимание цветовому сочетанию. У нее были манеры и вкус, и этого вполне хватало для счастья.

Маги была личным секретарем Фабриса Фонтеня, единственной женщиной, которую он выносил возле себя на протяжении нескольких лет. Три бывших жены и, естественно, многочисленные любовницы не знали его так хорошо, как Маги, выполнявшая одновременно роль медсестры, рабыни и посредницы. Частые вакханалии, которым предавался актер, ее не волновали, а когда тот связывался с очередной девчонкой, Маги относилась и к этому столь же серьезно и профессионально, будто речь шла о пунктах контракта или деталях сценария.

В Риме, Барселоне, Лондоне или Ницце, всюду, где Фабрис снимался, Маги всегда связывалась с портье отелей и барменами ночных клубов, заказывая одну или двух, соразмерно аппетиту хозяина, девочек. Фабрис платил щедро, но было обязательное требование: его ночные подружки должны смахивать на гимназисток. И Маги уточняла это так, будто заказывала чашку китайского, а не цейлонского чаю.

Фабрис Фонтень с Маги вернулись в Париж два дня назад. Маги всегда с удовольствием возвращалась домой, где она жила на перекрестке бульваров Распай и Эдгара Кине в трехэтажной пирамиде, венчавшей ультрасовременное здание. Секретарь внутри пирамиды имела свою обставленную без излишеств комнату, и, едва въехав, убрала ее цветами. А строгость комнаты с живыми цветами неким образом соответствовала характеру хозяйки. Маги с удовольствием думала о том, что Фонтеню предстоит сняться в двух фильмах во Франции, тем самым избежав, пусть хоть на несколько месяцев, напыщенности международных отелей.

Своим мелким аккуратным почерком она составила перечень необходимых дел: наем прислуги, связь с массажистом и парикмахером Фабриса…

Взглянула на часы — полдень.

Маги вошла в лифт пирамиды, чтобы подняться на последний этаж в комнату Фонтеня.

Постучав в дверь, уверенная, что ответа не будет, она не колеблясь вошла. Тяжелый запах пота, смешанного с парфюмерией, заполнял притененную комнату. Сморщив нос, Маги открыла первый слой занавесей, позволив слабым отсветам проникнуть внутрь. Дневной свет пробьется позже, когда проснется актер.

Направляясь к огромной кровати, подобрала вигоневое покрывало, комом валявшееся на ковре.