— Анна и сама может умереть, — только и произнес Генри.

Элизабет-Энн показалось, что эти слова вонзились в нее, словно острый нож. Нет, этого не может быть.

Но когда Генри обернулся к ней, она увидела холодный ужас в его глазах и поняла, что это правда. Но потом страшное отчаяние, проступившее на его лице, будто придало ей силы. Она сказала себе, что сейчас не время давать волю собственному страху. Не имеет значения, насколько сильно волнуется она сама, ей надо быть сильной. Генри нуждается в ней.

— Оставайся здесь, дорогой, — твердо сказала Элизабет-Энн к торопливо ушла в комнату, чтобы переговорить с Сотириосом Киркосом.

— Мистер Киркос, не могли бы вы заказать для нас билеты? Нам необходимо немедленно вылететь в Нью-Йорк.

Грек не знал, что за новости получили Хейлы, но их горе было очевидным.

— Мне очень жаль, миссис Хейл, но ни сегодня днем, ни вечером нет рейсов. Боюсь, что вам придется ждать до завтрашнего утра.

— Завтра утром — это слишком поздно, — Элизабет-Энн помолчала, прокручивая про себя другие варианты. — У нас есть только один выход — зафрахтовать самолет. Вы можете организовать это для нас? Мне подойдет любой самолет, только бы он смог перелететь через океан. Расходы меня не волнуют.

— Хорошо, миссис Хейл.

— И пожалуйста, распорядитесь насчет машины, которая доставит нас в аэропорт немедленно. Мы подождем там, пока самолет будет готов к вылету.

— Да, миссис Хейл. — Сотириос Киркос вежливо поклонился и вышел из комнаты.

Элизабет-Энн снова вышла на террасу. У нее возникло ощущение, что ее лицо застыло, словно маска.

— Не будем тратить время на то, чтобы укладывать чемоданы, — сказала она Генри. — Персонал может сделать это за нас и переслать вещи или мы сами заберем их, когда снова вернемся сюда. Нам нужны только наши паспорта. Мы уезжаем прямо сейчас.

Генри медленно повернулся к ней. В его глазах стояли слезы.

— Я люблю ее, — заговорил он прерывающимся голосом. — Господи, как же я люблю ее. Если с ней что-нибудь случится… — Его голос прервался рыданием.

Элизабет-Энн обняла внука и прижала к себе. Она закрыла глаза, пытаясь сдержать слезы, не имея силы взглянуть ему в лицо и увидеть на нем отражение собственных страданий.

— Я это знаю, Генри, — мягко произнесла она. — Я тоже люблю ее.

«Больше, чем ты можешь даже себе представить».

В половине третьего утра они были уже в клинике при Колумбийском университете. Доктор Дадурян мерил шагами вестибюль, поджидая их. Как только он увидел входящих Элизабет-Энн и Генри, сразу же торопливо пошел им навстречу.

— Как она, доктор? — не тратя времени на приветствия, спросила Элизабет-Энн.

Не останавливаясь ни на минуту, все трое направились к лифтам.

— Боюсь, что не очень хорошо, — Дадурян нажал кнопку вызова, и они с нетерпением стали ждать лифта. — Последние восемь часов она провела в операционной.

— А в чем дело? — Элизабет-Энн прямо посмотрела ему в глаза.

С тяжелым вздохом врач заговорил:

— Ей вообще не следовало заводить ребенка. Я думаю, что Анна все знала с самого начала. Проблема возникла из-за травмы, произошедшей несколько лет назад.

Генри уставился на него:

— Но… она никогда не говорила…

Доктор Дадурян печально покачал головой.

— Даже я не знал, что она беременна, до сегодняшнего дня, когда миссис Хейл позвонила мне и сказала, что с ней что-то не в порядке. Я не видел ее около десяти месяцев. Она сказала мне, что как только забеременела, то обратилась к другому врачу. Но этот врач уехал из города, и она чрезвычайно напугана.

— Анна никогда мне ничего не говорила, — тупо повторил Генри.

— Она выкарабкается? — спросила Элизабет-Энн.

— Если честно, то я не знаю.

— А ребенок?

— Да кому нужен этот ребенок?! — неожиданно спросил Генри резким шипящим голосом.

Элизабет-Энн и доктор Дадурян обменялись взглядами, но, прежде чем они смогли сказать хоть слово, приехал лифт.

