В кустах шевельнулось что-то одушевленное, но без малейшего отпечатка «куарт». Ормона спешно перенесла себя в это тело, не желая терять времени понапрасну.

Поднявшись из травы, она всмотрелась вдаль и услышала голоса — мужской и женский. Чуткое ухо ловило слова, но понять их смысл существо не могло.

Возле сломанных каруселей стояли двое — среднего роста стройный юноша и изящная длинноволосая девушка, оба в плащах, несмотря на лето. На сердце у парня два переживания: скорбь по недавно умершему близкому и безмерная любовь к той, что стоит рядом, к попутчице. А девушка в смятении. Кажется, она куда-то звала попутчика, но он был связан двумя страшными клятвами, отпечатки которых опутывали, словно паутиной, его чистую и древнюю атмереро. Он не мог пойти с невестой туда, куда та звала его во имя спасения…

А потом предательский ветер качнул карусель, и они, обернувшись, увидели существо. Ормоне пришлось убраться в сторону, чтобы потом тайно проводить их до жилья девушки. Она терпеливо ждала, когда юноша пойдет обратно, но он так и не вышел из дома.

Клинок замутился вновь, и Ормона открыла глаза в своей спальне.

— Вот каким ты пришел теперь в этот мир, Коорэ… Таким… и глупым… Как можно давать эти клятвы без меча?! Как можно вообще давать клятву доблести кому попало?!

Она боялась. Она лучше остальных, даже лучше Паскома, понимала, что произойдет теперь, если этот юноша будет убит, а «куарт» его освободится. Покуда он в этом воплощении, детей у Танрэй и Ала быть не может, равно как и у них, но если он погибнет, Коорэ, связанный двумя ужасными клятвами ори, тут же пожелает воплотиться вновь. И коли уж он не пожелал прийти к Ормоне в прошлом, то маловероятно, что изберет ее и ныне. Он явится к своим извечным родителям — пусть от них остались только имена. И тогда… Ведь именно Коорэ всегда подталкивал отца-Учителя к самым неожиданным открытиям, к прозрению. В его обычае придумывать многоходовые планы, в том числе для следующего своего воплощения, и осуществлять их, пользуясь оставленными собою же, разбросанными в ключевых местах жизни подсказками.

Ормона улыбнулась. Да, когда-то, в незапамятные времена, она безумной любовью матери обожала его — так любить теперь осталось лишь Танрэй. Несправедливость жребия выделила Ормоне незавидную роль разрушителя, и она не в состоянии разорвать петлю кары, понесенной, по сути, ни за что. Это всем казалось, будто она — кукловод. А ведь тот, кто больше всех выглядит вершителем судеб, на деле является самой безвольной марионеткой мироздания…

Она вытянулась на постели. Опять все зря, опять будет боль и это ставшее уже привычным разочарование, пустота, одиночество… Знай она раньше…

Нежно коснулась пальцами подушки рядом.

— Ал… Ты уже не вернешься назад… Прости, моя любовь, я владею твоим сердцем, но пока оно живо, мне не пробиться к твоему разуму, а я хочу, чтобы оно было живо… И оно это чувствует, поэтому мы вместе. Оно справляется не хуже тебя, меня, атмереро и… Мне нельзя позволить тебе вспомнить мою боль — ту, полтысячелетия назад, моя любовь, когда ты пошел наперекор мироустройству и когда мироустройство покарало в ответ всех нас — тебя, меня и всех наших учеников, все тринадцать «куарт»… Это была твоя прихоть — и тогда родилась я. С первой же вспышкой ледяного страха Танрэй перед смертью родилась я и с тех пор набирала силу, отрезая по кусочку вашу память в каждой следующей жизни… Коорэ не должен вернуть тебе твою память, мою боль. Коорэ останется жить в этом воплощении — здесь или на Оритане. Прости, моя любовь, прости, но будет так…

Жгучие слезы проедали шелк наволочки. Плача и комкая ладонями подушку, женщина тягостно заснула.

Утро началось с сюрприза. Габ-шостер уже убрался из ее дома, и, услышав звонок в дверь, Ормона спросонья решила, что это он что-то забыл и пришел забрать.

— Идиот, — пробормотала она, — среди бела дня…

Ей было еще хуже, чем вчера, и припухшие после проведенной в слезах ночи и растрескавшиеся губы были не самым жутким по сравнению с ее ощущениями. На ватных ногах, борясь с дурнотой, женщина спустилась вниз, чтобы открыть дверь горе-любовнику.

На пороге стояла Танрэй.

— Ты сможешь потренировать меня еще?

