— Что, дорогая?

— Лэрри… Ты ведь собираешься за него замуж?

— Конечно! Мы уже все решили. По правде говоря, он сейчас носится по городу и обо всем договаривается. Мы поженимся здесь. Сначала гражданская церемония, а потом скромное венчание в Маленькой церкви за углом[6]. Будут только члены семьи и самые близкие друзья, как Робин и Людмила.

— Мне так не хочется пропустить свадьбу.

— Да я тебе ни за что и не позволю это сделать, — развеселилась Элизабет-Энн. — Я же сказала тебе, что Робин придет, разве не так? Но ведь она не может одновременно быть в двух местах сразу. И ты тоже. Бракосочетание состоится после полудня за несколько часов до вашего отплытия.

Шарлотт-Энн ощущала тепло материнского объятия. Она неожиданно осознала, насколько они любят друг друга, хотя об этом не было сказано ни слова. Девушка взяла руку матери и поднесла к губам:

— Я рада, мама. Мне не хотелось бы уехать так, чтобы между нами осталось неприятное чувство.

— Мне бы тоже этого не хотелось.

— Забавно, правда? — Шарлотт-Энн посмотрела матери в глаза. — Я и подумать не могла, что мы сможем так с тобой разговаривать.

— Помни только одно: когда бы тебе ни захотелось обсудить что-то со мной, ты всегда можешь это сделать.

Шарлотт-Энн кивнула.

— Знаешь что? — У нее на глазах показались слезы.

— Никогда еще я не чувствовала себя такой близкой тебе. Мне кажется, что мы не мать и дочь, а…

Элизабет-Энн улыбнулась ей.

— Друзья? — спросила она.

Весна обрушила на Нью-Йорк все свое сверкающее великолепие прямо к свадьбе. Стоял один из тех редких мягких, сияющих дней, выпадающих иногда между двумя холодными атаками отступающей зимы. Не требовалось много воображения, чтобы представить Элизабет-Энн невестой, выходящей замуж в июне.

Маленькая церковь на Двадцать девятой Восточной улице была заполнена лилиями, розами, красными гвоздиками, тюльпанами и пионами. Шарлотт-Энн почти задыхалась от волнения, пока ее мать с небольшим букетом ландышей в руках вели к алтарю. Никогда еще Элизабет-Энн не была так красива. Невесту украшало сизо-серое кружевное платье, серая шляпка из узорчатого атласа и серые атласные туфли на высоком каблуке. Шею в три ряда обвивало жемчужное ожерелье, подаренное ей Лэрри этим утром. Жених тоже выглядел великолепно в отлично сшитом темном костюме с белой гвоздикой в петлице. Изуродованный глаз скрывала темная бархатная повязка. Их бракосочетание трудно было назвать самым светским событием года, хотя, если бы они того захотели, оно легко бы стало таковым. Но это была просто приятная свадьба в присутствии членов семьи и нескольких близких друзей. Все происходило так, как им хотелось. Людмила плакала и громко сморкалась во время церемонии.

А потом, несколько часов спустя, Шарлотт-Энн пришло время уезжать. В величественный желто-черный «роллс-ройс» Лэрри — Элизабет-Энн сохранит его в прекрасном состоянии до конца своих дней, — все еще украшенный свадебными гирляндами белых цветов, загрузили новые чемоданы от Вуиттона, подарок Хокстеттера Шарлотт-Энн по случаю отъезда. Они отправились в Вест-Сайд, где был пришвартован «Иль-де-Франс».

Элизабет-Энн и Лэрри забронировали для нее большую каюту в первом классе рядом с каютой Робин, но у них едва хватило времени осмотреть ее. Не успели они подняться на борт, как густой печальный гудок лайнера разнесся в воздухе.

— Нам пора идти, — сказал Лэрри.

Шарлотт-Энн кивнула. В ее душе возбуждение смешивалось с глубокой тоской, когда она прощалась со своей семьей. Впервые за все время она действительно чувствовала себя близкой им. Только теперь Шарлотт-Энн с острой болью поняла, как отчаянно она будет без них скучать.

— Итак, миссис Хокстеттер, — спросила Шарлотт-Энн у матери, — как вы ощущаете себя замужем?

— Честно говоря, почти так же, как и раньше, — улыбнулась ей мать. — Я давно люблю Лэрри. Но отели так и останутся отелями «Хейл». Я оставлю им мое «сценическое» имя, если так можно выразиться. В светской жизни я так и останусь Элизабет-Энн Хейл, а в частной стану миссис Лоуренс Хокстеттер. — Она улыбнулась Лэрри, потом пристально посмотрела на дочь, и ее голос дрогнул. — Я буду скучать без тебя, дорогая.

— Я тоже, мама. Жаль, что меня не будет с вами во время переезда.

— Переезда? — Элизабет-Энн казалась заинтригованной. — Какого переезда?

— В резиденцию Хокстеттеров, конечно!

— Ох, дорогая моя, нет. Все как раз наоборот. Лэрри переедет к нам в пентхаус. Мы это давно уже решили. Кроме того, мне не будет уютно в особняке. Потом есть и экономическая сторона вопроса. Зачем платить жалованье огромному штату слуг, если в нашем распоряжении весь персонал отеля? Даллас и шофер — вот и все, кто нам нужен. Слуги Лэрри поступят на работу в наши отели. Так и они без работы не останутся, и вместе с этим мы сократим расходы.

— Деловая женщина, как всегда, — улыбнулась Шарлотт-Энн. — Ты никогда не изменишься, мама.

Элизабет-Энн сделала вид, что шокирована.

— Надеюсь, что нет.

У нее на глаза навернулись слезы, когда она обнимала дочь. Они поцеловались, и мать вложила в руку Шарлотт-Энн маленькую коробочку.

— Что это? — поинтересовалась та.

— Медальон, подаренный мне твоим отцом. Анютины глазки. Пусть он напоминает тебе о нас.

Шарлотт-Энн всхлипнула и снова прижалась к матери.

Лэрри обнял ее, и девушке пришлось встать на цыпочки, чтобы поцеловать его.

— Благодарение Богу, отчимы никогда не бывают злыми.

— Мне будет тебя не хватать, взрослая дочка. Я надеюсь, что ты недолго там задержишься.

— Конечно же, нет.

— Не будь так уверена. У Европы есть свое очарование. Некоторые люди влюбляются в нее и остаются там навсегда.

Потом Заккес потряс ее руку и клюнул в щеку:

— Эй, сестренка, ты точно уверена, что я не могу поехать с тобой? Пароход такой большой.

Шарлотт-Энн печально улыбнулась ему.

— Это правда, — ответила она и повернулась к Ребекке. Они обнялись. — Я знаю, мы не всегда с тобой ладили, — тихонько сказала ей Шарлотт-Энн, — но мне будет тебя не хватать. Я люблю тебя и всегда буду любить.

— Я тоже. — Ребекка расцеловала ее в обе щеки.

Шарлотт-Энн кивнула и обняла неожиданно расплакавшуюся Регину.

— Мы впервые расстаемся.

— Не беспокойся, — заверила Шарлотт-Энн старшую сестру. Они быстро расцеловались. — Я скоро вернусь. Я стану актрисой, а ты врачом. Может быть, ты мне еще рожать поможешь, а? — Ее голос вдруг стал хриплым, бравада оставила ее. — Мы очень скоро увидимся.

Регина кивнула и улыбнулась сквозь слезы.

Им не дано было знать, что они больше никогда не увидятся.

Шарлотт-Энн смотрела, как ее семья спускается с парохода. Она стояла на палубе, вцепившись в лакированные поручни, словно дерево придавало ей сил. Девушка перегнулась через перила и стала искать знакомые лица в толпе, собравшейся на причале. Разглядев их, она отчаянно замахала рукой. Снова раздался густой мрачный бас парохода.

— Что это? Ты плачешь? — раздался голос рядом с ней.

Шарлотт-Энн обернулась и увидела Робин, очаровательную в своей маленькой шляпке с вуалеткой, бросающей тень на верхнюю половину лица. Она курила, и ее сигарета дымилась в длинном мундштуке из слоновой кости.

— Лично я плачу только на свадьбах и похоронах, — объявила Робин. — И никогда при отплытии парохода. — Она затянулась, потом выдохнула дым. — Видишь ли, я пустила слезу сегодня днем на свадьбе твоей матери. Бракосочетания всегда на меня так действуют. — Робин помолчала. — Лэрри выбрал отличную женщину.

Шарлотт-Энн кивнула:

— Я знаю.

— Ну что ж, пойду-ка я, пожалуй, в каюту и посмотрю, распаковала ли горничная вещи. Если платья долго пролежат в чемодане, то никогда не отвисятся. Я не стану запирать дверь между нашими каютами, вдруг тебе что-нибудь понадобится. Свободно заходи в любое время. В конце концов, мы теперь соседки.