Ноиро помог матери подняться в электровоз и сам не без труда вскарабкался следом.

Покидающих Кийар было очень много. Люди осаждали электрички, толкая взятки проводникам и втискиваясь в вагоны правдами и неправдами. Поезда с каждым днем ходили все реже и при этом — абсолютно непредсказуемо по времени. Понимая, что ни сама она, ни покалеченный сын с такой обозленной толпой не сладят, Гайти Сотис уговорила старого друга семьи, железнодорожника, занимавшего какой-то начальственный пост, отправить их хотя бы в электровозе. Тот попытался найти для них место в пассажирской части состава, но вскоре убедился воочию, что там творится кошмар, и признал свою неправоту.

— Я же всего этого не вижу, Гайти! — виновато вздыхал он, ведя их с Ноиро какими-то нехожеными путями, доступными только обслуживающему персоналу станции. — Клиника для психов!

Разговор с машинистом электрички до Тайбиса был недолгим, и рабочий проводил их к заднему электровозу.

— Только там ни сесть, ни лечь, — предупредил он.

— То же самое и в вагонах, — вяло махнула рукою госпожа Сотис. — Там еще и нечем дышать, знаете…

До Тайбиса было шестнадцать часов езда по ночной пустыне. Гайти забралась на высокий стул, напоминающий насест и прикрученный к металлическому настилу пола, и поставила ноги на отключенную приборную панель. Окошки здесь были странными: чтобы смотреть через них перед собой на дорогу, нужно было заглядывать сверху, стоя. Иначе в поле зрения попадало только небо.

Ноиро устроился на каком-то ящике в углу кабины машиниста и задремал. Состав плавно покачивало на рельсах.

— Может быть, не нужно тебе потом возвращаться в Кийар, Ноиро? — помолчав пару станций, не выдержала мать.

Молодой человек вздрогнул и с трудом разлепил набрякшие веки.

— Мам… — он потер лицо. — Я же уже говорил, что не могу оставить Нэфри и госпожу Иссет. Да и кто присмотрит за нашим домом? Ты же сама знаешь, сколько сейчас мародеров — по ним Тайный Кийар плачет горькими слезами…

— Да и Святой Доэтерий с ним, с домом. И Нэфри своей ты теперь ничем не поможешь, раз она в подземелье… Подумай, каково будет нам с Веги.

— Я буду отзваниваться. Каково будет мне, если я сбегу?

Она тяжко вздохнула, еле-еле угадывая в полутьме исхудавшее лицо сына.

— А ты все практикуешь эту шаманистику…

— Нет, не до того…

— Ой, не ври мне, пожалуйста! Будто я не слышу, как ты орешь по ночам.

Ноиро опустил голову. Он слушался запрета Та-Дюлатара и со дня их последнего разговора в сельве не покидал свое тело ни на мгновение. Ему хотелось бы узнать, где сейчас Учитель-Незнакомец и что с ним, но он не смел нарушить приказ, не имея достаточно веского повода. А кошмары снились ему независимо от выхода в «третье» состояние, изредка очень удачно под это состояние маскируясь и не позволяя разобрать, где сон, где явь, а где внетелесное существование.

— Меня пугает, что тебе не становится лучше. Гинни говорит…

— Мам, избавь меня хотя бы здесь от нужды выслушивать о Гиене! — у него даже скулы свело мучительной болью, как если съесть что-то чрезвычайно кислое. — Я не пойму, как она стала нашей соседкой? Где были ваши глаза?

Госпожа Сотис вздохнула:

— Это было уже так давно! Мы с твоим отцом были еще такими молодыми… И вот у нас появилась возможность обзавестись своим собственным углом. Конечно, мы бросились искать жилье, ведь всего через полтора месяца у нас родился ты. Помню эту страшную жару… Я едва переставляла ноги — вот такие, представляешь! — она показала, какими распухшими были ее ноги тогда. — Здесь как будто аквариум с водой, на спине — мешок с цементом, не меньше! Каракатица, иначе и не скажешь. И вот я вижу наш будущий дом. Такой милый, я сразу в него влюбилась, но Эрхо не понравилось, что он на двух хозяев. А иначе нам не хватило бы денег! «Всё, — говорю, — Эрхо, мы пришли!» Тут выскочила Гинни, усадила меня, напоила водой, все показала и рассказала. Я не понимаю, за что вы все ее так невзлюбили… Мы с нею подружились с первого слова. Но твой отец не хотел оставаться: то одно не нравилось ему, то другое — ты ведь сам помнишь, каким он бывал, когда что-то происходило не по-его…

— И он был прав… — проворчал Ноиро.

