Ноиро потянулся к ее губам и, осторожно поцеловав с краешка, чтобы не задеть трубку системы, едва слышно окликнул из тонкого. Она никак не прореагировала на Призыв, лежала по-прежнему бледная и спокойная. Это так походило на смерть…

Журналист вспомнил слова Хаммона, которыми тот напутствовал его, пока Элинор с воинами ходили в деревню Птичников.

— Кажется, у тебя, парень, есть шанс избавиться от проклятья. Заговоров я никаких не знаю, но вот последний способ, о котором мне говорила… Короче, слушай…

…Ноиро смотрел на Нэфри. Если все это правда и если она не вернется из комы в скором времени, то ему конец. «Не обольщайся. Время от времени тебе будет казаться, что все прошло, проклятье попустило. Это лишь иллюзия выздоровления. Дрянь, которую напустил Улах, сжигает наверняка, если ее не вылечить в короткий срок»… Но страшнее не то, что ему конец, а то, что она может и не вернуться. Ведь кома — это почти предсмертное состояние, и по статистике больше коматозников уходит дальше, чем возвращается обратно…

Поздно вечером, все так же сидя возле девушки и рассказывая ей о приключениях в сельве, Ноиро услышал звонок своего телефона. Журналист подумал, что это мама, и это оказалась мама, только не его. Говорила госпожа Иссет тихим и встревоженным голосом:

— Немедленно заканчивайте эксперимент с этим реагентом! Я не смогу приехать, мне нужно в больницу к дочери!

— Госпожа Иссет, вы ошиблись номером, это Ноиро… — он дунул в динамик, но она продолжала говорить, все настойчивее и настойчивее:

— Что с нею? Неизвестно. Врачи предполагают воспаление коры головного мозга. Да, церебральный арахноидит! — мать Нэфри сделала особое ударение на диагнозе. — Я давно замечала, что она перестала понимать не то что мои намеки, а даже прямые указания, представляете! Очень опасное заболевание, у человека ослабевает мыслительная деятельность… Но нет, пока точно неизвестно, они сначала проведут томографическое обследование.

— Я понял, — шепнул Ноиро.

— Ну и отлично! Заканчивайте эксперимент, чтобы не передержать. Пятнадцать минут — и может быть поздно, вместе с окалиной повредится металл. Ключи сдайте на вахте, но только не называйте свою фамилию. Если мэтр Лад узнает, что мы с вами пользовались лабораторией в его отсутствие, он нам всыплет!

— Понял, все сделаю!

— Ну вот и хорошо! Диссертацию мы с вами все равно напишем. Не унывайте. Спокойной ночи.

Он вскочил. Мимо сестринской и поста проходить нельзя: в двенадцатом часу ночи всполошится все отделение.

Значит, Нэфри опасалась не зря, и они явились в лучших традициях: среди ночи, без предупреждения, как грабители, болезнь или стихийное бедствие. Госпожа Иссет не растерялась, и благодаря ее смекалке у него теперь есть фора. Наверняка они едут с нею, чтобы убедиться в том, что Нэфри лежит ни жива, ни мертва. Может быть, у них дома только что был обыск…

Ноиро выключил освещение и, подойдя к большому окну, поднял жалюзи. Свет дальних фонарей осторожно проник в палату. Напротив не было никаких построек, кроме каменного забора, ограждающего небольшой прибольничный парк. Но второй этаж… До ранения Ноиро и не задумался бы над такой чепухой, а теперь это казалось ему серьезным испытанием для израненного тела.

Журналист успел, несмотря на тревогу, оценить комичность происходящего и не удержался от улыбки.

Створка окна открылась, лишь чуть-чуть щелкнув. Ноиро перегнулся через подоконник — посмотреть, не горит ли свет в палате этажом ниже. Потом память подсказала, что под ними находится административное крыло и сидеть там до такого часа не станет никто.

— Святой Доэтерий, не гневись, так надо! — шепнул молодой человек, взбираясь на окно и переступая на оцинкованный наличник.

Костыль пришлось выкинуть сразу, и тот мягко шлепнулся в траву. Ноиро понадеялся, что и он сам шлепнется не жестче. Фрамуга плавно вернулась на место, но защелка не сработала.

— Вот так, Нэфри Иссет, — пробормотал он, осторожно сползая на карниз и хватаясь уцелевшей рукой за наличник, — ночи любви у нас с тобой не было, а из окон твоих я уже прыгаю…

Разжать пальцы и рухнуть в неизведанную темноту было не таким уж простым решением, но они разжались сами, и рухнул он не в траву, а на какой-то неудачно подвернувшийся кустик. Все обошлось бы несколькими новыми царапинами, но боль в недавних ранах скрутила так, что Ноиро в беспамятстве провалялся в зарослях, пока в окне палаты Нэфри не загорелся свет и не замелькали тени.

Журналист ухватил костыль и подтянулся впритык к стене здания в надежде, что его не увидели. Он сидел на земле и переводил дух. Кто знает, сможет ли он подняться на ноги и идти? Кажется, он снова повредил раненое плечо: повязка была мокрой, и уже даже сквозь рубашку то там, то здесь проступали темные пятна.

Наверху что-то бубнили.

Собравшись с силами и ухватившись за стенку, Ноиро поплелся прочь. Идти придется далеко. Наверное, после этой прогулки от костыля у него вырастет под мышкой мозоль, но после всего, что осталось позади, это было уже сущей безделицей.

Домой он приковылял только через три часа. Мама не спала — ждала его. Теперь понятно: после разговора с госпожой Иссет аккумулятор телефона разрядился, и Гайти Сотис не смогла до него дозвониться…

— В новостях передали, что сегодня на границе с Кемлином узлаканцы обстреляли туристический автобус. Там были и наши, и иностранцы… А ты все ходишь неизвестно где…

В ее словах почти не прозвучало укора, но на сына она даже не взглянула.

— Прости, мам… — заплетающимся языком пробормотал Ноиро, добрался до постели и рухнул на свою кровать, как подкошенный, успев только отбросить в сторону костыль.

— Папа! Ну черт возьми, мне уже скоро восемнадцать, сколько можно меня опекать?!

Слушая вопли дочери, Паллада откровенно потешалась над родней. Дик и Эфимия один другого стоили. Воткнули друг в друга взгляд — и ни шагу в сторону. Правильно говорит папаша: наследственность решает всё!

— Будет двадцать — поезжай хоть куда.

— Ты говорил мне подобное в четырнадцать: «Будет шестнадцать — езди одна!»

— И что, я не сдержал обещание? — Дик усмехнулся, отодвинул ее со своего пути, и Эфимия помчалась за ним в его комнату.

— Сдержал, но чем отличается пятнадцать от шестнадцати? И что, если бы я полетела к кому-нибудь из дедушек за день до своего дня рождения, со мной бы что-то случилось?

— Колючка, а колючка! Читай по губам: я не хочу слышать ни о каких порталах. Получишь эйчпермит — поступай, как знаешь. Но до двадцати я за тебя в ответе.

— Да почему у тебя такое предубеждение против ТДМ?! — не сдавалась девушка. — Это… да это безопаснее, чем перелеты во флайерах!

Тут Фаина не выдержала.

— Что ты, это безопаснее даже нашего домашнего рефрижератора! — крикнула она им, продолжая притворяться, будто смотрит новости. — Дорогой спутник жизни, а не был бы ты так любезен, пока выпало нам счастье лицезреть тебя дома, посмотреть, какого, действительно, черта творится с этой развалиной? И если ты еще раз заявишь, что все в порядке и заказывать новый еще не стоит, а я снова обнаружу бутылку своего сока в глубоком криогене — держись!

— Мама! — в отчаянии взвыла Эфимия. — Не меняй тему!

— Я не меняю, продолжайте!

Паллада очень сомневалась, что после того случая с поломкой ТДМ на пустыре в Бруклине Дик изменит свое мнение об этом устройстве. Так и есть:

— Колючка, я сказал: нет!

— Фим, не забывай, что папа относится к ТДМ примерно так же, как средневековый инквизитор к практикам Бруно и Коперника.

— И к атомию! — добавил Калиостро, удаляясь в столовую осматривать рефрижератор.

— О, это вообще дьяволова отрыжка! — возведя глаза к потолку, прокомментировала Фанни.

— Вы самые чокнутые родаки, которых я когда-либо видела!

Эфимия с грохотом задвинула дверь в свою комнату, а Паллада со вздохом посмотрела на голографического диктора: