Она так много и далеко путешествовала в жизни, наблюдая за своей широко раскинувшейся империей, но всегда очень радовалась возвращению в любимое убежище. Как давно она живет и борется, строит и путешествует, наблюдает, как рождаются и умирают ее дети? И какими короткими кажутся теперь прожитые годы. Сколько она пережила боли, радости, горечи и наслаждений. Как хорошо было жить! И Господи, как же хорошо теперь будет отдохнуть. Последний раз закрыть глаза.

Настало время прекратить борьбу и склониться перед неизбежным. Она прожила долгую, наполненную, хорошую жизнь. Ее последняя воля и завещание уже давно готовы, и свидетели поставили свои подписи. Все лежало в надежном месте у ее адвоката в сейфе. Какое счастье, что у нее хватило времени и предусмотрительности все привести в порядок. Обеспечить своих потомков. Поставить Дороти-Энн во главе империи.

А ведь это действительно была империя. Отели и мотели, капиталовложения и богатство. И прежде всего Дороти-Энн, ожидающая ребенка.

Самый большой подарок.

Элизабет-Энн счастливо вздохнула, задумавшись о том, почему именно сейчас, когда силы медленно покидают ее, она чувствует такое удовлетворение. Ей так и не удалось понять за всю свою жизнь, почему люди так боятся жить и так страшатся умереть. Жизнь и смерть должны быть испиты до дна.

Элизабет-Энн откинула голову назад и засмотрелась в усыпанное звёздами небо, представив, что каждый мерцающий огонек на небосводе — это живая душа. Там были ее родители, ее тетя, Заккес и Дженет, Ребекка и Шарлотт-Энн, ее любимый Лэрри, ее столько раз оплаканный Заккес-старший, Анна, неожиданно обретенное сокровище. Ей чудилось, что все они кивают ей, безмолвно зовут ее присоединиться к ним.

Элизабет-Энн закрыла глаза, наслаждаясь призрачной музыкой их голосов, и почувствовала, как силы медленно уходят из ее тела. Она осознавала, что нарастает боль, но почему-то не чувствовала ее. Элизабет-Энн откинула голову назад, и слабая загадочная улыбка застыла у нее на губах. Она потеряла сознание. Утром миссис Хейл уже не проснется. Улыбка навсегда останется у нее на губах.

Сверкнула молния, за ней прогрохотал гром и установилась устрашающая тишина, наполненная только автоматными очередями падающего дождя. Сильный запах горящего воска свечей наполнил комнату.

Теперь схватки повторялись все чаще, мучая ее тело приступами боли, стремящейся вырваться наружу, терзая ее, словно раскаленными добела щипцами, доходя до самых кончиков ног и рук. Дороти-Энн зажмурилась, но перед глазами плясали огненные узоры, потоки искр.

Боль.

И сожаления. Так много сожалений. Они бешено кружились у нее в мозгу. Она сожалела о тысяче вещей, которые могла сделать для прабабушки и не сделала. О том, что столько раз хотела сказать ей и не сказала. О том, что не осталась дома до рождения ребенка, а поехала сюда. Но откуда ей было знать? Как могла она не сделать этого, все время видя перед собой наполненный ожиданием, беспокойством и усталостью взгляд прабабушки? Это видение все время вилось в ее измученном, затуманенном сознании.

Сожаления. О глупости и эгоизме. Но откуда ей было знать?

Она ни о чем не думала на борту «Боинга-727-100», принадлежащего «Отелям Хейл». С высоты в двадцать тысяч футов над Мексиканским заливом самолет описал многомильную дугу и опустился на посадочную полосу. Еще тогда Дороти-Энн могла передумать, но ей это и в голову не пришло.

Салон самолета напоминал гостиную своими обтянутыми бархатом цвета беж диванами и легкими креслами, прикрепленными к полу. Они с Фредди сидели рядом в напряженном молчании. Он держал ее за руку, но ничего не говорил. Он понимал, что если физически она рядом с ним, то мысленно далеко отсюда. Ее мысли блуждали где-то, осаждаемые потоком воспоминаний, вызванных смертью прабабушки.

Фредди сжал руку жены, чтобы напомнить ей о своем присутствии. Дороти-Энн повернулась к нему, благодарно кивнула. Ее губы изогнула печальная, усталая улыбка. И тут глаза ее наполнились слезами. В них появилось какое-то отсутствующее выражение, словно волна за волной воспоминания накатывались на нее. Их было так много. И все они были хорошими.