— А может быть, ты?

— Я?! При чем здесь я?

— Твой отец уже категорически хотел сказать «нет», и я сдалась. Но ты вдруг заметался — и ка-а-ак пнешь меня ножкой сбоку! Вот мы и решили, что это твоя воля, знак — остаться. И сказали «да».

— И только?! — журналист расхохотался. — А может, это я хотел сказать: «Сматываемся отсюда побыстрее»?

— Что теперь говорить. Что случилось, того уже не изменишь.

Ноиро угрюмо кивнул. Госпожа Сотис привстала и выглянула в окно, пытаясь хоть немного разобрать, что делается снаружи.

— Так долго стоим… — сказала она. — Ничего не видно, темно… Даже не знаю, какая это станция.

— Сейчас узнаю.

— Нет! — почти вскрикнула она. — Не надо!

И тут, словно кто-то услышал их, электричка тронулась. Госпожу Сотис едва не сбросило на приборную панель.

— Святой Доэтерий! — выдохнула она. — По-моему, там что-то случилось.

Скорость нарастала. В кабине машиниста все гремело и скрипело.

— Я посмотрю, — не вытерпел Ноиро.

— Только не высовывайся сильно!

— Угу.

Журналист с трудом вытолкнул забитую дверцу и попытался заглянуть вперед по ходу движения. Состав поворачивал, по большой дуге огибая глубокий овраг, и Ноиро сумел разглядеть, что происходит в ближайших вагонах. Хотя правильнее было бы сказать, чего там не происходит. В них не было ни одного пассажира, а свет горел ярко, делая внутренность вагонов отлично видимой снаружи. А ведь они с мамой и их знакомым железнодорожником собственными глазами видели, как набивались в поезд люди перед отправкой из Кийара!

— Там пустые вагоны, — возвращаясь в кабину электровоза, сказал журналист матери. — Никого нет.

— Пустые?!

— Да. Поезд болтает. Кажется, это из-за того, что он идет под уклон. Такое впечатление, что в головном электровозе нет машиниста, который включил бы тормоза…

Госпожа Сотис тоже выглянула и ужаснулась:

— Что это значит?

— Похоже, на последней станции сошли все, кроме нас. А поезд почему-то отправили дальше…

— Но как?! Ведь машинист знал, что мы тут! Это вообще другая дорога, Ноиро. Я не помню, чтобы наша электричка в Тайбис когда-нибудь проезжала эти места…

Страшной мыслью осенило его сознание: их пустили под откос. Зачем? Почему? Неважно. Важно только спастись.

Ноиро подскочил, схватил вещи матери и выбросил их из поезда.

— Что ты делаешь?! — в отчаянии крикнула она.

— Нам надо прыгать, иначе мы погибли.

— Прыгать?

— Да. Посильнее оттолкнуться и прыгнуть. Там песок — будем надеяться, это нас спасет. Прыгай и катись кубарем. Вот так, — он вжал голову и охватил себя руками.

Состав громыхал, подпрыгивая на рельсах.

Гайти Сотис зажмурилась, закричала и выкинулась в темноту. Ноиро тут же последовал за нею, боль пронзила его насквозь, как острие пронзает ствол дерева — через все годовые коль…

— Ноиро! Проснись! Ну что мне с тобой делать?

Все еще крича, журналист распахнул глаза. Боль тут же стихла. Электричка двигалась в обычном ритме, а возле Ноиро на коленях стояла мать. Обняв его за плечи, она протирала лицо сына смоченным водою платком.

— Опять тебе снятся кошмары…

— Нам нужно сойти с этого поезда, мам. Нам нужно сойти на первой же станции, — затараторил журналист, хватая ее за руки.

И только тогда, когда они уже стояли на вокзале маленького городка между Энку и Трокалем, он спросил:

— Мам, а ты рассказывала мне сегодня о нашем доме, о Гиене, о том, что отец не хотел там жить, но пошел тебе навстречу, когда я зашевелился у тебя в животе?

Ее глаза раскрывались все шире:

— Откуда ты все это знаешь?