Ормона взглянула на часы. Ненормальная квочка нарочно встала ни свет, ни заря, чтобы потом еще успеть на свои уроки.

— Живая? — впуская ее в дом и закрывая за нею дверь, насмешливо спросила хозяйка.

Танрэй тоже приволакивала ноги — сегодня у них это было совместной хворью, — но улыбалась. Что ж, у толстухи, по крайней мере, есть мозги и сила воли, что уже радует: у Ала не настолько дурной вкус, как иногда кажется.

— Завтракать будешь?

— Нет, спасибо!

— Я тоже, — с отвращением представив себе нечто жирное и жареное в тарелке и оттого сглотнув комок тошноты, отозвалась Ормона.

— Можно простой воды?

Та молча поставила перед гостьей наполненный стакан.

— Зачем тебе верховая езда, Танрэй?

— Я хочу поехать с вами в горы Виэлоро.

— Тогда тебе надо взять уроки альпинизма. У твоего мужа, — хмыкнула Ормона: падение Ала со Скалы Отчаянных было в их семье притчей во языцех.

— Это я умею лучше него.

— Вот как? Не знала. Но гайна в горах не помощник.

Танрэй вздохнула и опустила глаза:

— Такое путешествие требует физической силы, а верховая езда — лучшая тренировка.

— Странный вывод, — Ормона тоже отпила немного воды.

— Мне кажется, с Виэлоро нужно продолжать, Ормона! Я видела сон, видела долину, видела путь к пещере, а в ней — странное устройство. Этот сон просто не дает мне с тех пор покоя!

Ормона промолчала, но в груди глухой тревогой нарастали воспоминания о точно таком же сне, преследовавшем ее саму.

— Ал расспрашивал меня о каком-то Немом, — на всякий случай решив переменить тему, сказала она. — Кто это такой? Сколько здесь живу, не знаю о таком…

Глаза Танрэй стали очень большими:

— Как не знаешь? Он здесь давно. Иногда приходит к нам…

— Как выглядит, что говорит? Ах, да, он же немой…

— Выглядит? Неплохо выглядит. Он не ори, но и не аринорец. Что-то среднее: темно-русый, глаза серые с карими крапинками, волосы длинные, как у твоего мужа, но он чаще всего их забирает в хвост… Приятной наружности, симпатичный. Пониже Ала — примерно одного роста с Сетеном, но тоньше него… немного.

Ормона прикидывала, кому из знакомых могут принадлежать такие приметы, и не могла припомнить никого даже отдаленно подходящего по описанию. Может быть, кто-то из гвардейцев, они для нее все на одно лицо — мундиры и мундиры… Тем более, Ал говорил, что этот незнакомец учил Танрэй обращению с мечом. Может, и впрямь кто-то из гвардейцев?

— Да! И еще! Он очень старомодно одет! — вспомнила та. — Одежда новая, даже не поношенная, а сшита на старый манер, даже не знаю, каких времен!

— Даже так… — Ормона поджала губы. — Чудно как-то… Но ты в следующий раз уж познакомь с ним меня или Ала. Очень любопытно, что же это за инкогнито такой…

— Хорошо, — засияла улыбкой Танрэй.

— Ну и чего расселась? Вставай и бегом к коновязи!

Вскоре обе они привыкли к этим встречам и даже друг к дружке. Через полтора месяца от лишнего жирка в теле Танрэй не осталось и воспоминаний, и фигура ее обрела идеальную форму, какой она была в восемнадцать лет.

Иногда женщины уезжали глубоко в джунгли, чтобы, раздевшись донага, спокойно купаться в водах Кула-Шри. В одиночку Танрэй никогда не решилась бы на это: в реке водились злобные ящеры, похожие на громадные пупырчатые бревна, однако присутствия Ормоны они все отчего-то боялись. И не только они — даже москиты держались от них подальше.

Ормона почти перестала огрызаться (ей, кажется, было не до острот, но Танрэй не понимала, что с нею происходит) и даже позволила себе пару раз лестно высказаться о заслугах ученицы. И все же близко к себе жену Ала она подпускать не намеревалась, несмотря на ее искренность и открытость. Подобная предосторожность не позволяла Танрэй задавать вопросы о ее самочувствии, на редкость дрянном и с каждым днем становившемся все хуже, из-за чего Ормона совсем исхудала и даже не смотрела в сторону своей гайны в отсутствие ученицы. Единственная мысль, владевшая последнее время Ормоной, была «Скорей бы уже они вернулись!» Она повторяла ее про себя денно и нощно, как заклинание, она застряла в этой фразе, словно оса в меду.