Я чувствую себя опустошенной. Не знаю, как я смогу пережить эту новую трагедию. Заккеса отправили домой, сейчас он в госпитале. Не знаю, что делать, мне остается только молиться. Ему пришлось ампутировать обе ноги, и временами я очень боюсь, что он потерял волю к жизни…

Меня так радует сестра, которая ухаживает за Заккесом, Дженет. Она добрая, правда, некрасивая, но отзывчивая женщина и так хорошо о нем заботится. Кажется, впервые за долгое время к Заккесу вернулся прежний пыл…

Ты не поверишь мне, дорогая! Я проплакала всю церемонию. Из Дженет получится отличная и все понимающая жена для Заккеса. Прошел всего год после его ужасного ранения, а теперь они так нежно любят друг друга. Сознание того, что она будет хорошо заботиться о моем сыне, согревает мне сердце…

Дженет беременна! Меня просто переполняет радость. Наконец-то эта проклятая война принесла хоть что-то хорошее!»

Какое-то время Шарлотт-Энн не могла понять, какая же из сторон победит. Германию поддерживали Италия и Япония, но и в число союзников другой стороны входили Соединенные Штаты, Франция, Англия и Советский Союз. Каждое сражение казалось поворотным пунктом, склоняя чашу весов то в одну, то в другую сторону.

С того момента, как в войну вступили Соединенные Штаты, Шарлотт-Энн перестала пытаться спрятать голову в песок, а стала жадно следить за происходящим. Она начала снова появляться в свете только с одной целью — выяснить самые последние новости.

Знакомым Шарлотт-Энн было известно больше, чем остальным, потому что именно им принадлежала власть в Риме. Не все оказались такими скрытными, как Луиджи, поэтому слухи свободно носились по городу. Если генералы и их жены не лгали, то — как быстро догадалась американка — сообщения в газетах и по радио не говорили всей правды, иногда будучи довольно далекими от истины. Слушая официальные итальянские сводки, можно было подумать, что союзникам наносят разгромные удары. Сначала так и было на самом деле. Но время шло, и Шарлотт-Энн узнала от избранного круга своих знакомых, что союзники начинают одерживать верх. Она и виду не показала, насколько осчастливила ее эта новость.

И когда 9 сентября 1943[25] года союзники вступили на землю Италии, Шарлотт-Энн расположилась в саду Виллы делла Роза, открыла бутылку шампанского и тихонько отпраздновала это событие сама с собой.

Но она рано устроила себе праздник. Это выяснилось совсем скоро.

10 сентября Луиджи вернулся в Рим. В его распоряжении была всего одна ночь, которую он мог провести с женой, прежде чем отправиться на юг Италии в составе пехотной дивизии, чтобы попытаться остановить продвижение союзников. Впервые муж не скрывал своей тревоги. Факт, что дуче отправил своего первого аса на поле боя, говорил сам за себя. Луиджи не мог скрыть своего беспокойства — завоевание Италии было лишь делом времени.

Никогда еще в своей жизни Шарлотт-Энн не была так напугана. Всем известно, что в любой войне пехота несет самые тяжелые потери. Теперь она так опасалась за его жизнь, что в глубине души ругала себя за то, что праздновала наступление союзников. Но у нее осталось слишком мало времени для угрызений совести. При Луиджи Шарлотт-Энн должна была держаться. После его отъезда она сможет сколько угодно изводить себя и беспокоиться.

Драгоценные часы пролетели. Когда за мужем пришла служебная машина, она проводила его до парадного подъезда. Ночь была тихой, Шарлотт-Энн придерживала рукой ночную рубашку у плеча. Серп месяца плыл в небе, словно гондола. Луиджи крепко поцеловал жену и буквально вырвал у нее обещание.

— Прошу тебя, cara. Есть кое-что, что ты должна для меня сделать. — Его голос прервался. — У меня нет времени, иначе я сделал бы это сам. Съезди в «Хрустальный дворец» и убеди моих родителей приехать в Рим и остаться в городе, пока все это не кончится. Здесь им безопаснее. Боюсь, что на юге будут жестокие бои и прольется много крови.

