Мы с матерью сидели посреди ромашкового луга в саду королевского поместья Гринвич, и теплый запах цветов окутывал нас со всех сторон. Гринвич достался мне в качестве королевского приданого и стал одним из самых любимых моих уголков. Мать вышивала, а я подбирала ей нитки. Дети убежали к реке и под присмотром няни кормили там уток. Я все время слышала их звонкие голоса; дети дали каждой из уток имя и сердились, когда птицы почему-то на эти имена не отзывались. Время от времени до меня доносился восторженный писк моего маленького сынишки, и каждый раз сердце мое радостно подпрыгивало: я была счастлива, что у меня наконец родился мальчик, принц, веселое и спокойное дитя. Судя по всему, мать мою посещали примерно те же мысли, и она удовлетворенно кивала, словно беседуя сама с собой.

В нашей стране воцарились такой мир и порядок, что казалось, здесь никогда и не было братоубийственных войн и королей-соперников, армии не устремлялись навстречу друг другу и не сходились в смертельной схватке. Народ приветствовал возвращение моего супруга на трон, и все мы прямо-таки ринулись навстречу миру. Более всего на свете нам хотелось обрести справедливого правителя и позабыть об утратах и страданиях последних шестнадцати лет. Увы, в стране еще оставались люди, продолжавшие гнуть прежнюю линию: сын Маргариты Бофор, один из наименее возможных наследников Ланкастерской династии, был, точно в нору, загнан в уэльский замок Пембрук вместе со своим дядей Джаспером Тюдором и продолжал грозно скалиться оттуда, но мы понимали, что долго они там не продержатся. Так или иначе, им придется искать с нами союза. А вот второй муж леди Маргариты Бофор стал йоркистом и при Барнете сражался на нашей стороне. Так что, видимо, лишь сама она, упрямая и упорная в своих намерениях, точно великомученица, и ее глупый сынок остались сторонниками Ланкастеров, последними в нашем королевстве.

Раскинув по траве подол своего белого платья и укрыв им колени, я разложила на этом белом фоне с дюжину клубков зеленых ниток самых разных оттенков и смотрела, как мать вдевает нитку в иголку, держа иглу так, чтобы лучше видеть ушко; мать то подносила иглу ближе к глазам, то отодвигала. По-моему, я впервые в жизни заметила на лице матери некую слабость и неуверенность.

— Да что с тобой мама? — спросила я весело. — Ты никак нитку вдеть не можешь?

— Увы, мои глаза не единственное, что меня подводит, — легко ответила мать и улыбнулась. — И не только иголка передо мной точно в тумане — я уже и будущее свое вижу не так ясно. Во всяком случае, своего шестидесятилетия я точно не увижу. И тебе, детка, следует быть к этому готовой.

Мне показалось, что день сразу померк, будто холодные тяжелые тучи заволокли небеса.

— Как это, не увидишь своего шестидесятилетия?! — воскликнула я. — Это еще почему? Ты что, больна? Ты же никогда ничего такого не говорила. Может, пригласить врачей? Может, лучше вернуться в Лондон?

Мать лишь вздохнула и покачала головой.

— Нет, врачам меня смотреть совершенно ни к чему. Слава богу, у меня нет ничего такого, что эти шуты, вооруженные острыми ножами, с удовольствием бы вырезали. Все дело в моем сердце, Елизавета. Я это отчетливо слышу. Оно бьется… неправильно: то пропускает удары, то начинает торопиться, то стучит слишком медленно. И вряд ли оно когда-нибудь снова заработает в полную силу. Маловероятно, что мне удастся пережить еще одну весну.

Меня охватил такой ужас, что я даже печали особой не почувствовала.

— А как же я? — И я невольно положила руку на свой живот, где в очередной раз теплилась новая жизнь. — Мама, как же я? Неужели ты не подумала обо мне? Как же я справлюсь без тебя?

— Ну, кое-чему я тебя все-таки научила, этого ты отрицать не можешь, — заметила мама с улыбкой. — Пожалуй, я научила тебя всему, что знаю и во что верю. И далеко не все эти сведения ошибочны. Кроме того, я наконец-то уверена, что тебе на королевском троне ничто не грозит. Эдуард держит Англию в руках, у него теперь есть сын-наследник, и скоро ты родишь ему еще одного малыша. — Мать склонила голову набок, словно прислушиваясь к чьему-то отдаленному шепоту. — Нет, я пока ничего не могу сказать, но вряд ли это снова будет мальчик. Однако еще один мальчик у тебя точно родится, Елизавета. В этом я совершенно убеждена. И какой замечательный мальчик! В этом я тоже не сомневаюсь.