Они поднимались молча. На четвертом этаже доктор отвел их в комнату медсестер. В коридорах цвета беж было пусто и тихо, в воздухе стоял острый залах лекарств, пропитавший все больницы на свете. Элизабет-Энн атмосфера показалась невыразимо гнетущей, но она заметила, что Генри был в таком глубоком состоянии шока, что даже не обратил на это внимания.

Доктор Дадурян переговорил с сестрой. Та сказала, что Анну уже перевезли из операционной в палату, но им придется подождать дежурного хирурга, доктора Лумиса, чтобы узнать все подробнее. Сестра провела их в зал ожидания со стеклянными стенами и пластиковыми стульями.

— Проходите и садитесь. — Мистер Дадурян принес стулья Элизабет-Энн и Генри. — Нам остается только ждать, больше мы ничего не можем сделать.

Ровно двенадцать минут спустя к ним присоединился доктор Лумис, высокий, изысканный мужчина с седыми висками и руками артиста. Его лицо выглядело усталым, а глаза за толстыми стеклами очков покраснели. Он сменил свой зеленый костюм хирурга, залитый кровью. Врач уже давно понял, что подобное одеяние не приносит успокоения родственникам его пациентов.

— Как она, доктор? — спросил Генри, вскакивая на ноги.

Доктор Лумис озабоченно вздохнул.

— Сначала хорошие новости. Нам удалось спасти ребенка. Мои поздравления. — Он слабо улыбнулся. — У вас прекрасная дочка. Она в инкубаторе. Как вы знаете, она появилась на свет раньше срока. Нам пришлось делать кесарево сечение. Ей придется побыть в больнице несколько дней. Вы можете навещать ее, когда захотите.

— Черт бы вас побрал, — прорычал Генри, хватая Лумиса за рукав. — Моя жена! Как моя жена?

Доктор моргнул.

— Боюсь, что плохо. Мы делаем для нее все, что в наших силах.

Генри закрыл глаза, его лицо побледнело. Он стоял молча, только чуть покачивался. Казалось, что он потерял опору и раскачивается на ветру. Когда Генри снова открыл глаза, было очевидно, что ему требуется огромное усилие, чтобы контролировать себя.

— Я… хочу ее видеть, — его голос стал совсем тихим, словно шелест.

— Разумеется, — ответил доктор Лумис. — Сюда, пожалуйста. — Он пошел обратно к лифтам и по дороге, пока они поднимались по лестнице, объяснял состояние Анны: — Судя по всему, миссис Хейл не стоило пытаться иметь ребенка. Я думаю, что несколько лет назад ее матка была серьезно повреждена. Просто чудо, что это не выяснилось намного раньше. Или она должна была пройти осмотр, но боялась за ребенка. Нам бы пришлось прервать беременность, и, возможно, ей это было известно.

— Она будет жить? — тихо спросила Элизабет-Энн.

Доктор помолчал минуту, потом ответил:

— Конечно, всегда есть шансы на выздоровление. Человеческое тело — замечательный инструмент. Никто до конца не знает его возможностей. У каждого человека все по-своему.

Элизабет-Энн встретилась с ним взглядом.

— Но вы думаете, что она не выживет.

Доктор Лумис не отвел взгляда.

— В этом случае я бы сказал, что шансов мало, — мягко произнес он. — Даже очень мало. Мне правда жаль.

Элизабет-Энн глубоко вздохнула и кивнула, слабо держась за руку Генри. Хотя ей казалось, что жизнь ушла из нее, она заметила, что именно она поддерживает внука, а не наоборот.

У двери в палату интенсивной терапии доктор Лумис снова остановился.

— Я знаю, что для вас это очень трудно, — мягко заговорил он, — но постарайтесь не задерживаться надолго. И даже если она не узнает вас или все еще находится… Короче, помните, что ей сделали укол успокаивающего. И соблюдайте тишину. — Врач открыл перед ними дверь.

Лумис и Дадурян остались в коридоре, а Элизабет-Энн и Генри вошли внутрь.

Дежурная сестра избегала смотреть им в глаза. Элизабет-Энн крепко держалась за Генри, пока они подходили к кровати. Генри упал на колени, нашел руку Анны и сжал. Ладонь была ледяной.

Генри с недоверием смотрел на жену. В последний раз они виделись всего несколько дней назад. Анна была такой здоровой, такой живой, так светилась радостью своего материнства. Теперь она побледнела и осунулась. На какое-то мгновение он со страхом подумал, что она уже умерла. Но, вглядевшись пристальнее, Генри уловил слабое движение ее груди при каждом вздохе. Нет, еще нет. Она еще не ушла от него.