На том и порешили.

Когда сестрица Ала, выходившая на улицу за полночь по нужде, с перепугу влетела в дом, вздрогнула Афелеана и подскочила в постели Танрэй.

— Люди там! Богачи! — выдохнула Эфимелора, руками помогая себе изображать, насколько богаты их поздние гости.

Афелеана торопливо натянула на себя верхнюю рубаху, наскоро заплела начавшие седеть волоса, а девушки зажгли лампады.

В дверь негромко постучали.

— Эй, старухи! — окликнул их повелительный мужской голос, да на вельможный лад, не по-простому. — Двери откройте!

Тихонько ворча под нос, Афелеана вразвалку пошла открывать.

— Кого еще принесло ночью-полночью?

На пороге стоял рослый чернобородый мужчина с большим свертком в руках, а за спиной его виднелся сопровождающий в чем-то желтом.

— Не надобно тебе покуда знать, кто мы. Поговорим — там увидим, — чернобородый говорил все медленней и вот совсем смолк, уставившись на Эфимелору и Танрэй. — Старухи, говоришь? — обернулся он к спутнику.

Вслед за ним в хибару шагнул тот, в желтом плаще до пят, слегка зацепился за низкую притолоку, и капюшон спал, опростоволосив его русую голову.

Афелеана услыхала, как ахнула Танрэй, и увидела вылупленные от удивления глазища Эфимелоры. В этом втором и впрямь было что-то знакомое.

Русоволосый, явный хог по происхождению, тоже был потрясен, увидев перед собой вместо старух молодых женщин. Но, позволив себе лишь краткую заминку, «желтый» красавец поклонился своему господину со словами «Прошу вас, владыка!» и чуть-чуть улыбнулся Афелеане.

Лишь после этого она догадалась, отчего остолбенели девочки: поздний гость очень походил на жениха одной и брата второй, только очень сильно возмужавшего. А чего стоило ожидать после десяти лет разлуки? Не того же юнца-шестнадцатилетку, каким видели его последний раз в поселке хогов!

Но все-таки это был не Ал, а совсем другой мужчина. Этот и старше был намного, и лицо… странное лицо… изменчивое. На Танрэй взглянет — и, как зеркало, ее черты отражает. На Эфимелору — и от той что-то в лике его проявляется… Однако притом остается и самим собой.

— Кто взглянет? — спросил чернобородый, снимая покрывало со своего свертка.

На руках его спал ребенок, маленький, не старше года, весь какой-то скрюченный, что ли. Не так что-то было с мальцом, Афелеана издалека увидала, что не так…

Танрэй очнулась. «Желтый» тоже едва отвел от нее взгляд светло-серых, будто две серебряные монеты, глаз. Нет, у Ала глаза другие были, красивые, цвета неба в сумерках, ясные, из них душа глядела. А этот закрылся на сто замков — поди разгляди, что там у него на сердце!

Девушки застелили стол чистым полотном, Эфимелора лампады поближе поднесла.

— Ложьте сюда, — сказала Танрэй, похлопав по столешнице, а лицо «желтого» дернулось при звуках безграмотного просторечья. — Ой ты же малышек какой! Совсем крохотной… Который год ему?

— Три весны.

Она нахмурилась, ничего не сказала и раздела мальца. Афелеана теперь уж и сама увидела, что нехорошо в этом ребятенке. Не знавшие прелести бега ножки были тоненькими и кривенькими, как у паучонка. Слабые ручки скрючились в непрекращающейся судороге, а между лопаток уже готовился вылезти горб.

— Падучие у него, — сказал чернобородый, так глядевший на хворого, что не было никаких сомнений: он и есть родной отец этому мальчугану.

— Да уж знамо дело… — откликнулась Танрэй.

Мальчик проснулся и захныкал.

— Тихо, тихо, будет тебе кваситься! — бормотала девушка, и тот, удивив отца и его спутника, смолк, стал разглядывать ощупывавшую его тельце знахарку. — Тц! Нехорошо как! Небось от младенческой падучие его наступили?

Чернобородый кивнул.

— Примочками, чай, лечили всё? Эх вы, скажи, — обращаясь наполовину к чаду, наполовину — к его отцу и поглаживая мальчика по груди, продолжала Танрэй. — Накричал он себе большую шишку вот тут, внутри головы. Она и не даст ему жизни, покудова там сидит. Никакими примочками не свесть, коли уж выросло…

— Заговоришь? — с мольбой обратился к ней чернобородый, не привыкший просить, тем более у черни.

