«Но за что? Что мы с вами сделали ему?!»

«С тобой. На „вы“ — это все ненужные сложности. Особенно здесь…»

Девятнадцать лет… Если девятнадцать лет назад — Ноиро тогда было всего шесть — Элинор был в таком возрасте, что мог спровоцировать Улаха на проклятие, то сколько же ему теперь? Журналист считал, что лет тридцать, максимум — тридцать пять.

«Мне сорок пять, — ответил лекарь, или услышав его мысли, или логически поняв, о чем может задуматься человек, узнав такое. — Я был твоим ровесником, когда мы впервые увиделись с Улахом. Сегодня он сделал очередной ход в этой изрядно затянувшейся партии… Завтра ты останешься один, поэтому будь начеку. Он, конечно, еще нескоро отойдет от моего сегодняшнего подарка, — Элинор тихонько хмыкнул, — но на всякий случай не стоит терять бдительность. Слава Всевышнему, Улах пока так и не узнал о двадцать первом числе!»

«О каком двадцать первом числе?»

«Двадцать первое число первого весеннего месяца. Оно наступит завтра».

Ноиро едва не охнул и оглянулся на вращающуюся спираль:

«Как я забыл! Ведь завтра Новый год!»

«У вас — да. Я знаю. Но меня здесь завтра не будет, и ты останешься за хозяина. Я видел, ты еще слишком слаб, чтобы сопротивляться Призыву…»

«Призыву? Это что?»

«Призыв может помочь, а может и убить. Все заключается в силе, с которой он послан».

«Как он может убить?» — насторожился Ноиро, ощутив, что близок к какой-то важной разгадке.

«Он может вызвать инфаркт или инсульт, грубо вырвав тонкое тело из физического. И никто из врачей никогда не заподозрит неладное».

Только теперь Ноиро вспомнил, о чем там бормотали у них в редакции со дня его появления и до отъезда сюда. «Смерти в собственной постели» участились настолько, что Гэгэус даже решил посвятить этой теме материал в жанре «журналистское расследование». За один только год умерло столько известных персон, сколько не покинуло этот мир за десять минувших лет. И большинство, по статистике, гибло именно от инфарктов и от инсультов. Причем в молодом возрасте. Врачи объясняли это изменением климата, побочными эффектами технического прогресса и прочей невменяемой ерундой.

«Тогда, в сельве?..» — Ноиро вспомнил злобный наблюдающий взгляд и свой странный приступ.

«Да. Он приценивался к тебе».

«Но зачем я ему сдался?»

«Не взывай к разуму там, где его нет. Аннигилирующие друг с другом частицы в космосе не имеют разума. Они просто сотворены так, чтобы взаимно уничтожаться. Вещество и антивещество не имеют разума в нашем понимании, не имеют нашей логики. Они просто созданы так. У нас есть разум, но по чьей-то прихоти мы просто такие, какие есть. И эта взаимная неприязнь неосознанна. Это просто данность. Здесь не может быть политических и дипломатических переговоров — это все равно, что пытаться помирить леопарда и оленя. Эти двое родились на свет такими: один — убийца, другой — невинная жертва. Единственное, что доступно людям в силу их разумности — это выбор: быть или не быть жертвой. А может — быть охотником на охотника? Нарушить правила игры? Сломать вечное колесо несправедливости? Но это трудно, в одиночку это не делается. К тому же многие выдохнутся по дороге и отпадут. Защищающийся всегда в менее выгодном положении, чем нападающий. Злоба, агрессия — это так просто!»

«Почему в менее выгодном?»

«Потому что тактику выбирает агрессор. Потому что время нападения выбирает он же. Потому, наконец, что „положительной частице“ сложнее вернуть равновесие, ответив злобой на злобу. А надо».

«А если от противного: добром на злобу?»

«К несчастью, это не работает. Или работает очень недолго и с огромными погрешностями, но зато с великой затратой сил. Неэффективно. И если тебе не повезло и ты создан со стержнем „положительной частицы“ — уж поверь, на тебя свалятся все испытания и несправедливости этого мира! Ты не виноват. Я не виноват. Это не волеизъявление. Нас просто создала такими Вселенная».

