«Возможно, — возразил неведомый голос. — Он сам просил тебя оставить эти воспоминания и выстроить жизнь заново. Рядом всегда был Чезаре. Все было бы иначе, и Луис вырос бы нормальным парнем».
Волна возмущения подкатила к сердцу. Она топила все, что сделала Джо за эти годы.
«Луис и так нормальный парень! А Чезаре… Как ни большая ошибка — впустить к себе домой чужого сердцу и душе человека?!»
«Твой Луис — романтик. Жизнь ломает таких — и ты виной тому, что он не готов к этой жизни! Ты! Ты должна была думать о нем, в первую очередь о нем! Тебе нужно было идти к специалисту, наглотаться пилюль, в конце концов! Выбросить из головы эту химеру! Стать нормальной взрослой женщиной, как все! Как все! Думать головой! Принять вождя в свою семью — у мальчика должен быть вождь, должен быть пример, живой и наглядный, а не легенда! Чезаре сделал бы для вас всё!»
Она задохнулась и беззащитно качнула рукой, желая заградиться, отринуть. Слезы жгли глаза.
— Мам, ты что?! Всё так плохо, да? Мам?
Морок спал. Она поморгала, сбрасывая пелену, и мокрые дорожки остались на щеках.
— Ты уверен, что это именно «неизвестный науке» язык? — совершенно обычным твердым голосом спросила Джо. — Ты смог бы отличить ассирийский или древнеславянский от суахили?
— Конечно, нет! Я ведь не лингвист. Но не может ли считаться странным то, что Эфимия вдруг заговорила на суахили, древнеславянском или ассирийском?
— Ты не записал ее разговор?
— Какое там! Я обалдел так, что у меня самого отнялась речь и отключился мозг…
— Надо послушать и записать. Если всё окажется действительно достойным внимания, консультанта-лингвиста я отыщу, это не проблема.
— Мне не понравился по звучанию этот язык. Глухой такой, прерывистый…
— Для говорящего на кванторлингве любой другой язык кажется хуже. Она вобрала в себя все, а простые языки слишком примитивны.
— Нет, мам, я знаю и английский, и итальянский, но это не то. Язык, на котором говорила Эфимия, звучит гораздо хуже них! Итальянский звучный и певучий, в английском произношении тоже есть своя прелесть. А там… — он поморщился. — Тот язык звучит так, будто говорящий бранится и очень раздражен.
Джоконда улыбнулась:
— Понятно. Это происходит, когда в языке мало гласных звуков, много шипящих и гортанное произношение. Сюда подходит целый ряд древнеазиатских языков, Луис, — она откинулась на спинку стульчика и ласково посмотрела на сына. — Весь Ближний Восток и часть Кавказа говорили когда-то подобным образом…
Луис перестал расхаживать по кухне и стремительно сел напротив:
— А может ли быть, что к ней подключается какой-то незарегистрированный псионик-самоучка?
— Псионик-хакер… — задумчиво проговорила Джо, разглядывая чашку. — Сорпренденте[9]… Посмотрим. Мне нужна она сама…
Тут Луис, взглянув поверх ее плеча, вдруг поперхнулся и фонтаном разбрызгал во все стороны так и не проглоченный кофе. Джоконда обернулась.
— Э-э-м… Добрый вечер, госпожа Бароччи! Привет, Лу! У вас там опять что-то случилось с Нинель… Вы посмотрели бы… — растерянно жестикулируя, сказала стоявшая в дверях Эфимия. — Опять это… зависла, кажется.
Выглядела она так, будто ее разобрали и частично восстановили на конвейере, половину фрагментов тела заменив на детали робота. Оптическую иллюзию стереокартинки на одежде дополнял кошмарный макияж серо-серебристого оттенка и черные линзы, закрывшие всю внешнюю поверхность глазного яблока, делая ее похожей не то на андроида, не то на схематического инопланетянина. На плече, ко всему прочему, зачем-то висел этюдник.
— Если я раньше сомневалась, была ли когда-нибудь жизнь на Марсе, то теперь уверена: она там есть до сих пор… — медленно констатировала Джоконда, и глазом не моргнув, но с интересом оглядывая гостью.
— У…у-у-у нас был пикет, и я просто не успела переодеться, спешила к вам…
Бароччи прищелкнула языком и пожала плечами:
— Какая насыщенная у тебя жизнь… И как только ты все успеваешь?
Закрыв лицо ладонью, Луис привалился к столу.
— Что на этот раз вы требовали для обездоленных «синтов», бамбини? Избирательного права?
— Это мы требовали в прошлый раз, — Эфимия плеснула себе в стакан воды и залпом ее выпила. — Теперь мы хотим, чтобы им позволили создавать семьи.
Луис громко хрюкнул и уполз под стол.
— И что вам на это сказали в Управлении?
— Было много репортеров, — в голосе девушки послышалось самодовольство, — у нас брали интервью… Правда, у меня не успели взять. Позвонил папа и предложил машину, чтобы развезти по домам какое-то шупито.
— Шапито, — кивнув, подсказала Джоконда, а Луис что-то пропищал из-под стола.
— А, ну да. В общем, он собрался подъехать ко мне, и я оттуда смылась.
— А что же «синты»? Поддержали ваши идеи?
— Да кто бы их спрашивал? Они ведь находятся под охмурежем системы, а что взять с личности, не имеющей собственного мнения? Пока над ними довлеет рабская идеология, с ними нельзя вести диалог на равных! Зато когда мы их освободим…
— …все они нацепят на головы кастрюли и выйдут на площади танцевать, — послышался стон Луиса.
— Хорошо, но зачем тебе этюдник? — невозмутимо продолжала Джо, попивая кофе.
— Зачем, зачем… — пробурчала Эфимия. — Рисовать… Лу, ты меня наконец-то встретишь, или я так и буду в пальто и с этим ящиком?
За спиной девушки привидением возникла няня Луиса. Взгляд у «синта» был стеклянным, однако помочь Эфимии расстаться с ношей и верхней одеждой она оказалась в силах.
— Где вы достаете эти… — Джоконда замялась, жестикуляцией помогая себе отыскать подходящее слово, — эти…
— Шмотки? — подсказала Эфимия.
— О, гранде! Шмотки! Где вы их достаете?
— Это наш главный где-то достает. Не говорит, где. Лу, хватит ржать! Я знаю, что ты вечно издеваешься над нашими ценностями, но можно это делать как-нибудь поприличнее?
— Прости-прости!
Красный от смеха, он выбрался из укрытия и подвел ее к столу.
— Расскажи маме сама, как все это началось.
— О'кей! Ну, значит, звонит мне Вероника сегодня утром и говорит: «Касс объявил сбор на вечер, будет пресса»…
— Фим, ну ты что?
— А, ну да! Простите, я все никак не отойду после петляния по городу с папой на хвосте…
— Зря волновалась: он наверняка проехал мимо, перепутав тебя с кучей металлолома!
Эфимия скорчила ему рожу, еще более внушительную из-за боевой раскраски, и поднялась налить себе кофе. Увидев себя в зеркале на стенной панели, девушка отшатнулась.
— Я не понимаю, — торопливо извлекая из глаз черные линзы, посетовала она, — почему все относятся к нам так несерьезно?!
Джо и Луис переглянулись.
— Попробуй подумать, — предложил он.
Эфимия подбоченилась и, почти прижав губы к его уху, прошептала:
— А может быть, все это ты говоришь потому, что ревнуешь к Стиву Кассу? А? Лу?
— Да я в жизни его не видел.
— Тем более: у страха глаза велики, как говорит мама.
Джоконда подперла щеку двумя пальцами:
— Смотрю на тебя, бамбини, и никак не могу взять в толк: ты дочь Фаины или ее генетический двойник?
Девушка пожала плечами, снова отвернулась к Луису, и они продолжили выяснять отношения. Бароччи поднялась:
— У меня есть час. Уложитесь в этот промежуток — я у себя.
— Мам!..
Она вышла в холл, но идти к себе передумала, сбросила туфли и забралась с ногами на широкий подоконник высоченного окна между этажами.
На Нью-Йорк наползает промозглый вечер, и скоро явится ночь с ее обычными терзаниями и тоской. Если не устать до смерти, засыпая на ходу, пытки до утра не избежать. И здесь не помогут ни лекарства, ни гипноз.
Последний день весеннего солнцестояния отличался от прежних…
…Как и все эти девятнадцать лет, она приехала в полночь с двадцатого на двадцать первое марта к пустырю близ бруклинских развалин. Было удивительно тепло, и на западной части неба светил краешек луны. Бросив машину, Джо пешком пошла к тому самому месту. Этот голос, проклятый навязчивый голос бубнил над ухом, коря ее за все грехи, уверяя, что она похожа на собаку, преданно ползущую встречать давно умершего хозяина. Он требовал жить настоящей полнокровной жизнью. Она ненавидела этот голос, называвший себя криком здравого рассудка, она не знала, что это такое и зачем доканывает ее.