— Но ты должна быть со мной, когда на свет появится еще один принц. Тебе же захочется посмотреть, как его будут крестить, нашего принца Йоркского? — жалобно проныла я, словно обещая ей некие выгодные условия, пусть только живет. — Ты бы стала его крестной матерью. Я бы поручила тебе все заботы о нем. И ты сама выбрала бы ему имя.

— Ричард, — тут же отозвалась мать. — Назови его Ричард.

— А раз так, то немедленно поправляйся и будь со мной, тогда станешь свидетелем, как этот твой Ричард появится на свет, — продолжала я уговаривать мать, точно глупая девчонка.

Но мать лишь молча улыбалась мне, и для меня вдруг явственно проступили все те предательские признаки тяжкого недуга, которых я не замечала раньше. Она выглядела усталой, даже спокойно сидя в своем любимом кресле, и лицо у нее было каким-то очень бледным, а под глазами залегли коричневые тени. Как же это я раньше не обращала внимания, что матери нездоровится? Ведь я так любила ее! Как я, каждый день целуя ее в щеку и становясь перед ней на колени, чтобы она меня благословила, могла не видеть, что она так сильно похудела?

Отбросив в сторону мотки шелка и прильнув к коленям матери, я стиснула ее руки в своих руках и вдруг почувствовала, какими хрупкими стали ее ладони, вдруг разглядела, что их тыльная сторона вся покрыта старческими веснушками. Я подняла глаза и посмотрела в ее усталое лицо.

— Мама, ты ведь прошла со мной сквозь все испытания, неужели теперь ты меня оставишь?

— Не оставила бы, если б могла, но выбора не дано, — ответила мать. — Я ведь давно, уже несколько лет страдаю от этих болей и отлично понимаю: дело близится к концу.

— Давно? Но с каких пор? — с жаром спросила я. — Как давно ты испытываешь боли в сердце?

— Со дня гибели твоего отца и брата, — спокойно пояснила мать. — Когда мне сообщили, что они убиты, что им отрубили головы, обвинив в предательстве, у меня словно что-то сдвинулось внутри и мне показалось, что сердце мое вот-вот разорвется. Я хотела быть с твоим отцом всегда — даже в смерти.

— Но ты же не оставишь меня! — Я ощутила себя полной эгоисткой и, спохватившись, прибавила: — И Энтони. Разве ты сможешь оставить своего любимого Энтони?

Мать даже рассмеялась из-за моей детской реакции.

— Вы с Энтони теперь взрослые, — заявила она. — Вы оба прекрасно проживете и без меня. Вам обоим давно пора научиться без меня обходиться. Кстати, Энтони собирается совершить паломничество в Иерусалим, это его давняя заветная мечта. А ты будешь жить долго и увидишь, как твой сын вырастет и станет настоящим мужчиной. Увидишь, как наша маленькая Елизавета выйдет замуж за короля и обретет свою собственную корону.

— Но я не готова! — Тут я расплакалась, точно отчаявшийся ребенок. — Я не справлюсь без тебя!

Мать улыбнулась и нежно коснулась моей щеки своей исхудалой рукой.

— К этому никто никогда не бывает готов, — ласково произнесла она. — И ты прекрасно без меня справишься, а я благодаря тебе и твоим детям стану основательницей новой династии английских королей. И королев, по-моему, тоже.

Я была на последнем месяце беременности, и весь наш двор переехал в Шин, где чудесный дворец был прямо-таки предназначен для встречи весны, когда разразился огромный и страшно любопытный скандал, связанный с женитьбой Ричарда, брата Эдуарда. Это было удивительно, ведь никто никогда бы не подумал, что Ричард может оказаться в центре подобного скандала. Георг — да. Георг всегда защищал и уважал только собственные интересы, а потому постоянно поставлял целые мешки «зерна для помола» любителям всяких сплетен. Ни честь, ни верность, ни привязанности ничуть не мешали Георгу действовать исключительно во имя себя любимого, и чужое мнение было ему совершенно безразлично.