Ее снова передернуло. В его голосе чувствовалась такая убежденность, какой ей не приходилось еще слышать, и это испугало ее.

— А ты, Луиджи? — мягко спросила Шарлотт-Энн. — Чего хочешь ты?

— Я? Я хочу того, что лучше для тебя. Для моей семьи. Для всей Италии. — Он улыбнулся. — Именно в таком порядке.

И все-таки Шарлотт-Энн не была уверена, что именно в таком порядке располагались его приоритеты. Луиджи менялся — это ей стало ясно, — менялся прямо у нее на глазах.

Казалось, муж понял ее страхи и взял за руку.

— Ну, давай не будем серьезными. Сегодня выходной, полдень уже позади, солнце сияет, и я свободен от дел. Сейчас время для amore[19], а не для забот.

Шарлотт-Энн посмотрела на него. Его глаза блестели, и как раз сегодня он надел свою элегантную ненавистную ей форму. Она не смогла удержаться от мысли: «Да, ты не на работе, но почему мне не удается избавиться от ощущения, что твоя работа всегда с тобой, что ты приносишь ее домой? Что случилось со стремительным Луиджи, с которым я познакомилась? Где тот князь, любивший летать и участвовать в гонках? Теперь самолеты стали для него вооружением. А машины не имеют никакого значения. О гонках и разговора нет».

Слабая улыбка тронула ее губы.

— Ты прав. Глупо портить чудесное воскресенье. Давай забудем об этом.

И вскоре она забыла о разговоре.

Прошло несколько месяцев, прежде чем следующий случай снова заставил Шарлотт-Энн волноваться.

— Послезавтра мы приглашены на официальный прием в Министерство иностранных дел, — небрежно бросил Луиджи как-то за ужином.

Шарлотт-Энн как раз собиралась положить в рот кусочек телятины. Она тут же опустила вилку на тарелку.

— В Министерство иностранных дел?

Муж кивнул.

Юная княгиня тихонько присвистнула. Она уже привыкла к довольно бурной светской карусели. Правда, такой образ жизни поначалу пугал ее, но потом Шарлотт-Энн приняла его и вошла во вкус. Но прежде они вращались в кругах старой аристократии, среди военных и высокопоставленных гражданских лиц, а приглашение на прием в Министерство иностранных дел служило доказательством их перехода в еще более высокие социальные сферы.

Обычно Шарлотт-Энн не любила строгие официальные приемы и ужины с их полными собственной значимости затянутыми в мундиры офицерами под руку с щебечущими женами, но на этот раз ей захотелось пойти. Она только что оправилась от второго выкидыша. Как и в первый раз, молодая женщина добровольно обрекла себя на заточение на вилле, пока не справится с последовавшей за этим депрессией. В то же время, когда жена выздоравливала, Луиджи даже не заикался о том, что ей следовало бы сопровождать его, и она была очень ему за это благодарна. Шарлотт-Энн знала, что он выжидал, пока не почувствует, что его супруга готова выйти в свет.

— Мне бы хотелось, чтобы ты, как всегда, выглядела красавицей. — Князь улыбнулся ей через стол. — Возможно, тебе нужно сшить новое платье.

— Еще одно? — Шарлотт-Энн не смогла удержаться от смеха.

Мужчины так тщеславны, а Луиджи хуже прочих. Он пользовался каждым удобным случаем, чтобы показаться с ней в обществе, и казалось, ее платья стали предметом его особой гордости.

— Я думаю, что-нибудь синее, оттенка сапфира, будет неплохо смотреться, — задумчиво произнес он, покачивая головой. — Да, действительно, очень неплохо.

— Но ты же знаешь, что я предпочитаю пастельные тона, — запротестовала Шарлотт-Энн. — И, кроме того, синьоре Белле вряд ли хватит двух дней для того, чтобы сшить новое платье! — Она поднесла к губам бокал и отпила глоток белого вина.

— Я не думаю, что она станет возражать, — ответил Луиджи со странной улыбкой. — И потом, ты прилично оплачиваешь ее работу. С ее стороны было бы глупо не отложить в сторону другие заказы, чтобы сшить наряд для тебя.

Шарлотт-Энн скоро поняла, что спорить с ним бесполезно. На следующее утро, когда она зашла в ателье синьоры Беллы, седая портниха, широко улыбаясь, показала ей кусок бархата цвета сапфира.