Кампания могла убаюкать кого угодно обманчивой безопасностью. Внешне, куда бы ни кинула взгляд Шарлотт-Энн, простирался мирный пейзаж. За виноградниками хорошо ухаживали, гроздья наливались соком.

Как ни старалась Шарлотт-Энн, княгиня Марчелла не позволила невестке убедить себя и князя Антонио отправиться в Рим.

— Я не собираюсь уезжать отсюда, — заявила она Шарлотт-Энн. — Ни один из ди Фонтанези никогда не поджимает хвост и не бежит.

— Но здесь становится опасно, — запротестовала молодая женщина. — И, в любом случае, это не моя идея. Вас об этом просит Луиджи.

Темные глаза свекрови оставались непроницаемыми.

— Сейчас везде опасно, даже в Риме.

— Но Луиджи думает, что Кампания станет полем битвы.

— Что ж, значит, так тому и быть. Что касается меня, то я отказываюсь покинуть мой дом.

— Но неужели вас не волнует ваше благополучие? — с недоверием спросила Шарлотт-Энн. — И ваша жизнь? Неужели вы настолько упрямы и эгоистичны?

— Прекратите эту мелодраму, — раздраженно оборвала ее княгиня. — Если вы хотите уехать и вернуться в Рим, вас никто не удерживает.

И Шарлотт-Энн подумала: «Я бы и уехала, если бы только могла. Но я пообещала Луиджи проследить за тем, чтобы его родители были в безопасности, и позаботиться о них. Как же я смогу это сделать, если вернусь в Рим?»

Итак, она осталась. Дни превратились в недели, а потом молодая женщина почувствовала недомогание. Первый раз, когда не началась менструация, она не обратила на это особого внимания. Такое частенько случалось и раньше. Но каждое утро и всякий раз при одном только запахе еды ее начинало тошнить.

Шарлотт-Энн теперь боялась не только за Луиджи и его родителей.

Еще до того как отправиться к врачу, женщина знала, что снова беременна.

Приближался срок родов, и война становилась все ближе, но Шарлотт-Энн все еще оставалась в «Хрустальном дворце». Обещание есть обещание, и Луиджи, пусть и заблуждающийся в политике, оставался ее мужем. Если его родители отказываются уезжать, то у нее нет другого выбора, как только остаться вместе с ними.

Кампания превратилась в бурлящий котел. Слухи об американцах множились. Люди поговаривали, что войска союзников очень продвинулись, а другие утверждали, что их сбросили обратно в море. Кое-кто шептался о чинимых ими зверствах.

Шарлотт-Энн к этим разговорам не прислушивалась. Ей-то было известно, что американцы никакие не монстры. Но она боялась за своего еще не родившегося ребенка. После первенца, появившегося на свет мертвым, ей еще ни разу не удавалось выносить малыша. День за днем Шарлотт-Энн молилась, чтобы на этот раз все обошлось. Теперь, когда мир сошел с ума и вокруг столько смертей, ей так хотелось получить немного радости, подарить этому миру новую жизнь.

Каждый прошедший день, не кончившийся выкидышем, казался чудом. Проходили месяцы, и ее живот округлился. Ей становилось все труднее ходить. Когда прошло восемь месяцев, она тихонько заплакала от радости.

Шел девятый месяц ее беременности, союзники громили отступающие немецкие и итальянские части всего в десяти милях южнее дворца.

Шарлотт-Энн снова попыталась уговорить Марчеллу, но та упорно стояла на своем:

— Здесь мой дом. Я никуда не поеду.

Теперь, когда дул южный ветер, до обитателей дворца доносился грохот канонады. Ночное небо выглядело так, как когда-то в Америке на День независимости. Потом им пришлось заботиться об отступающих раненых немцах и итальянцах.

И наконец, союзники оказались всего в двух милях от них.

Именно тогда Шарлотт-Энн выработала план. Ей немного было известно о военной стратегии, но она твердо знала одно: холм, на котором расположился «Хрустальный дворец», и холм на противоположном конце долины, занятый постройками монастыря, — это самые высокие точки в этой местности. И немцы, и союзники обязательно попытаются взять их под контроль, потому что владеющий ими сможет легко контролировать и все окрестности.