Эдуард еще крепче прижал меня к себе.

— Тогда я, пожалуй, немного посплю, — отозвался он, успокоенный моими словами, точно ребенок.

И я нежно обняла мужа, словно он и был моим ребенком, моим маленьким сыном.

Я проснулась утром и с удивлением почувствовала радость — радость от шелковистости своей кожи, от приятного тепла где-то в животе и какого-то общего обновления, начала новой жизни; тут рядом со мной завозился Эдуард, и я поняла, откуда в моей душе это состояние. Я в безопасности, как и он, и мы снова вместе. На своем обнаженном плече я ощущала теплые солнечные лучи, льющиеся в окно. Но уже в следующее мгновение я вспомнила: Эдуард должен уехать! И он, видимо, тоже размышлял об этом, поскольку больше не улыбался, и лицо его показалось мне на редкость мрачным. Это в очередной раз потрясло меня: Эдуард всегда был так уверен в себе.

— Не говори ни слова и не вздумай меня задерживать, — быстро произнес Эдуард, спрыгнув с кровати и натягивая одежду. — Мне и без того невыносимо думать об отъезде. Просто ужасно, что приходится вновь тебя покидать! И ей-богу, если ты станешь меня упрашивать, я дам слабину и останусь. А потому улыбнись мне, милая, пожелай удачи и благослови. Мне это очень нужно. Мне очень нужно, чтобы ты была мужественной.

Я проглотила комок в горле и с некоторым напряжением ответила:

— Мое благословение всегда с тобой. Всегда. Желаю тебе самой большой в мире удачи! — Я старалась казаться бодрой, но голос мой предательски дрожал. — Ты прямо сейчас уедешь?

— Сначала прихвачу с собой в качестве заложника Генриха, которого все еще называют королем. Кстати, я виделся с ним вчера — заглянул в его покои в Тауэре, прежде чем прийти к вам. Он меня узнал. По его словам, Генрих всегда верил: со мной, его кузеном, ему ничто не грозит. Лепетал точно ребенок, бедолага. Судя по всему, он даже не понял, что его снова сделали королем.

— В Англии был и есть только один король! — твердо заявила я. — С тех пор, как ты был коронован.

— Через несколько дней мы с тобой снова увидимся, — пообещал Эдуард. — А теперь мне лучше сразу уйти. Не стану прощаться ни с твоей матерью, ни с девочками. Ну, отпусти же меня!

— Неужели ты даже не позавтракаешь?

Я вовсе не собиралась плакать и цепляться за мужа, но просто взять и отпустить его мне было невыносимо.

— Я поем вместе со своими ребятами.

— Да, конечно! — Я очень старалась говорить весело. — А что ты решил насчет моих мальчиков?

— Возьму их с собой. Они вполне могут послужить в качестве посыльных. Постараюсь, чтобы никакая опасность им не грозила. Насколько смогу, конечно.

Я почувствовала, что сердце мое холодеет от страха не только за мужа, но и за сыновей. Однако держалась спокойно.

— Хорошо, — согласилась я. — Но вы ведь скоро вернетесь? Примерно через неделю?

— Это уж как Господь распорядится, — ответил Эдуард.

Неужели это сказал человек, который столько раз клялся мне, что его судьба — умереть рядом со мной в собственной постели? Никогда прежде Эдуард не ссылался на волю Бога! У него на первом месте всегда была собственная воля.

На пороге Эдуард чуть помедлил.

— Если я погибну, — добавил он, — сразу бери детей и уезжай во Фландрию. В Турне есть одна небогатая семья, глава которой многим мне обязан. Он, кстати, незаконнорожденный сын кого-то из родственников твоей матери. Он примет вас в свой дом и всех заверит, что вы его английская родня. У него уже целая история готова на случай, если придется иметь дело с особо любопытными. Я к нему заезжал, и мы договорились, как поступить в случае крайней нужды. Я с ним за все уже расплатился и записал его имя для тебя. Записка с этим именем лежит на столе. Прочитай ее и сразу сожги. Некоторое время вы сможете спокойно пожить у него, а потом, когда преследование закончится, купишь собственный дом. Но прятаться тебе придется год или два, не меньше. Впоследствии, когда мой сын подрастет, думаю, он сможет потребовать то, что принадлежит ему по праву.