Дороти-Энн закрыла глаза, и у нее в ушах зазвучали голоса — одновременно из далекого прошлого и из недавнего.

Прабабушка в день ее рождения, когда Дороти-Энн исполнилось девять лет: «Палас Хейл» принадлежит тебе и только тебе».

Мистер Моррис, седовласый старший партнер юридической фирмы, читающий завещание с последней волей Элизабет-Энн и ее завещание: «Бóльшую часть моего состояния, которое включает в себя всю мою собственность, как недвижимость, так и личные вещи, всю сеть отелей и мотелей, я завещаю моей любимой правнучке Дороти-Энн».

Фредди, смотрящий на нее горящими глазами во время кремации: «Она никогда не умрет, Дороти-Энн, никогда по-настоящему. Никогда до тех пор, пока мы будем помнить о ней. Никогда, пока будет стоять хотя бы один из отелей Хейл».

Доктор Дэнверс, отличный педиатр, исполненный самых лучших намерений: «Дороти-Энн, я знаю тебя еще с тех пор, когда ты сама была ребенком. И ты всегда прислушивалась к моим советам. Пожалуйста, сделай это сейчас. Отложи путешествие. Срок родов слишком близок».

И последняя воля прабабушки, озвученная резким, лишенным эмоций голосом мистера Морриса: «Я хочу вернуться в Техас. Пусть мой пепел развеют там же, где много лет назад был развеян прах моего мужа Заккеса Хейла».

В глазах Дороти-Энн заблестели слезы.

Элизабет-Энн Хейл наконец-то возвращалась домой.

Дождь бил Фредди по лицу, с силой царапая кожу, словно иголками. Он поскользнулся, его тело изогнулось вперед — Фредди шел, опустив голову. Сверкнула молния, озарив темноту вокруг пульсирующим серебряным светом.

Фредди воспользовался случаем и огляделся. Он находился в середине плантации. Ровные ряды цитрусовых деревьев уходили во все стороны, каждый ряд точная копия предыдущего. Листья с веток оборвал ветер, и плоды дождем сыпались вниз с раскачивающихся деревьев. Куда бы он ни поворачивался, его окружали одинаковые ряды посадок.

Ему оставалось только надеяться на Бога, чтобы не сбиться с пути.

Фредди, спотыкаясь, двинулся вперед, глядя под ноги. Ветер пронзительно завывал на высоких нотах, его стоны напоминали агонию умирающего. Мокрая земля липла к подошвам. Каждый шаг давался с огромным трудом. Фредди все время повторял про себя, словно молитву: он не может не выполнить свою задачу. Он не может заблудиться. Он должен дойти до города и найти врача.

Мысли о смерти неотвязно преследовали его. Лицо Дороти-Энн, исказившееся от боли… Ребенок в ее лоне…

Смерть заняла почетное место. Она была повсюду, так было всегда, и так будет вечно.

Но он может отвести в сторону суровую руку с косой.

Фредди продолжал с трудом идти вперед, закрыв глаза, борясь с ветром, пока нога за что-то не зацепилась. Руки инстинктивно протянулись вперед, он ощупывал воздух, пытаясь сохранить равновесие. Под ногой ничего не было. Какое-то мгновение казалось, что он висит в воздухе. И тут Фредди рухнул в воду, весь дрожа, хотя она была тепловатой.

Он свалился в ирригационный канал.

Вода сомкнулась у него над головой, его ноги коснулись вязкого дна. Отплевываясь, Фредди вынырнул на поверхность, потряс головой и стал продвигаться к берегу. Зацепившись за землю, он подтянулся на руках, потом медленно поднялся на ноги, оглянулся, дожидаясь, пока вспышка молнии высветит ему дорогу.

Но когда сверкнула молния, он только и мог, что стоять в растерянности, пытаясь вспомнить, с какой стороны пришел. Куда он направлялся? Фредди даже не мог сказать, перебрался ли он через канал или вернулся на тот же берег, с которого упал. Ряды деревьев были чертовски одинаковыми, все то же во всех направлениях, каждое дерево, словно калька с другого, третьего.

Мужчина не имел представления, в какую сторону идти, но он не мог терять время. Если он идет не туда, то чем раньше это выяснится, тем лучше.