Он вернулся за полночь и обнаружил Мазарин лежащей на песке, раскинув руки и обратив взор к звездному небу.

— Привет, малышка? Великолепный холст, не правда ли? — проговорил он, запрокидывая голову.

Мазарин не шелохнулась.

— Их уже нет. Большинство звезд, которые ты сейчас видишь, умерло много тысяч лет назад. Умирая, они оставили нам свой свет. Какая великая жертва во имя любви и красоты!

Девушка будто не слышала.

— Где Паскаль?

Мазарин по-прежнему не глядела на него.

— А что, если мы напишем на этом холсте нашу собственную картину? — предложил Кадис, указав на небо.

Девушка молчала, но художник и не думал сдаваться. Он не сомневался, что Мазарин прекрасно его слышит.

— Подожди, малышка. Я сейчас.

Кадис заглянул в палатку к сыну и обнаружил его мирно спящим с психиатрическим справочником на груди. В жаровне тлели угольки. Кадис тихонько приблизился и накрыл ее крышкой.

Вернувшись, он обнаружил, что Мазарин исчезла. В отчаянии художник бросился в дюны, но вокруг царили тишина и безлюдье. Вдалеке виднелись контуры древних развалин. Вдруг Кадису показалось, что он видит девушку. Нагая, она легко бежала в сторону оазиса. Или это был мираж, ночной призрак?

Кадис бросился вдогонку, сам не свой от волнения, и вскоре настиг беглянку.

— Чего ты хочешь от меня? — Он схватил ее за руки.

Мазарин высвободилась и, даже не взглянув на художника, двинулась в сторону касбы. Кадис снова взял ее за руку, на этот раз очень мягко, и вместе с ней подошел к распахнутым дверям дворца.

Они вошли.

В сенях было пусто и сумрачно, эхо шагов разбивалось о стены, пахло мятным отваром и дикими травами.

— Сюда...

Кадис отвел Мазарин к бассейну. Неяркие светильники придавали помещению вид таинственного святилища. На поверхности воды качались разноцветные блики. Вокруг царила атмосфера настоящего волшебства.

Хамам располагался в дальнем углу зала. Едва Кадис приоткрыл дверь, навстречу ему повалили клубы ароматного пара. За ними виднелась фигура статной женщины в тюрбане, колдовавшей над бутылочками и флаконами, баночками с хной, глиной и маслом, разнообразными губками и лепестками цветов.

— Вы можете идти, мадам, — велел Кадис, указывая на дверь.

— Доброй ночи, сид, доброй ночи, лала, — попрощалась марокканка, растворяясь в облаке пара.

— Малышка... Я покажу тебе церемонию, которую устраивают невесте накануне свадьбы. Настоящий марокканский хамам.

Мазарин смотрела на учителя спокойно и кротко. Свою наготу она носила с удивительным достоинством, словно королевскую мантию.

— Стой здесь и не двигайся, — попросил Кадис.

Девушка подчинилась, не спуская глаз с учителя.

— А теперь раздвинь ноги.

Мазарин не шевелилась.

— Давай... Раздвинь ножки. Не бойся.

Кадис опустился на корточки и бережно разъединил ее колени.

— Я всего-навсего хочу тебя искупать, малышка.

Как же счастлив он был вновь прикоснуться к любимой. Теперь Кадиса переполнял не грубый телесный голод, а глубокая, умиротворяющая нежность. Ему хотелось купать свою девочку, словно младенца, ласкать ее, умащать ее тело благовониями. Наслаждаться и дарить наслаждение.

Мазарин было хорошо.

Благословенные теплые струи скользили по ней, призывая вернуться к водной стихии, из которой вышла жизнь. Кожа каждой порой раскрывалась навстречу ласковому потоку и оживала, наполняясь влагой. Художник намыливал ее мягкой губкой, пахнущей розами и мокрой землей. Она пробуждалась.

Руки Кадиса осторожно проникали в потаенные места, потихоньку исследовали запретные зоны. Девушка беззвучно постанывала, ее зрачки расширялись от удовольствия. Кадис любовался ею, ласкал ее, нежил, дразнил. Мазарин превратилась в живую статую, в холст, на котором он рисовал страсть и нежность.

— А теперь я тебя вымою. Садись-ка. — Кадис помог ей устроиться на мокрой дощатой скамье. Мазарин растворилась в его вожделении. Ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось... Художник принялся докрасна натирать ее кожу мочалкой.

