Эфий обнаружил себя парящим посреди круга белых камней. Это было как во время перехода в «тонкий» мир. Он заметил человека и переместился к нему, но, разглядев ближе, изумился: перед ним в траве на коленях стояла Джоконда, заметно постаревшая со времени их последней встречи у флайера и странно одетая. Но Эфий узнал ее, услышал невнятное бормотание: она кому-то молилась.

«Ты ко мне или за мной?» — отчетливо прозвучало в его сознании.

Что-то было не так. Он взлетел ввысь и увидел верхушки деревьев, увидел незнакомые горы, водопады и реки.

Женщина поднялась и побрела куда-то в чащу. Он видел только, как она вошла в стоявший особняком домик в виде конуса, выложенного из камней, но спуститься и посмотреть, что это за дом, не успел. Все поплыло, очнулся он позже. На этот раз был ранний рассвет, когда глаза только-только начинают видеть все, что вблизи, но звезды еще светят в небе. Когда-то он вставал в это время и отправлялся пасти стадо…

Эфий лежал все на тех же белых валунах. Рядом с его лицом сидела оцепеневшая ящерица с длинным ошипованным хвостом.

Та женщина снова молилась невдалеке, простирая руки к небесам. Она была еще больше похожа на Джоконду и даже, кажется, помолодела вровень с нею…

«Ты ко мне или за мной?» — повторился вопрос, а черные глаза безошибочно отыскали его, стоило Эфию подлететь ближе.

«Я не знаю, что ты хочешь услышать», — ответил он.

«Я позвала тебя, но ты ко мне или за мной?» — в мыслях женщины бурлила тревога.

«Не знаю».

На восходе они пришли в поселение. Пришла она — Эфий лишь перемещался вслед за нею, изредка пропадая и возвращаясь. Ее встретили жители, окружили и проводили к дому в центре деревни. Эфия не видел никто.

Она поднялась в каменную пирамидку, добрела до свободной постели и, упав на нее, тут же заснула. Эфий понял, что больше он не волен странствовать и должен быть рядом, а потом снова провалился в небытие.

«Ты ко мне или за мной?» — послышался стон, и он разбудил клеомедянина, не ведавшего времени.

Женщин было две. Та, которую Эфий видел прежде, в широкой серой рубахе до пят, тяжело дыша, согнувшись пополам и охватив себя руками, металась по дому из стороны в сторону. Вторая, совсем старая, беззубая, раздувала огонь в очаге и наливала воду в глубокие чашки.

Эфий стал вспоминать, где он и зачем, но прошлое ускользало еще сильнее, чем во время предыдущего пробуждения. Хозяйка дома чувствовала его, но ей было не до разговоров. Когда она, мучаясь от боли, устало прилегла на бок, Эфий понял, что с нею происходит и, устыдившись, захотел убраться вон, однако что-то крепко держало его привязанным к этому месту. И тогда пришла догадка. Ничего никогда не случается просто так: если есть следствие, есть и причина, а желающий спастись всегда сам творит свое спасение, иногда и не подозревая об этом своим разумом, ибо лишь душа вольна выбирать.

Женщина была сосредоточенна на своей тяжелой работе, ей было не до чего-то еще, но присутствие, которое она ощущала беспрестанно, ее пугало, сбивало с толку.

«Ты ко мне или за мной?.. Или за…»

Эфий ощутил ее ужас.

«Я к нему», — ответил он, впервые заметив длинную светящуюся ниточку, которая тянулась у него из-за спины к ее круглому животу. Может быть, она, эта ниточка, и не отпускала его далеко все это время?

Облегчение разлилось в душе женщины.

«Тогда здравствуй!» — но мысль ее прервалась мучительным, задыхающимся стоном, сдавленным криком, почти рычанием, а в глазах Эфия все перекувыркнулось, он увидел смутный овал ее перевернутого, уже улыбающегося лица, ощутил горячие руки на своей голове и тоже закричал — в ответ.

— Айя-Та! — было первое, что он услышал в этом мире.

Через одну весну ему удастся понять, что это означает…

Приходящее позже все так же вспыхивало и меркло, как прежде, но со временем сон стал короче, реальность — четче и продолжительнее, а сам Эфий медленно и неохотно, но — куда тут денешься! — сживался с собой в новом качестве.

Ее звали Аучар, и она была необычной. Едва он выговорил свои первые слова, она стала заставлять его помнить все, что он еще не забыл. Она что-то напевала ему, по многу раз повторяя одно и то же, а со временем стала говорить обычно, что нужно делать, чтобы великий Змей мира не отнял у него старую память. И Эфий повиновался, Эфий не утратил знания былой жизни, но Аучар уже не казалась ему похожей на женщину из какого-то другого мира. Она была для него одной-единственной. И еще у него было шесть братьев, старшего из которых он сторонился, чувствуя в нем непонятную угрозу, но старший, Улах, будто и не замечал его.

Были драки с мальчишками, баловство и наказания со стороны взрослых жителей деревни. Эфий помнил день, когда умер отец, а вождем стал брат, Араго. Эфию исполнилось восемь, он смотрел на мать, но, отправляя своего вождя за горизонт, в ночь, к ушедшим предкам, та не плакала, хоть и постарела. Помнил он и то, как самый старший брат, Улах, расколол племя и, переманив к себе многих, сделал их врагами тех, кто остался. Эфий помнил свою первую настоящую рану, когда его ткнул копьем в ребра воин Улаха. Воин был взрослым, а он — еще двенадцатилетним мальчишкой, но тот не счел зазорным драться с ребенком, как ребенок не побоялся выйти в бой вместе со старшими братьями.

Его тащили куда-то на носилках посреди ночи. Эфий то проваливался в темноту, то открывал глаза и видел над собой мельтешащие ветки и черные силуэты сородичей. Потом его внесли в дом. Здесь незнакомо пахло чем-то свежим. Впрочем, не совсем незнакомо: что-то, что так настойчиво берегла мать, и сейчас прорывалось из памяти прошлого. Эфию казалось, что раньше он сам работал среди похожих запахов и не был тогда мальчишкой-подростком, которого…

— Они уже дерутся с детьми! — полушепотом воскликнул незнакомый мужчина у него над головой, за пределами видимости. В его тоне слышалось негодование и глухое, усталое отчаяние.

Эфий попытался рассмотреть незнакомца в свете факелов, торчащих из каменной кладки, но, стоило двинуться, к горлу подступила тошнота. И так уже было, когда… Когда?

Несколько сильных рук подхватили его тело и переложили на плоскую поверхность высоко над полом. В глаза шибанул свет, и Эфий сжал веки.

— Потерпи еще, Айят, — мягко произнес все тот же голос.

Что-то кольнуло в сгибе локтя. Знакомое ощущение, но, опять же — когда?..

Он открыл глаза. Над ним стояло существо в чем-то светлом, в невиданном головном уборе и такой же невиданной повязке на лице. Только взгляд, пристальный взгляд, по которому Эфий узнал его…

— Кр… — начал было он, но ощутил во всем теле покалывание, его разморило, и язык отказался издавать еще какие-нибудь звуки. Стало так замечательно хорошо, словно кто-то положил его в теплый сугроб и стал закапывать в теплый чистый снег, но что такое сугроб и снег, Эфий не ведал, а вспоминать не хотелось…

Были другие раны — простые, которые исцеляла мать своими снадобьями, и тяжелые, с которыми его относили к богу в его далекое уединенное жилище среди скал. Но Эфий уже знал, кто это, хотя никому не говорил. Даже самому богу. Он искал предлог, чтобы увидеться еще, и Та-Дюлатар постепенно стал привыкать к его обществу. Мальчишка вызывал в нем любопытство — чуть большее, чем все остальные Птичники — и симпатию. Эфий знал, что тот любит толковых людей и вполне способен раздражаться, когда кто-то делает глупости. Бог-целитель не отличался излишней терпимостью и смирением. Он позволил Эфию прибегать к нему просто так, иногда разрешал помогать — точнее, стоять рядом — во время операций. Как и в той, прежней, жизни их тянуло друг к другу, близких по духу и способностям, но беседовали они все же немного: Та-Дюлатар от своего одиночества стал не слишком говорлив, да и чем ему было особенно делиться с подростком? Разве что обучать его боевому искусству мастеров из той далекой страны, откуда прибыл сам, и языку, на котором говорил тогда. Вскоре юноша понял, что раскрываться пока нельзя: все должно идти своим чередом. И сразу стало легче.