Ноиро задумался. Да, неприятно осознавать, что ты сам сможешь жить и дышать только в том случае, если твой враг, готовый на все, лишь бы стереть тебя с лица земли, будет лишен этой привилегии. Если бы кто-то спросил его, Ноиро, так пусть бы эти «положительные» и «отрицательные» частицы жили себе на здоровье. Лишь бы не лезли к нему. Он, вообще-то, мирный человек. Может, конечно, и по лицу настучать, но это если уж очень сильно доведут. А тут, оказывается, существует некий несгибаемый закон — или ты, или тебя… Хм! Замечательно. А главное — так улучшает мнение об этом мире, что хочется пойти и добровольно уколоться о хвост унцерны. Чтоб уж наверняка.

«Знаю, я тебя огорошил. Конечно, мир многозначнее и ярче, и относиться к нему с неприязнью только из-за того, что тебе стал известен еще один из его законов — это не самый зрелый выбор. Ты ведь не покончил собой, однажды узнав, что когда-нибудь умрешь, как умирают все. Тебе надо время, чтобы переварить это. И оно у тебя есть. Главное: не углубляйся в философию слишком сильно», — в мыслефразе Элинора снова послышалась улыбка.

«Послушай, а есть такие, кто нейтрален? Ну, то есть, абсолютно равнодушен и к тем, и к тем?»

«Так я и думал, что здесь проявится максимализм. Значит, пока ты сам не прочувствуешь это, любые объяснения бесполезны. Поскольку я старался преподнести это доступно… Но опыт — великое дело. Ноиро, существуют нейтральные магниты? Они плохие или хорошие? Их можно расценить с точки зрения шкалы цветов? Вот тебе пусть и не ответ на вопрос, но почва для размышлений о природе этой закономерности!»

И он внезапно исчез, словно его выключили. Ноиро помешкал, соображая, и тоже приказал себе «вернуться в убежище».

Над ним стоял лекарь и внимательно следил за возвращением. Когда их взгляды встретились, Элинор лишь с пониманием прикрыл глаза и кивнул журналисту.

А Ноиро в очередной раз пожалел, что здесь они не смогут поговорить…

Лекарь со странным именем Кристиан Элинор не подавал признаков жизни с самой ночи. Предупрежденный загодя, Ноиро воспринял это как данность и постарался не беспокоить хозяина лишним шумом. Возможно, у того было очень серьезное занятие в мире серой пустоши, и оно требовало длительного присутствия.

Журналист пытался представить, что там сейчас делают друзья, как отмечают праздник родичи, однако вовремя спохватился: в Рельвадо все события отмечают почти на сутки раньше, чем в Орсирео, и до Кийара Новый год докатится только завтра.

Вспомнилась Нэфри. Ноиро удивленно заметил, что его чувство не только не потускнело от времени и расстояния, но и окрепло. Значит, впервые все серьезно? Кто бы мог подумать, они и знакомы-то всего ничего! Правда, их объединяет то, что оба вынуждены скрывать почти ото всех. И не столько потому, что сочтут сумасшедшими, сколько из-за бессмысленности, ведь понять такое может только переживший «третье» состояние.

Она не вела себя, как прежние девушки Ноиро: не жеманничала, не вешалась ему на шею, не пыталась казаться возвышеннее или красивее, чем на самом деле. Раньше женщины появлялись в его жизни сами собой, журналист не отказывался от их общества, но когда они ему надоедали, делал все, чтобы роман закончился. Нарочно он не искал никого и не чувствовал, что ему это нужно — до той пощечины от Нэфри после глупой выходки с поцелуем и полетами во время грозы.

«Скорей бы уже поправиться», — подумал Ноиро.

Передвигался он уже достаточно бодро, но мешали швы, до сих пор стягивавшие раны. Без них боли было бы гораздо меньше, однако Элинор не спешил. При этом лекарь заставлял раненого ходить и время от времени двигать раненым плечом. Ходить было несложно, а вот плечо сильно ныло, и Элинор хмурился.

Сидеть в домене подле летаргически спящего хозяина Ноиро надоело. Присутствия Та-Дюлатара не ощущалось, смотреть на него, безжизненного, было, по меньшей мере, жутковато.

Журналист оперся на костыль и заковылял по ступеням «крыльца». В сельве снова готовилась гроза, было душновато и тихо. Такими приходили сюда весны…