Странно, но никакого ощущения боли, когда лезвие вошло в мягкую руку.

Неожиданный взрыв, когда артерия была повреждена.

Мощный, пульсирующий поток. Это кровь устремилась к ране, желая вырваться на волю из ее тела.

Фонтан крови, густой, мощный у основания и разбрызгивающий вокруг себя рубиновые капли, падающие вокруг нее, словно теплый дождь.

У нее скрутило живот от воспоминаний, ее обдало жаркой волной. Почувствовав вкус желчи во рту, девочка нагнулась и поднесла руку ко рту. Дороти-Энн глотнула, отчаянно, глубоко дыша.

Но через некоторое время в голове у нее прояснилось. Она вспомнила все до мельчайших, причиняющих боль подробностей. Теперь малышка знала, почему у нее нет мамы, как у других детей. Потому что это она убила ее. Девочка не спрашивала себя, каким образом и почему. Дороти-Энн не могла припомнить, чтобы хоть однажды видела свою мать. Но раз папа сказал, что она убила ее, значит, так и есть. И он так сильно ненавидит ее за то, что сделала Дороти-Энн. Вот из-за этого она и попыталась покончить с собой.

И у нее ничего не вышло.

Выдохнув воздух, Дороти-Энн рухнула обратно в кровать. Матрас был жестким, простыни — накрахмаленными, они царапали кожу. Это были не ее простыни.

Она находилась в больнице.

Дороти-Энн закрыла глаза, чувствуя себя беспомощной. Ей было стыдно. Она не могла даже смотреть на кого-либо. Только не сейчас, после того, что сделала.

Смерть. Какой же приятной она казалась… Ощущение падения, словно тебя затягивает медленный, мощный водоворот. Темнота, сначала поглотившая ее, становится ослепительным светом тысячи солнц. Как легко отдать себя этому манящему, чарующему свету!

Дороти-Энн почувствовала, как что-то мокрое течет у нее по щекам и попадает на губы. Она коснулась влаги языком. Слезы оказались солеными. Вдруг Дороти-Энн почувствовала радость от того, что жива.

Она услышала, как открылась дверь. К ней подошла мужеподобная медсестра, остановилась, повернулась на каблуках и тут же вышла. Дверь закрылась, потом открылась вновь. До Дороти-Энн донеслось слабое шуршание пневматических шин. Она приподнялась на кровати. Сестра придерживала дверь, пока Нэнни вкатывала в палату коляску с прабабушкой.

Если не считать инвалидной коляски, то прабабушка ничуть не изменилась с того момента, как Дороти-Энн помнила ее, хотя девочка знала, что Элизабет-Энн перевалило уже за восемьдесят. Прямая, царственная осанка, сияющие, словно серебро, волосы отлично причесаны. Даже морщинки в уголках глаз, казалось, остались прежними. Изменился только способ передвижения. Раньше бы прабабушка не позволила себе двигаться так медленно.

У Дороти-Энн отлегло от сердца: ей не придется встречаться ни с кем другим, кроме Элизабет-Энн. Если кто и мог ее понять, то только она.

В жизни Дороти-Энн прабабушка была единственным человеком, всегда показывающим, насколько сильно любит девочку. Только она, единственная, понимала ее, оказывалась рядом, когда ей кто-то был нужен. Да, Дороти-Энн была рада, что выжила, хотя бы ради прабабушки. Между ними всегда складывались особенные отношения, словно они признавали, как похожи друг на друга, хотя Дороти-Энн была еще ребенком.

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове девочки. Элизабет-Энн подняла правую руку и произнесла:

— Достаточно. Пожалуйста, теперь оставьте нас.

Нэнни кивнула. Она бросила обеспокоенный взгляд на Дороти-Энн, но все-таки вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Элизабет-Энн положила руки на колеса своей коляски и подъехала поближе к кровати.

Она улыбнулась своей правнучке.

— Добрый вечер, Дороти-Энн. — Прабабушка наклонилась и взяла перевязанную руку девочки в свою ладонь. — Как ты себя чувствуешь?

Дороти-Энн застенчиво посмотрела на нее.

— Ты ведь на меня не сердишься, правда, прабабушка? — тихонько спросила она.

— Нет, я не сержусь, — ответила та. — Но я очень разочарована. Если тебя что-то беспокоило, тебе следовало прийти ко мне.

