Шарлотт-Энн устремилась в туалетную комнату. Для любого стороннего наблюдателя зашла туда школьница, а вышла совершенно другая женщина с походкой одновременно грациозной и величественной. Перед публикой предстала ослепительно красивая, модно одетая, современная с головы до ног леди.

Пробираясь через толпу нагруженных покупками людей по дороге к камере хранения, она поймала свое отражение в затемненной витрине магазина. Шарлотт-Энн впервые с тех пор, как пошел дождь, почувствовала себя довольной. Промокла она или нет, но выглядит просто сногсшибательно.

Шарлотт-Энн как могла высушила волосы и заколола их так, что стала казаться старше и выше ростом. На голове — зеленая фланелевая шляпка, похожая на колокольчик, с длинным шарфом, завязанным на затылке. Блуза из джерси такого же оттенка, немного легкая для столь ужасной, холодной погоды, отлично гармонировала с плотной фланелевой расклешенной юбкой. Кашне, пояс из телячьей кожи, чулки рыжевато-коричневого цвета создавали удивительный контраст с зеленью костюма. Шарлотт-Энн надела мягкие замшевые перчатки на оттенок светлее, чем блузка и юбка.

Одежда принадлежала матери, у которой — благодарение Богу — был почти такой же размер, как и у дочери, и Шарлотт-Энн попросту стащила ее. Этот наряд не слишком-то гармонировал с простеньким пальто школьницы, но выбора у нее не было. Попытаться стянуть одно из пальто Элизабет-Энн под бдительным взором Даллас оказалось выше ее сил. Ей и так следовало поблагодарить счастливое расположение звезд за то, что ей до сих пор удавалось брать платья матери. Правда, она действовала осторожно. После того, как Шарлотт-Энн их надевала, она сдавала их в чистку при отеле, а потом забирала и аккуратно вешала на место.

Подойдя к камере хранения, девушка нашла пустую ячейку, сунула туда свой портфель и промокшую форму и спрятала ключ в крошечную дамскую сумочку из телячьей кожи. В ее внешности не осталось ничего от девочки-школьницы. Даже манера поведения изменилась. В походке появилась волнующая чувственность молодости, приковывающая взгляд. Казалось, Шарлотт-Энн и не осознает производимого ею впечатления, хотя в действительности она полностью отдавала себе отчет в происходящем. В ее глазах сияло страстное желание, нежная белая кожа горела от предчувствия встречи, и каждый жест стал мягким и плавным.

Сидящая внутри нее взрослая женщина все время старалась вырваться наружу, прорваться сквозь внешность школьницы, но дома, среди своих, Шарлотт-Энн скрывала эту часть своего существа. Она боялась показаться смешной, страшилась насмешек и снисходительных улыбок. Но сейчас ею завладело удивительное чувство свободы и облегчения. Мужчины оценивающе смотрели ей вслед, оборачивались, а женщины бросали завистливые взгляды. Шарлотт-Энн делала вид, что ничего не замечает, но она наслаждалась каждым мгновением.

Оказавшись снова на улице, она вздрогнула от холода. Дождь полил еще сильнее. Если Шарлотт-Энн станет пережидать ненастье, то опоздает, и Микки это не понравится. Подобно своей любовнице, он воровал эти часы, и каждая минута у них была на счету.

Шарлотт-Энн подняла воротник пальто. Она снова промокнет, это ужасно, но что ей еще остается? Она не должна делать ничего такого, что раздражало бы Микки, особенно теперь, после того, что он обещал ей во время их последней встречи.

Она устремилась на восток через Сорок вторую улицу. Отель «Алгонкин» не так далеко, и если повезет, то дождь скоро кончится.

Но этого не произошло.

Пробираясь сквозь бурю, Шарлотт-Энн думала не о ливне, а о своей карьере и Микки Хойте. Да, именно в таком порядке.

Что до нее, то ее судьба решилась в тот самый вечер, около года назад, когда она впервые увидела шоу на Бродвее. Сидя в зрительном зале, дрожа от возбуждения, захваченная происходящим на сцене, Шарлотт-Энн наконец поняла, кем она хотела бы стать. Ее место не в партере, а на подмостках. Девушка сгорала от желания стать звездой, похожей на одну из тех, что очаровывали ее. Ей хотелось стать великой актрисой американского театра, купающейся в аплодисментах. Но что важнее всего, она станет лучшей из лучших, настоящей великой актрисой. Она завоюет себе массу поклонников, они будут плакать и смеяться, любить и ненавидеть. Это не казалось выдумкой, у нее есть талант, каждый это скажет.

В прошлом году в школе она начала ходить в драматическую студию и попыталась сыграть в пьесе. Ей досталась очень маленькая роль, но она так старалась, что ей удалось выделиться среди остальных, и премьера стала ее триумфом. Шарлотт-Энн сыграла настолько хорошо, что в этом году ей без борьбы досталась главная роль в великолепной короткой салонной комедии Джеймса Барри.

Она настолько увлеклась своей ролью, что запустила занятия, так что преподавателям пришлось написать язвительную записку ее матери:

«Если бы только Шарлотт-Энн уделяла столько же внимания урокам, сколько она отдает актерскому мастерству…» — так начиналась записка. Она вскипела от гнева. Неужели эти дураки ничего не видят? Ослепли они, что ли? Шарлотт-Энн должна изучать актерское искусство, а не экономику и какие-то там железы внутренней секреции.

Но в тот вечер, когда сыграли пьесу, после последнего вызова на поклон, она поняла, что это стоило всех неприятностей и даже провала по геометрии. Ее так пьянили аплодисменты, что ей с трудом удавалось удержаться от того, чтобы не упасть в обморок.

Шарлотт-Энн так хорошо справлялась с ролью, что произошло невероятное. По мере того как разворачивалось действие, она действительно превратилась в свою героиню. Взрывы оваций вознесли ее на такую высоту, какой она и представить себе не могла.

Вдруг все в школе стали ею восхищаться. Ей все время говорили, что раньше никто и не замечал, насколько она красива. Даже одноклассницы, до этого относившиеся к ней свысока или никогда не разговаривавшие с ней, и даже мальчики, игнорировавшие ее до сих пор, закружились вокруг нее. Ее приглашали на свидания, к ее советам прислушивались. Никогда еще Шарлотт-Энн не пользовалась такой популярностью. Ей и в голову не приходило, какой могущественной она может себя чувствовать.

Ее судьба, столь ясно представшая перед ней во время того бродвейского спектакля, теперь была решена бесповоротно. Она станет актрисой. Шарлотт-Энн твердо вознамерилась увидеть свое имя на афише.

Даже мать и сестры горячо поздравили ее после спектакля, но никто из них не отнесся серьезно к ее намерениям.

— Когда-нибудь, — тихо пообещала она им по дороге домой, — я стану актрисой.

— Отлично, дорогая, — ответила мать. — Ты действительно очень хорошо играла. Я на какое-то время и забыла, что это ты на сцене.

Приятные слова, настоящий комплимент, за который дорого заплатила бы любая актриса. И все-таки Шарлотт-Энн чувствовала, что никто, особенно Элизабет-Энн, не воспринял с должной серьезностью ее слова. Казалось, никто не понимает, что по сравнению с игрой на сцене все остальное ничего не значит.

Ее имя на афишах.

Незачем ей учить историю и математику. Ей нужно учиться играть, знакомиться с театром.

Шарлотт-Энн дошла до того, что однажды вечером попыталась обсудить свои планы с матерью. Элизабет-Энн улыбнулась ей:

— Но, дорогая, каждый должен знать основы. Как только ты получишь образование, ты сможешь отправиться в колледж и изучать театральное искусство. Никто и не пытается остановить тебя.

— Но… ты частенько говорила мне, что ты сама не получила хорошего образования, — уточнила Шарлотт-Энн, надеясь отбиться от посещения школы Брерли, чтобы ходить на актерские курсы. — Тебе это никак не повредило.

— Это правда, — ответила Элизабет-Энн. — Но поверь, много раз я думала о том, что нужно мне было учиться побольше. — Она вздохнула. — Но в Техасе мы жили по-другому. И в знаниях там не так нуждались, как здесь.

Шарлотт-Энн молча кивнула. Тем не менее ее точка зрения не изменилась. Да, мать понимала ее желание чем-нибудь заняться, но, очевидно, до нее не доходило, насколько важно для Шарлотт-Энн бросить бесполезные уроки и всей душой и телом отдаться выбранной ею карьере. Она отправилась спать с тяжелым сердцем и так и не сомкнула глаз, всю ночь напролет размышляя об игре на сцене. Эти мысли жгли ее огнем.