— Не надо об этом! — яростно возразила я. — Ты же никогда не проигрывал сражений. И никогда не был побежденным. Через неделю ты снова будешь дома, я уверена.

— Ты права. — Эдуард мрачно улыбнулся. — Я никогда не проигрывал. Но мне никогда не приходилось биться с самим Уориком. И я уже не успею собрать в срок достаточно большое войско. Но все в руках Божьих. Если на то будет Его воля, мы победим.

С этими словами Эдуард вышел.

Была Страстная суббота, канун Пасхи; спускались сумерки, колокола на лондонском соборе медленно, один за другим начали свой перезвон. Столица казалась все еще сонной после пятничных бдений и притихла, словно что-то предчувствуя: если еще недавно здесь было сразу два короля, то теперь не осталось ни одного, поскольку Эдуард вместе со своей маленькой армией взял Генриха в плен и увез с собой. «Если их обоих убьют, что будет с Англией? — думала я. — Что будет с Лондоном? Что будет со мной и моими еще спящими детьми?»

Мы с матерью весь день что-то шили, играли с моими дочерьми и прибирались в наших четырех комнатках. Мы помолились по случаю Страстной субботы, сварили и покрасили пасхальные яйца, потом сходили к мессе и причастились. Если кто-то доносил Уорику обо всех наших действиях, то у этого человека должно было сложиться впечатление, что в нашей семье все спокойно и все мы ощущаем себя вполне уверенно. Но настоящего покоя, увы, в наших душах не было. В сумерки мы с матерью встали у открытого окна, выходившего на реку. Темза протекала прямо под нами, и мать даже ставни настежь распахнула, чтобы лучше слышать ее негромкий плеск, словно река могла прошептать нам нечто важное, какие-то известия об армии Эдуарда, словно могла ответить, сможет ли этот сын Йорка вновь расцвести подобно желтому нарциссу весной, как это с ним уже случилось однажды.

Уорик покинул свою крепость в Ковентри и во главе мощного, обутого в прочные тяжелые сапоги войска двинулся на Лондон, не сомневаясь, что одержит над Эдуардом победу. Сторонники дома Ланкастеров стекались под знамена Уорика, точно овцы на зов пастуха; казалось, пол-Англии уже присоединилось к нему, а вторая половина ждет высадки Маргариты Анжуйской на южном побережье. Тот волшебный ветер, что так долго не выпускал Маргариту из гавани, давно улегся, и теперь мы были совершенно беззащитны.

Эдуард собрал людей в столице и ее пригородах, а затем направился на север, навстречу Уорику. Братья Ричард и Георг все время были с Эдуардом. Их небольшой конный отряд ускакал вперед, оставив пехоту далеко позади и напоминая всем, что армия Йорка во главе со своим королем сражений никогда не проигрывала. Всеобщим любимцем был юный Ричард. Он пользовался доверием даже опытных воинов, хотя ему было всего восемнадцать. Лорд Шрусбери со своим войском безоглядно последовал за Георгом; да и вообще нашлось немало таких, кто готов был ринуться за Георгом в бой, не думая о том, на чьей стороне воюет, и желая лишь поддержать своего сюзерена. Но вся армия Эдуарда в тот момент насчитывала около девяти тысяч человек, не больше. Уильям Гастингс постоянно находился от Эдуарда по правую руку, точно верный пес. Мой брат Энтони следовал в арьергарде, подгоняя отстающих и наблюдая за дорогой, исполненный, как всегда, глубокого скепсиса.

Темнело, пора было разбивать лагерь и устраиваться на ночлег, когда мои сыновья, Ричард и Томас Грей, посланные Эдуардом на разведку, галопом вернулись назад по широкой северной дороге.

— Он здесь, ваша милость! — сообщил Томас. — Уорик здесь, близ Барнета! И с огромным войском. Сохраняя боевой порядок, они расположились на холмистой гряде, которая пересекает эту дорогу с запада на восток. В общем, нам там не пройти. Уорик, видимо, знает, что мы идем: он отлично подготовился к встрече, преградив нам путь.

— Тихо, парень, — предостерег его Гастингс. — Совершенно необязательно ставить в известность всю армию. Сколько их там?