— По отцу. Только по отцу... Иногда.

— Ты говоришь ему об этом?

— Нет. — Мазарин подняла голову и уставилась Паскалю прямо в глаза. — Больше не хочу об этом. Почему бы тебе не взять пример с меня? Разве я пристаю к тебе с расспросами? А знаешь почему? Потому что мне это не важно. Меня интересуют только наши прогулки и разговоры. Ты не пригласишь меня поужинать? Здесь неподалеку есть чудесное бистро.

Берет и шарф Мазарин валялись на столе. Ее босые ноги упирались в пол, выложенный черно-белой плиткой. Паскаль поднялся, оставив рядом со счетом несколько монет. Надевая пальто, он подумал, что надо будет непременно найти книгу о психических патологиях.

Холод никак не хотел ее отпускать. Нью-Йорк встретил Сару Миллер самым обильным снегопадом за всю историю наблюдений. Посреди Ист-Ривер, не замерзавшей ни разу за последние десять лет, застыли скованные льдом баржи. Но Сара все равно была рада, что решилась и приехала сюда.

Когда такси выехало на Бруклинский мост, Сара попыталась представить на месте нынешнего искалеченного Манхэттена прежний пейзаж с башнями-близнецами, признанным символом богатства и могущества.

Кошмар одиннадцатого сентября изменил ее город. В тот день рухнули не только башни. Жуткая трагедия оставила в душах слишком глубокий след, не зарастающий с годами. Люди старались не говорить об этом, чтобы не бередить ран, но в глазах каждого читался потаенный страх. Тени трех тысяч погибших все еще витали над Нью-Йорком. И сердце Сары до сих пор сжималось от боли при виде нового ландшафта.

Она прилетела сюда, чтобы убежать от своих демонов, но те и не думали отставать.

Кадис умолял ее не ехать, убеждал, что в этом нет необходимости, но она твердо решила оставить его хотя бы на время.

По дороге в аэропорт Сара пыталась дозвониться Паскалю, чтобы попрощаться, но в ответ слышала лишь электронный голос, сообщавший, что набранный номер не существует. После того рождественского ужина сын опять исчез из их жизни.

Со временем встреча в сочельник превратилась в прекрасное воспоминание, нежданный подарок к Рождеству.

Сын был еще одной болью Сары.

Годы в швейцарском интернате, где, по их с Кадисом мнению, давали превосходное образование, окончательно отдалили от них сына и ввергли его в бездну хорошо замаскированного одиночества. Внушительный счет в банке позволял Паскалю исполнить любой каприз, большинство которых сводилось к тому, чтобы учиться, учиться и учиться. Казалось, он должен был сломаться, но все вышло по-другому. Паскаль выжил. Только теперь Сара начала понимать, что терзавшая ее сына жажда знаний была не более чем попыткой заполнить внутреннюю пустоту. Интересно, он все еще в Париже? Или уехал слушать очередной курс лекций в очередной университет? Как вернуть его домой?

Такси остановилось у входа в отель. Наконец-то она была на месте. Чопорный швейцар раскрыл у Сары над головой зонт. Внутри царило оживление. Сам Карл Лагерфельд в облегающих черных брюках и застегнутой на все пуговицы белой рубашке прохаживался по лобби, раздавая указания свите. Папарацци пытались запечатлеть его сквозь стеклянные двери для своих журналов. В другом конце вестибюля Бенисио дель Тopo, натянув на глаза бейсболку, читал сценарий, а за соседним столиком о чем-то увлеченно беседовали двое друзей, один из которых был певцом Робби Вильямсом. Такой был отель "Мерсер". Самое непринужденное место на земле. Всегда полно знаменитостей. Здесь Сара чувствовала себя вполне уютно, поскольку се известность воспринималась как нечто само собой разумеющееся, а у снующих за дверью фотографов не было ни малейшего шанса пробраться внутрь.

Поднявшись в свой любимый номер, Сара первым делом залезла в ванну, чтобы хоть немного согреться. Она уже начала дремать, когда зазвонил телефон.

— Сара?

— О боже! Ты где?

— Ты хоть знаешь, который час? Я внизу. Если помнишь, мы договорились поужинать.

— Извини. Поднимайся.

