И Мазарин звонко рассмеялась.

Она издевалась над ним. Унижала, как раньше. Терзала с ангельским видом и невинной улыбкой, за которую прежний Рене простил бы ей все, что угодно. Но на этот раз дело зашло слишком далеко. Его месть будет медленной и сладкой, как мед. Это все, что ему осталось.

МЕСТЬ.

После ужина на улице Помп Мазарин чувствовала себя потерянной. Обстоятельства сплелись в настоящий гордиев узел, ее то и дело бросало от ужаса к безрассудной отваге, от паники к безотчетной радости. Жизнь Мазарин напоминала карусель, которая раскручивалась с адской скоростью, угрожая сбросить пассажирку, а та из последних сил хваталась за поручень, тщетно пытаясь удержаться. Мечта Мазарин сбылась: художник умирал от вожделения. Однако победа эта слишком сильно напоминала поражение. Привычный мир рушился на глазах, и девушка не знала, как остановить разрушение. Теперь ее жизнью управляли другие люди, а она сама оказалась в эпицентре еще неразразившейся катастрофы. Единственным утешением для Мазарин по-прежнему оставалась Сиенна.

Спящая Святая излучала покой и умиротворение. Мандора стала мостиком, соединившим души названых сестер. Мазарин не знала, кто водит ее рукой, когда она прикасается к струнам, не понимала, о чем поется в песнях на непонятном языке, но музыка незаметно врачевала ее раны.

Тайные узы, соединившие молодую художницу и мертвую девушку с лицом ангела, крепли с каждым днем. В душе Мазарин рождалась музыка, вдохновленная великой любовью. Она пела и пела, и мандора пела вместе с ней.

— Сиенна, — прошептала девушка, поправляя волосы Святой. — Можно с тобой поговорить?

Казалось, что Сиенна внимательно ее слушает.

— Я будто заблудилась в густом тумане, которым хочет меня поглотить. Не дай мне пропасть, Сиенна, нас хотят разлучить. Эти люди не знают, что мы с тобой одно целое... Не знают, как сильно я в тебе нуждаюсь; вообще ничего не знают. Понимаешь, иногда мне кажется, что я живу какой-то ненастоящей жизнью, что на самом деле меня не существуем. Сиенна, ты ведь веришь, что я есть? Что все это не сон безумца? Где я? Открой же глаза, посмотри на меня. Помоги мне выбраться из этого жуткого туннеля. Я кажусь тебе счастливой?.. Не верь. Это не так. Наши лица лгут, все мы носим маски и участвуем в глупом представлении, а зрители тоже в масках. Тот, кто посмотрит на меня, скажет: "Наконец-то Мазарин обрела счастье". А вот и нет. Какая чудовищная ошибка. Тебе, Сиенна, я лгать не могу. Я одинока, как само одиночество. Мы, люди, такие слабые и жалкие. Живем только потому, что у нас нет другого. Каждый из нас с рождения попадает в эту ловушку. Все от тебя чего-то хотят: твоей помощи, твоего тела, твоей души... Страсти, нежности, внимания, смирения, каких-то слов. Твоей силы, твоей славы, твоего молчания, твоей радости... Даже твоих мыслей и твоего будущего, хотя еще неизвестно, есть ли оно, это будущее, у тебя. Все для всех, и в результате ничего ни для кого. Влечение делает людей животными. Никакой высокой, самоотверженной любви не существует. Мы хотим быть сильными, но превращаемся в жалкий безвольный студень. Мы хотим быть умными, но остаемся безвольными пугливыми тварями посреди диких джунглей. И сами не знаем, для чего ломаем эту глупую комедию. Сиенна, Какой была твоя жизнь? Что-то мне подсказывает, что в другoe время люди жили иначе. Что ты была не такой, как я, ты была цельной. Тебе не приходилось каждый вечер, перед тем как выйти на улицу, собирать себя по кускам.

А сейчас... Что у меня за жизнь, Сиенна? Какая она на самом деле? Хорошая? Или плохая? Какое наказание полагается тому, кто хочет стать счастливым и не знает как?.. Знаешь, я написала твой портрет. Ты бы видела, какая ты вышла красивая! И как взбесился Великий Художник! Наш Великий Бог Живописи! Он чуть не плакал от зависти... А я как ни в чем не бывало изображала наивную дурочку и восторженную почитательницу таланта. Мне ничего не стоило написать тебя, это даже была не я. Мной кто-то руководил извне. Иногда я очень ясно чувствую присутствие какой-то силы... Ну ладно, мне пора. Сейчас эта сила заставляет меня уйти.

