Я сунула клочок ткани в рукав, скрывая его от глаз всех, даже моих детей.

— Хорошо, предоставь это мне, — ответила я сестре, — а сама выкини из головы все мысли об этом. У тебя слишком честное, слишком открытое лицо. По нему каждый сразу прочтет, что это моих рук дело. Так что немедленно перестань даже думать о мести.

Екатерина нервно хихикнула.

— Это правда, врать я никогда толком не умела.

— Вот и постарайся совершенно забыть о том, что ты мне только что посоветовала.

Мы подошли к дверям.

— Ступай с Богом, милая, — напутствовала я. — И молись за меня и наших мальчиков.

Улыбка тут же исчезла с лица Екатерины.

— Для нас, Риверсов, наступили черные дни, — прошептала она, — но я непременно буду молиться, чтобы ты уберегла своих детей, дорогая сестра. И себя тоже береги.

— Ничего, он еще пожалеет, что начал все это, — грозно произнесла я.

И вдруг умолкла — передо мной возникло странное видение: Ричард Глостер, совсем еще юный и напоминающий заблудившегося ребенка, бредет по бранному полю, но так ослаб, что не в силах даже меч поднять; он озирается в поисках друзей, но рядом никого нет; он ищет взглядом своего боевого коня, но и конь куда-то ускакал; он пытается собрать последние силы, но и сил у него не осталось. И на лице у него такое изумление и ужас, что любому впору его пожалеть…

Видение исчезло столь же внезапно, как и появилось. Екатерина тронула меня за руку.

— Что с тобой? Что ты так напряглась?

— Он пожалеет, что начал все это, — тихо, с угрозой повторила я. — Грядет конец — и самого Ричарда, и всего дома Йорков.

— И нас? — спросила Екатерина, вглядываясь в мое лицо, словно тоже могла увидеть то, что видела я. — И Энтони? И всех нас?

— Боюсь, что и нас тоже.

В полночь, в кромешной темноте, я встала с постели и достала тот кусок салфетки, который дала мне сестра. Я внимательно его рассмотрела и обнаружила следы пищи там, где герцог Глостер вытирал себе рот; я даже обнюхала эти следы, поднеся их к носу. Мясо, решила я, хотя Ричард всегда был весьма воздержан в пище, а вина и вовсе не пил. Я разодрала тряпицу на полоски, сплела их, превратив в некое подобие веревки, и туго обвязала ею правое предплечье — так туго, что оно заныло. Потом легла спать, а утром на моей белой руке красовался здоровенный кровоподтек, и пальцы затекли настолько, что, снимая свою «веревку», я даже застонала от боли. Бросив остатки салфетки в огонь, я почувствовала, как рука моя внезапно ослабела.

— Пусть и ты так же ослабеешь, утратишь всю свою силу, — сказала я, глядя на занимающееся пламя. — Пусть откажет тебе твоя правая рука, та, в которой ты держишь меч. Пусть утратит она способность сжимать оружие. Пусть каждый вдох застревает у тебя в груди. С каждым вздохом ты все сильнее будешь чувствовать, что задыхаешься, что тебя одолевают дурнота и слабость. Так сгори же — как горит сейчас этот лоскут!

И в ту же секунду обрывки салфетки вспыхнули и вскоре догорели дотла.

Рано утром ко мне явился мой брат Лайонел.

— Я получил от Королевского совета послание. Они умоляют нас выйти из убежища и отправить маленького Ричарда в Тауэр, чтобы он вместе с братом находился в королевских покоях, как подобает.

Я отвернулась к окну и долго смотрела на воду, точно река могла дать мне какой-то совет.

— Не знаю, — ответила я наконец. — Нет. Не хочу, чтобы оба мои принца оказались в руках у своего дяди.

— Но коронация, безусловно, состоится, в том нет никаких сомнений, — настаивал Лайонел. — Все лорды уже съехались в Лондон, для Эдуарда шьют парадные одежды, да и аббатство уже готово. Пожалуй, нам всем стоило бы сейчас покинуть убежище и занять свое законное место во дворце. А мы все прячемся здесь, словно в чем-то виновны.