Потом он снова стал поливать ее из кувшина, медленно, церемонно, словно исполняя древний ритуал.

Оказывается, чтобы стать счастливым, ему было достаточно купать свою малышку и разрисовывать руками ее тело. Кадис начал освобождаться от темных желаний, не дававших ему жить.

Не выпуская Мазарин из объятий, живописец шептал ей на ухо нежную чушь.

— Знаешь, что это? — спросил он, зачерпнув ладонью густую зеленоватую массу, пахнущую миндалем и жасмином. — Это глина. И я собираюсь тебя ею вымазать.

Мазарин улыбнулась.

— Тебе нравится?

Девушка тоже зачерпнула глины и мазнула учителя по носу.

— Ах, ты хочешь поиграть...

Девушка вскочила на ноги и ловко швырнула в художника пригоршню глины.

— Ладно, сдаюсь. Делай со мной что хочешь.

Она со смехом уселась на грудь учителю и принялась обмазывать его ароматной глиной.

— Мы еще не закончили, — остановил девушку Кадис. — Не хватало еще превратить ритуал в глупую возню. Ты просто невоспитанная девчонка. Закрой глаза.

Мазарин не мигая смотрела на учителя.

— Ты должна повиноваться. Закрой глаза, а не то...

Мазарин снова улыбнулась. Игра ей нравилась.

Едва девушка закрыла глаза, как на нее вновь пролился теплый поток, пахнущий травами, по всему телу разлилась нега, а на губах появился вкус мятной карамели.

— А теперь ложись, — велел Кадис. — И не вздумай открыть глаза.

Художник достал из сандалового ящичка мягкое полотенце и намочил его в холодной воде с розовыми лепестками. Потом он положил компресс на веки Мазарин.

Намочив в розовом отваре другое полотенце, Кадис старательно, пальчик за пальчиком, обтер ступни своей ученицы. И, не удержавшись, покрыл их поцелуями. Эти изящные ножки по-прежнему сводили его с ума.

Мазарин не чаяла вновь почувствовать горячие, жадные поцелуи учителя. С ее губ сорвался неслышный стон наслаждения.

Кадис и Мазарин покинули касбу перед рассветом. Девушка казалась счастливой. Над барханами поднималось тусклое солнце, в лицо дул свежий ветерок. Кадис закутал Мазарин в бурнус и обнял за плечи. Он любил; теперь ему, как никогда, было ясно, что он любит Мазарин и никому не отдаст.

Ритуал омовения прошел не зря. Кадис снова чувствовал себя молодым, его чресла наливались давно забытой силой... И она искала выхода.

Мазарин сотворила чудо.

Куда подевалась Мазарин?

Проснувшись посреди ночи, Паскаль обнаружил, что невесты нет рядом, и бросился искать ее по всему лагерю. Его охватил безотчетный страх.

Мазарин не оказалось ни в пальмовой роще, ни в уборной, расположенной в нескольких метрах от шатров, ни в импровизированной беседке, в которой путешественники пили чай и пробовали сладости; Паскаль заглянул в мастерскую отца, решив, что девушка могла зайти туда из любопытства, но там было пусто. На часах было пять утра, а Мазарин как сквозь землю провалилась.

Расстроенный Паскаль отправился в палатку Кадиса, чтобы попросить его о помощи, но и там никого не оказалось.

Над пустыней занимался рассвет. В стороне от шатров арабы в синих бурнусах кормили верблюдов, прислуга шныряла туда-сюда с ведрами и корзинами. Паскаль подошел к ним и спросил о Мазарин. После долгого эмоционального спора на арабском, один из бедуинов сообщил по-французски, что видел девушку и художника вместе. Паскаль немного успокоился. Если Мазарин ушла куда-то с его отцом, бояться было нечего. Молодой человек решил дождаться рассвета и продолжить поиски, если пропавшие так и не появятся.

В километре от лагеря Мазарин и Кадис, обнявшись, любовались восходом солнца.

Бесконечная пустыня застыла в молчании, ожидая когда первый утренний луч пробудит ее к жизни.

— Вот он. Прямо перед тобой. — Кадис развел руками. — Океан без берегов и волн; своим молчанием он дает нам почувствовать, что мы лишь крохотные песчинки в бесконечной вселенной... Вокруг пустота. Наслаждайся пустотой.