Сара завернулась в халат и подбежала к двери. Пришла Энни. Женщины бросились друг к другу и объятия. Энни была ее верным другом, ловким агентом и надежной советчицей. Пока Сара одевалась, она засыпала ее вопросами о Кадисе, Паскале, выставке и прочих вещах. Подруги решили поужинать в ресторане отеля.

В ожидании столика они заказали сухое мартини.

— Помнишь, я говорила, что у меня кое-что для тебя есть? — спросила Энни в своей обычной беззаботной манере. — Ты не поверишь, но, как раз когда ты позвонила, мне снился удивительный сон.

— Ну конечно. И что это был за сон?

— Это удивительно тонкая, необычная работа, совсем новая эстетика. Во сне мне постоянно приходят гениальные идеи.

— Кончай себя нахваливать и рассказывай дальше.

— Я хочу, чтобы ты сделала все в точности, как было в моем сне.

— Так что это был за сон?

— Сара, мне приснилось, что ты снимаешь толстяков. Наших фирменных толстяков. Снимки в кислотных тонах, на фоне нью-йоркских достопримечательностей. Пары, семьи, ню... Мы устроим замечательный скандальный кастинг. А после выставки выпустим гигантскую книгу. Только вообрази: метр на семьдесят сантиметров. Ограниченный тираж: всего пять тысяч экземпляров, и все с твоей подписью. Правда, здорово? В комплекте пойдет титановое пресс-папье. В общем, это будет раритет, настоящее произведение искусства. Ну, как тебе?

Сара молчала. Судя по всему, идея подруги вдохновила ее не слишком сильно.

— Ну что, берешься? — как ни в чем не бывало продолжала Энни. — Начать можно хоть завтра. Кастинг, договоры, аренда, права... И все в таком духе. Ты же знаешь, Нью-Йорк у твоих ног, здесь ты получишь все, что пожелаешь.

— Не знаю... У меня просто нет сил.

— Да брось, подруга. Тебе давно пора подзарядиться энергией, а работа поможет встряхнуться. Ты представь: пара толстяков у Тиффани. — Энни отчаянно жестикулировала, представляя живописную сцену и лицах. — Он глядит на жену, а та одета в кроваво- красное платье, и на нем повсюду бриллианты. Колье, браслеты, серьги, кольца теряются в складках жира, и она пытается взять в рот самый большой в мире бриллиант. Знаешь, как мы назовем выставку? "Излишества".

Слушая подругу, Сара все сильнее загоралась ее идеей.

— Ага, тебе интересно... — Энни пристально глядела на художницу. — У тебя блестят глаза, значит, мне удалось тебя расшевелить. Костюмы поручим этой испанской чародейке, Берте Герин. Вызовем ее из Барселоны. Согласна?

— Ладно, твоя взяла. Но я все сделаю по-своему.

— Как всегда.

Подруги поужинали пиццей с белыми трюфелями, одной из немногих вещей, которых Саре не хватало в Париже, и договорились встретиться назавтра в Энниной галерее, чтобы обсудить детали предстоящей работы.

В качестве декораций Сара выбрала лестницу Радио-Сити-Холла, лифты в небоскребе "Крайслера", лобби "Уолдорф-Астории", Мэдисон-Сквер-Гарден и лимузин перед отелем "Плаза".

Работа спорились, и дни пролетали незаметно. У дверей агентства, проводившего кастинг, выстроились гигантские очереди. Портные шили платья, стилисты подбирали костюмы и обувь, визажисты и парикмахеры трудились над макияжем и прическами; все завертелось, и душа художницы начала понемногу оттаивать.

В галерее Энни на Вустер-стрит устроили коктейль по поводу открытия выставки Каталины Мехии "Состояния души". Сара Миллер бродила по залу с бокалом шампанского, время от времени присоединяясь к положенным на таких мероприятиях бессмысленным разговорам, и недоумевала, что она делает среди всей этой богемы. Внезапно ее окликнула сама колумбийская художница.

— Мне нравятся твои картины, — сказала Сара. — Они очень цельные и искренние. В искусстве главное — откровенность, которая бьет наотмашь, а твои работы как пощечины.

— Спасибо... Как поживает Кадис?

— Ох!.. Отлично поживает. Работает как проклятый, готовится к выставке.