— За что ты меня ненавидишь, Паскаль?

— Ошибаешься. Мне тебя жаль; ты даже представить не можешь как. По-моему, ты сам — блестящий пример твоего дуализма. У тебя вообще есть собственное "я"? Или ты прожил жизнь в двух версиях? И все выплескивал на холст... От тебя хоть что-нибудь осталось?

— Ты хочешь сказать, что я живу, только пока пишу, а потом превращаюсь в живого мертвеца?

— Не я. Ты сам все время это повторяешь.

— Что я тебе сделал, Паскаль?

— Ты трус. Все эти годы тебе недоставало смелости посмотреть мне в глаза и честно признаться, что ты меня не хотел.

— Что тебе наговорила Сара?

Паскаль повесил трубку.

Вот и все, чего ты добился, укорил себя Кадис. Он пытался сблизиться с сыном, чтобы не пропустить возвращение Мазарин, и умудрился все испортить в один момент. Художник снова набрал номер Паскаля, и тот грубо отозвался:

— Чего тебе?

— Я хотел извиниться.

— Ты?

— А что здесь такого? Ты же привык проявлять терпимость к пациентам. Почему бы не попытаться выслушать собственного отца?

— Ладно, говори.

— Я не должен был говорить так о Мазарин... По правде сказать, я повел себя как закоренелый сексист.

Кадис сделал паузу, дожидаясь реакции сына, но гот молчал.

— Не беспокойся, она вернется.

— Откуда ты знаешь?

— Между нами, художниками, существует некая незримая связь. Едва увидев твою невесту на пороге нашего дома, я понял, что это очень чуткая и сильная девочка, что она как вулкан, который вот-вот начнет извергаться. У нее есть и характер, и страсть, и творческая жилка: такой алмаз, если его огранить, станет бриллиантом дивной красоты.

Паскалю пришлось признать правоту отца. Мазарин и вправду была загадочным мимолетным видением. Казалось, что плотина ее сердца может рухнуть в любую минуту, выпустив на волю мощный поток чувств. Как было бы здорово оказаться подхваченным этим течением...

— Паскаль?

— Да?

— Помнишь, мы говорили о путешествии на юг?

— