Волк широко зевнул и улыбнулся.

Паском вернулся домой глубокой ночью и потер глаза, увидев у ворот в цветник Ормону, которая прикорнула в траве, прямо на плече у волка. Нат тоже дремал, но, учуяв кулаптра первым, поднял голову.

— Вы что здесь делаете? — удивился кулаптр, отпирая замок и разглядывая поднимавшуюся на ноги Ормону.

— Его, — ответила она хрипловатым голосом, небрежно мотнув головой в сторону пса, — надо заштопать. А я хотела бы получить от вас несколько внятных объяснений.

— Тебя совершенно не интересует самочувствие твоего мужа?

— Там было кому интересоваться его самочувствием, — холодно отрезала Ормона, пропуская вперед хромающего Ната и входя сама, а потом повернулась, поджидая, пока вошедший последним хозяин запрет ворота. — Ну и как он? — ей удалось выдержать паузу до того, как она окончательно сломалась в своем упрямстве.

Паском неодобрительно покачал головой:

— Что же мне делать с твоим безумием, девочка? Почему ты не идешь прямой дорогой, зная, что она существует?

— Вы ответите? — она вздернула бровь.

— Он плохо.

— Зимы и вьюги!

— Кость правой ноги раздроблена в мелкое крошево от колена до щиколотки. Суставы — тоже повреждены. Разорваны наружный и внутренний мениски, поэтому вряд ли он теперь когда-нибудь сможет согнуть ногу в колене.

Ормона что-то прошипела, и Нат стал быстро гладить языком ее руки. Паском взял ее за плечи и посмотрел в глаза:

— А теперь просто представь, что если бы ты была не там, а где-то в другом месте, то я говорил бы сейчас эти слова не о его ноге, а о позвоночнике и голове…

— Так вы знаете… — горько ухмыльнулась она.

— Задача у меня такая — знать.

— Ну так почему же…

Он прервал ее речь кратким жестом руки:

— Не предсказывать кому-то что-то, а знать! И возьми себя в руки, ты ведь не «полудурочная мамаша Танрэй».

Женщина отвернулась, тень снова набежала на ее лицо — снова, видать, вспомнила о хозяйке и том безумстве, которое проявил Сетен на развалинах павильона Теснауто. Волк вздохнул.

— Ему стоило бы устроить переселение души в более умное тело с более умными мозгами… — буркнула она.

Покуда Паском шил рану волка, Ормона молча следила за его работой. Усыпленный наркозом, Натаути спал, но она все равно не хотела говорить при нем. Когда они наконец ушли в гостиную, Ормона спросила:

— Зачем вы взялись за этот спектакль, Паском?

— И что, это заботит тебя в первую очередь?!

— Ответьте, кулаптр! Зачем вы взялись за этот спектакль Танрэй?

Бывший советник развел руками:

— А у меня разве был выбор?

— Да. Вы могли вправить ей мозги, могли объяснить, что это кощунство, что…

— Она имела на это право.

— Какое право она имела касаться этой истории? Какая из нее Танэ-Ра?! Зачем, играя Тассатио, вы намекали на Сетена? Танрэй не знает и не помнит ничего! Она глуха, слепа, слаба и глупа!

— Не обязательно носитель «куарт» должен быть Помнящим или Помнящей… Ормона, знаешь, в чем все твои беды?

— В чем? — с вызовом спросила она.

— Ты не хочешь смириться с неизбежным. Я не обо всех случаях огульно. Я о тех, в которых необходимо смириться. Ты готова сотню раз сунуть одну и ту же руку в одно и то же осиное гнездо, чтобы доказать себе и всем, что иногда осы не кусаются. Это важно не для него: Сетен привязан к тебе такой, какая ты есть, Сетен умеет смиряться и любить то, что он просто любит, не выбирая и не подстраивая под себя. Но это важно для тебя самой! Тебе просто легче было бы выполнять твою кошмарную миссию…

Ормона стиснула зубы, поборола что-то в себе и рассмеялась ему в лицо:

— Вы же понимаете, кулаптр, что когда-нибудь жало у ос в этом гнезде закончится, и они на самом деле перестанут кусаться!

— А ты дотерпишь?

— Вы меня об этом спрашиваете?

Он улыбнулся и покивал, признавая ее правоту.

— Ты разрушитель, Ормона. Ты знаешь об этом, я знаю об этом. У всего, что имеет начало, существует конец. Я уважаю тебя больше других, кого когда-либо знал за множество жизней и за это свое последнее воплощение. Я не одобряю большинство твоих действий, Ормона, но тебя я уважаю. Мне не следует говорить тебе свое мнение, советовать. Но именно из-за неизбежности того, что должно свершиться, я просто хотел бы, чтобы жизнь твоя была хоть немного легче.

— Только что вы сделали предсказание, Паском, — она слегка прищурилась.

— Да. Поэтому тебе стоит дорожить той жизнью, которая вообще есть у тебя сейчас…

Ормона смолчала. Если кулаптр принял решение озвучить это, значит, дело действительно дрянь…

— А вы… Учитель… Вы помните день катастрофы?

— А ты?

— Я помню только боль. Боль и пустоту. Это чувство, что меня предали, бросили, забыли, оставили умирать одну… Эта боль ушла со мной туда, к великому Древу, сквозь воспаленные синие спирали бунтовавшего Перекрестка. Я не сбросила эту боль здесь, умирая, и она приросла ко мне навеки. Я научилась игнорировать ее, я научилась извлекать из нее пользу, я научилась довольствоваться ею. Но я не смогла понять одного: за что?!

Паском вздохнул, знакомым жестом заложил под затылок ладони рук, сплетенных между собой пальцами, закрыл глаза и, потягиваясь, прошелся по комнате.

— Я помню тот день, Ормона. Даже лучше, чем хотелось бы. Это случилось в моем теперешнем воплощении, как ты знаешь, и, конечно, несмотря на пробежавшие годы, я помню все будто бы это произошло вчера… Метеоритов было несколько: это один крупный астероид раскололся в верхних слоях атмосферы, расплавился и начал бомбить планету горящими камнями. Самый большой рухнул в море между Осатом и Олумэару, потопив одну из колоний Ариноры… Другие тоже поучаствовали в разгроме, пройдясь по всей южной части Земли с северо-востока на юго-запад, поднимая гигантские волны и сотрясая сушу. Начался сдвиг земной коры. С тех пор Оритан стал быстро дрейфовать в южнополярную зону, а Аринору повернуло в сторону Северного полюса. Все материки изменили свое прежнее положение, все до единого вместе с морями и океанами. И, знаешь, девочка, пятьсот лет для таких свершений — чудовищно короткий срок, вытрясающий душу из всех живых существ.

Сейчас твердят, будто это было каким-то мифическим наказанием за людские проступки. Северяне валят вину на нас, мы, естественно, на северян. «Земля обиделась», «Землю довели», «кара»… Но люди ничтожно малы, и даже очень сильно размножившись и приложив все силы к разрушению природы, они не смогли бы «обидеть» даже маленькую Селенио, не говоря уж о Земле. Навредить себе — сколько угодно, но планете… Тот, кто верит в подобное — слишком большого о себе мнения… У Вселенной, у природы, создающей всю бесконечность вселенных, нет категории кары, вины и проступка. Когда рождалась эта планета, ее творили столкновения с такими же астероидами, как тот, что уничтожил тогда нас — а может быть, еще раньше — и легендарную Алу. И для Природы этот остаточный астероид, вполне вероятно, мог быть последним (или не последним) мазком на полотне акта творения. Всего-навсего…

Тогда Взошли уже почти все мои ученики. Все — кроме Ала. Твой попутчик был самым непростым из них из всех, за многие тысячелетия мне с трудом удалось достучаться до его сердца и примирить разум с душой. Он прозрел, с ним прозрела ты, и после этого он смог находить уже ваших с ним учеников. Но трудность его — вашей — судьбы заключалась в том, что тринадцатый ваш ученик был вашим сыном, а это неминуемо должно было сыграть — и сыграло! — роковую роль.

Ал поехал в Коорэалатану, чтобы забрать Коорэ и перевезти вас с ним вглубь материка, подальше от океана, который точно взбесился. Вы с Алом были тогда чуть старше, чем нынче твой муж, вы были ровесниками. Коорэ исполнилось двадцать пять или двадцать шесть… Словом, никому из вас не пришло еще время прекращать воплощение. Ваши «куарт» не были готовы к смерти, всё свершилось чересчур внезапно.

Когда Ал и Атембизе вытаскивали тонущего Коорэ — в Коорэалатане тогда случилось ужасное наводнение — в Эйсетти, где их ждала ты, началось землетрясение. В результате земля разошлась прямо в городе, за несколько часов там образовался каньон, по дну которого позднее пролегло русло Ассуриа. Но тогда… тогда в дымящемся разломе, клокоча, катилась магма. Ты погибла там, где потом выстроили Самьенский[23] мост. Тебя сбросило в раскаленную пропасть. Свидетели-Помнящие, которые умерли тогда вместе с тобой, говорили мне, что до последнего ты кричала, взывая к Алу и сыну, но никто не успел помочь. В тот день гибли тысячи.