Дороти-Энн прикусила губу, приготовившись выслушать строгий выговор. Но она забыла одну вещь — Элизабет-Энн была женщиной особенной. Она знала, чему отдать предпочтение. Заговорщически улыбаясь, прабабушка сунула руку под кашемировый плед, прикрывавший ее колени, и достала стопку комиксов.

— Мне достоверно известно, что Нэнни не разрешает тебе это читать, но на этот раз, мне кажется, мы можем отступить от правила. А то, о чем Нэнни не знает, вреда ей не причинит, так?

Дороти-Энн ощутила благоговейный ужас.

— Как же тебе удалось протащить их мимо нее?

— Я послала Нэнни с поручением, а в это время мисс Бант завезла меня вместе с коляской в книжный магазин. — Элизабет-Энн в изумлении покачала головой. — Я сама их выбирала. Ну и ну, теперь нигде не найдешь обычных комиксов про Супермена. Кругом эти страшные создания вроде Гидрамена и Гранитной женщины. Брр! — Женщина передернула плечами от отвращения. — Спрячь-ка их под одеяло. Нэнни скоро придет. — Она помолчала, пока девочка убирала драгоценные книжки под покрывало. — Тебе больно?

Дороти-Энн покачала головой:

— Нет. Но я чувствую себя как-то… странно.

— Могу себе представить. Возможно, это следствие потери крови. Я говорила с доктором Сиднеем. Он заверил меня, что тебя очень скоро выпишут. Слава Богу, что мы с Нэнни вовремя тебя нашли. Иначе ты могла умереть. — Элизабет-Энн замолчала, склонила голову и посмотрела на свои руки. — Я всегда придерживалась той точки зрения, что ничего не случается без причины. Некоторые утверждают, что иногда для поступка нет никаких оснований, но я не из их числа. Как правило, люди делают что-то по вполне определенным причинам. — Она подняла голову и посмотрела на Дороти-Энн. — Не хочешь поговорить об этом?

Дороти-Энн покачала головой:

— Ты… не поймешь.

В глазах Элизабет-Энн появилось выражение боли. Девочка тут же почувствовала раскаяние.

— Я не то хотела сказать, прабабушка. Я знаю, ты поймешь. Это просто… — Дороти-Энн набрала полную грудь воздуха, нахмурилась, потом снова покачала головой. — Просто потому, что я не могу говорить об этом. Во всяком случае, пока.

Элизабет-Энн склонила голову набок.

— Я прожила довольно долгую жизнь, как ты знаешь, и уж точно научилась хотя бы одному — никогда не держать в себе то, что причиняет боль. — И, помолчав, добавила: — Тебе станет легче. Помни только одно: если не хочешь об этом говорить, что ж, я пойму, хотя я бы тебе не советовала. — Элизабет-Энн нежно улыбнулась.

Дороти-Энн ответила ей улыбкой, в глазах у нее стояли слезы.

— Спасибо, — прошептала она.

Элизабет-Энн поправила плед у себя на коленях.

— Ну, я, пожалуй, пойду, пока сюда не пришла дежурная медсестра и не выставила меня вон. Мне сказали, пять минут и ни секундой больше.

И, словно по волшебству, дверь отворилась и мужеподобная медсестра просунула голову в палату.

— Пять минут прошли, миссис Хейл, — объявила она.

— Ухожу, ухожу, — покачала головой Элизабет-Энн. — Для многих тысяч людей я босс, но, когда дело касается докторов и медсестер, со мной обращаются очень строго. — Она засмеялась и покатила кресло обратно к двери. — Ты должна быть твердо уверена, что о тебе хорошо позаботятся, — добавила пожилая женщина. — Ведь прежде всего ты носишь фамилию Хейл. Не зря же я делала пожертвования на строительство нового крыла больницы.

— Прабабушка!

Элизабет-Энн остановилась.

— Да, дорогая?

— Почему мужчины такие?

Элизабет-Энн в замешательстве молчала. Потом ее глаза затуманились. Она развернула кресло так, чтобы сидеть лицом к кровати.

— Честно сказать, я не знаю, дорогая, — отозвалась она. — Это один из тех вопросов, на который я так и не смогла найти ответа.

— А прадедушка? Каким он был?

— Заккес? — Элизабет-Энн сцепила пальцы и поднесла их к губам. Ее взгляд стал каким-то далеким. — Он был добрым. И я любила его.

— Он был похож на папу?

Глаза пожилой женщины сверкнули. Так вот оно что. Это Генри стал причиной того, что малышка чуть не умерла. Она все время умоляла его больше уделять внимания девочке. Правда, нет ничего труднее, чем изображать любовь, которой нет.