А «желтый» стоял себе да помалкивал, Эфимелора с Афелеаной — тоже.

— Потешаешься ты надо мной, владыка? — вздохнув, откликнулась Танрэй. — Где это видано, чтобы воробей солнце подвинул?

— Что хочешь проси — всё отдам, чем располагаю, и сестер твоих уважу. Только спаси сына.

— Разумеет кто-нибудь из твоих лекарей в хирургии?

— В чем?

И Афелеана, и Эфимелора и, в первую очередь, «желтый» изумленно уставились на нее, так не вязалось это удивительное ученое словечко с остальной ее речью. Даже владыка и тот не понял смысла того, о чем она толковала.

— Резать тело, зашивать?..

— Не знаю я таких, красавица. Это ж как же живую плоть резать?

— Они на мертвых сначала учатся, а потом живых врачуют.

Мужчины были поражены. В серебристых глазах русоволосого читалось: «А я что говорил тебе, владыка?»

— Нет у нас таких, — твердо сказал правитель. — Грех это — тело мертвого осквернять.

— Так я и подумала, — пробормотала Танрэй. — Но иначе тут не помочь, только резать надобно…

Чернобородый подумал и с отчаянностью принял решение:

— Хорошо, делай как знаешь!

— Помощник из твоих лекарей мне запонадобится. Пусть самый ловкий и рукастый придет, кто в дурноту не впадает при кажном случае. А умельцам своим прикажи выковать мне нструмент. Я начертаю, коли дашь, на чем чертить. Много их запонадобится, разных. От мастеровитости умельцев исход зависеть будет, так их и пугни, чтобы не ленились…

— Подай ей пергамент, — велел чернобородый своему спутнику, и тот вынул из-под плаща свиток из выделанной кожи, палочку с наискось отрезанным кончиком и бутылочку с темной жидкостью.

Снова сверля взглядом Танрэй, он положил все это на край стола.

Девушка присела, укрыла мальца одеялом, а сама стала чертить какие-то загогулины — Афелеана и вглядываться в них не стала, все равно не понять.

— А этот должно наточить так, чтобы на лету разрубить пушинку!

Мужчины унесли ребенка, захватив с собою чертежи, а Афелеана шепотом спросила Танрэй:

— Глянулся тебе придворный ихний, да?

Та покачала головой. Угу, прямо так тебе и поверили! Десять весен в бегах, ни любви, ни ласки мужской, а годы-то самые те… И тут такой красавец, да еще и на сгинувшего жениха похожий. Как не взыграть ретивому? Афелеана и та, будь помоложе, без зазрения совести прямо тут бы для него юбку-то задрала, истосковавшись по сладкому.

— Смерть мне через него будет, вот что… — тихо проговорила Танрэй и сжала бледные губы.

— И он тоже знает, — шепнула Эфимелора, потупившись в пол.

— Бежать надобно! — не переспрашивая, спохватилась Афелеана и всплеснула полными руками. — Сбирайтесь, бабоньки!

Эфимелора лишь глазами на окно указала, а там — очертания человеческой фигуры, и на голове — шлем городского стражника…

Одного за другим выводил Паском учеников из транса. «Якоря» исправно служили своему хозяину, оповещая об окончании миссий.

Удивленные, возбужденные, с горящими глазами, юноши и девушки бросились к кулаптру, едва придя в себя:

— Кто этот желтый человек?

— Хм! А вот у меня была женщина во всем желтом!

— А почему он так похож был на меня?

— Я бился с таким желтым, в самом конце уже… А у тебя тоже был желтый латник?

— Нет, у меня он был жрецом… странно так все было…

— А я со своей, с королевой, договорилась, и она пустила меня в сокровищницу.

— Я своего шулера перехитрил, и он вчистую проигрался.

— Учитель, так кто это был? Вы призвали нас после победы именно над этим персонажем?

Паском сделал рукой знак подождать. Озадаченность вызывала компания до сих пор спящих — Ал, Танрэй и Рарто со своей попутчицей. Их «якорь» молчал. Но у них действительно был очень странный объединенный друг с другом транс, каких Паском еще не знал и ни от кого не слышал о подобных случаях.