Попрощавшись с Сиенной, Мазарин опустила крышку, нажала на рычаг и задвинула саркофаг обратно в шкаф.

Уже с порога она вернулась и убедилась, что шкаф надежно заперт. Потом проверила задвижки на окнах, обошла потайные углы — удостовериться, что там не притаились агенты Арс Амантис.

Как ни боялась Мазарин бешеных страстей Кадиса, в тот вечер ей предстояло вновь отправиться в Ла Рюш. Вновь ощутить прикосновения его рук, которые терзали и ласкали, а под конец опустошали и лишали сил. Она хотела увидеть учителя и страшилась грядущей встречи. Как он станет вести себя теперь, после кошмарного вечера на улице Помп?

До выставки оставалось совсем чуть-чуть, городские афиши пророчили триумфальное возвращение певца дуализма.

На бульваре Монпарнас Мазарин кто-то окликнул, Сара шла в свою мастерскую и вдруг заметила будущую сноху.

— Мазарин! Какой сюрприз, милая! Ты куда?

— На работу.

— Ты работаешь поблизости? Выходит, мы соседки.

Мазарин смешалась:

— На самом деле это довольно далеко... Просто я люблю ходить пешком. Мне нравится чувствовать почву под ногами.

Сара бросила взгляд на ее босые ноги.

— Вижу. В твоем возрасте мы все ходили так, без обуви. Мы были помешаны на любви, свободе, красоте и мире во всем мире. В нашей среде царил культ наивного гедонизма. Я не была настоящей хиппи, у меня на это просто не было времени. Я очень рано начала работать, но всегда разделяла их убеждения. Можно сказать, я была хиппи в душе.

Мазарин обрадовалась встрече. Мама Паскаля ей сразу понравилась. При одном воспоминании о выходках Кадиса на ужине щеки девушки заливала краска стыда.

— У тебя найдется пара минут? Я хочу показать тебе свою студию. Она здесь, напротив. — Сара указала на узкую улочку, уводившую в сторону от бульвара. — Если бы ты только знала, чего мне стоило ее заполучить. Это удивительное здание, и для меня оно очень много значит. Раньше здесь была мастерская Ман Рея, идола моей юности.

— Сара, позвольте поблагодарить вас за чудесный ужин.

— Право, не стоит. — Художница взяла Мазарин под руку. — Я прошу тебя лишь об одном: сделай моего сына счастливым. Он у меня такой славный.

— Это правда, — согласилась девушка, изнывавшая от угрызений совести.

Мастерская располагалась в самом конце бульвара, в доме тридцать один по улице Кампань-Премьер. Это было дивно красивое здание в стиле модерн, с огромными окнами и растительным орнаментом, столь любимым в двадцатых годах.

У входа в студию валялись всеми позабытые экспонаты "Сущностей".

— Мне очень понравилась ваша последняя выставка.

— Правда?.. Как видишь, все кончилось очень быстро. Интересно, что теперь с ними со всеми будет?

С земли на Мазарин глядели знакомые мутные глаза.

— Вы знаете... их всех? — спросила девушка, указав на зловещего типа, с которым она едва не столкнулась в катакомбах.

— Что ты! Большинство я нашла прямо на улице. Какой жуткий субъект, правда? На самом деле он совершенно безобиден. Внешность, как всегда, обманчива.

Испуганный вид Мазарин пробудил в Саре вдохновение.

— Стой как стоишь, не двигайся.

Художница схватила камеру и принялась снова и снова фотографировать новую модель. Она снимала Мазарин со всех возможных ракурсов. Ноги, руки, губы. Со спины: длинные полы черного плаща. Сбоку: нежное горло, профиль, угрюмые брови. В фас: распахнутый ворот, шея, приоткрытая ложбинка маленькой груди... Щелк, щелк, щелк... И резкое наведение на медальон.

Не этот ли знак был выжжен на груди у мужчины, которого она снимала для выставки? Теперь Сара видела его в третий раз. Когда этот символ встретился ей впервые, она уже не помнила, но чувствовала, что он ей смутно знаком.

Кадис встретил Мазарин как ни в чем не бывало. Словно не было ни ее помолвки с Паскалем, ни рокового ужина. Терпеливый учитель благосклонно наблюдал, как прилежная ученица в перепачканном краской фартуке трудится над последней картиной.