— Герцог Ричард — один из сыновей Йорка, — напомнила я, нервно покусывая губу. — Он видел три солнца, горевших в небе, когда все три брата вместе скакали на битву и одержали победу. Зря ты думаешь, что Ричард так легко откажется от возможности править Англией. Зря считаешь, что он добровольно передаст всю власть в руки какого-то мальчишки.

— Мне как раз кажется, что Ричард будет править Англией от имени твоего сына, подчинив его себе, если, разумеется, тебя не будет рядом и ты этому не помешаешь, — резко заявил Лайонел. — Ричард посадит Эдуарда на трон, но будет использовать его как свою марионетку, превратившись во второго Уорика, во второго «делателя королей». Ему самому вовсе не нужен трон — он хочет быть регентом и лордом-протектором. Регентом он, впрочем, назовет себя сам. И, как я уже говорил, станет править страной от имени твоего сына.

— Нет. Эдуард будет королем с той самой минуты, как его коронуют, — возразила я. — И мы еще посмотрим, кого он тогда будет слушать.

— Но Ричард может отказаться сложить с себя полномочия регента до совершеннолетия Эдуарда. То есть пока мальчику не исполнится двадцать один год, а значит, он сможет управлять королевством по крайней мере в течение ближайших восьми лет. Нет, сестра, нам надо выйти отсюда, предстать перед Тайным советом и защитить свои интересы.

— Была бы уверенность, что моему сыну ничто не грозит!

— Видишь ли, если бы Ричард хотел его убить, он бы сделал это еще в Стоуни-Стрэтфорде, когда арестовал Энтони, — спокойно возразил Лайонел. — Там ведь не было никого, кто мог бы защитить мальчика. Как не было и свидетелей, кроме Бекингема. Но ведь Ричард этого не сделал, верно? Напротив, он по всем правилам преклонил перед Эдуардом колено, принес ему клятву верности и с должными почестями сопроводил в Лондон. Это мы подняли волну недоверия к нему. Прости, сестра, но это сделала ты. Я никогда в жизни с тобой не спорил, ты и сама это прекрасно знаешь, но сейчас вынужден сказать, что ты ошибаешься.

— О, тебе-то легко рассуждать! — раздраженно бросила я. — А у меня семеро детей, которых нужно защитить, и королевство, которым нужно править.

— Ну так и правь им, — отозвался Лайонел. — Вернись в королевские покои, прими участие в коронации сына, займи свой трон и командуй всеми, в том числе и герцогом Глостером, который, между прочим, приходится тебе деверем и назначен опекуном твоего сына.

Я долго размышляла над словами брата. Возможно, он был прав и мне следовало самой участвовать в подготовке к коронации, завоевывая новому королю сторонников, привлекая их обещаниями о всевозможных милостях и почестях. Если бы я незамедлительно покинула убежище вместе со своими прекрасными детьми, то могла бы вновь создать собственный двор и править Англией от имени своего сына. Да, мне следовало предъявить свои законные права, а не прятаться в страхе перед узурпатором. И я думала, что могу это сделать. И мне вовсе не нужно развязывать войну с целью вернуть себе трон. Я и так могу сесть на него как правящая королева. Как королева, любимая народом. Это мой народ, и я легко могу вновь завоевать поистине всенародную любовь. Пожалуй, мне действительно стоит покинуть убежище, вновь выйти на солнечный свет и занять свое законное место…

Кто-то тихонько постучал в дверь, и я услышала мужской голос:

— Исповедник для вдовствующей королевы.

Я приподняла решетку на двери и увидела священника из ордена доминиканцев в надвинутом на голову капюшоне, скрывавшем лицо.

— Мне приказано выслушать вашу исповедь, — сообщил он.

— Войдите, святой отец.

Я открыла дверь. Он переступил порог, совершенно бесшумно ступая своими сандалиями по каменным плитам пола, поклонился и, стоя рядом со мной, подождал, пока я снова запру двери.

— Я прибыл по велению епископа Мортона. — Священник говорил очень тихо. — И если кто-нибудь вас спросит, то я здесь только для того, чтобы вы могли исповедаться. Вы скажете, что пожаловались мне, как впали в грех чрезмерного горя и печали, а я в ответ посоветовал вам не предаваться унынию. Договорились?

— Да, святой отец, — кивнула я.