— Ваш муж прислал мне его вчера утром, — сказала женщина, пропуская ткань между пальцами. — Красиво, правда?

— Да, действительно, материал очень красивый, — пришлось согласиться Шарлотт-Энн, несмотря на свой гнев на Луиджи, пренебрегшего ее пожеланиями.

— И не волнуйтесь, княгиня, — заверила ее синьора Белла. — Вы будете в нем очаровательно выглядеть. — Она обвела пальцем круг, и ее мощная грудь поднялась от оценивающего вздоха. — Это будет bellissimo[20].

— Но платье должно быть готово завтра, — уточнила Шарлотт-Энн.

— Значит, так и будет, — ответила пожилая портниха, теребя пальцами концы желтого сантиметра, как всегда, висящего у нее на шее. — Ваши мерки у меня есть. Так что я уже скроила и сметала. Видите? — синьора Белла взяла почти законченный корсаж со своего рабочего стола, покрытого бумагой, и показала молодой женщине. — Сейчас я должна посмотреть, как это на вас сидит. Сегодня в четыре вам необходимо зайти еще на одну примерку. Последняя примерка завтра утром, чтобы подогнать платье окончательно. Оно будет доставлено к вам на виллу завтра самое позднее в три часа дня.

Синьора Белла оказалась на деле еще быстрее, чем на словах. На следующий день еще до полудня платье было уже у Шарлотт-Энн. И как только она достала наряд из коробки, все ее раздражение мгновенно улетучилось. Ей следовало это знать. У мужа безупречный вкус. Платье и в самом деле оказалось произведением искусства.

«Он хочет для нас двоих только самого лучшего», — пришлось напомнить ей самой себе.

Шарлотт-Энн чувствовала странное радостное возбуждение, когда ее одели и причесали. Луиджи обошел кругом нее, потирая подбородок, потом кивнул и улыбнулся от удовлетворения. Он выглядел необычайно довольным.

— Я никогда еще не видел тебя такой красивой, — заметил Луиджи. — От твоего вида просто дух захватывает. Платье очень тебе идет.

Глядя на свое отражение в высоком зеркале в позолоченной раме, Шарлотт-Энн понимала, что муж прав. Сапфировая лазурь бархата, казалось, изменила цвет ее глаз. Из обычно светлых, неопределенного оттенка, они стали ярко-синими.

— А теперь завершающий штрих, — мягко произнес князь. — У меня есть ожерелье. Мне бы хотелось, чтобы ты надела его сегодня вечером. — Он опустил руку в карман мундира и достал длинный узкий футляр из черного бархата и две маленькие квадратные бархатные коробочки. — Это доказательство моей любви к тебе, — прошептал Луиджи.

Шарлотт-Энн с удивлением посмотрела на него, потом не без колебаний взяла коробочки у него. В первую очередь она открыла длинный узкий футляр и изумленно вздохнула. На черном бархате лежало ожерелье из семидесяти девяти изумительно подобранных бриллиантов грушевидной формы. В середине расположился безупречный круглый сапфир в пять карат, цветом напоминающий освещенное луной море.

— Луиджи! — только и смогла произнести Шарлотт-Энн.

Не говоря ни слова, он взял ожерелье и надел ей на шею. Оно приятной тяжестью холодило кожу молодой женщины. Шарлотт-Энн повернулась к зеркалу. Бриллианты сияли, а глаза ее стали казаться еще глубже.

Медленно она открыла маленькие коробочки и обнаружила в них подобранные к ожерелью серьги с бриллиантами и сапфирами и кольцо с сапфиром в десять карат, окруженным бриллиантами.

Шарлотт-Энн стало стыдно за то, что она сердилась на мужа. Конечно же, ему пришлось настаивать на синем платье, чтобы оно подошло к драгоценностям. Какой же неблагодарной она была!

— Луиджи… это… это слишком, — пробормотала Шарлотт-Энн. — Они слишком экстравагантны.

— Когда ты только поймешь, cara? — усмехнулся он. — Ничто не может быть слишком экстравагантным, когда речь идет о тебе.

— Но… ведь сегодня даже не день моего рождения, — пролепетала она.

— Ну и что? — спросил Луиджи, вдевая серьги ей в уши. — Как только я это увидел, то сразу понял, что эти украшения созданы для тебя. — Он вдруг замолчал, на его лице появилось выражение печали. — Я знаю, что этим не заглушить твою боль, но прими это как выражение глубокой любви твоего мужа.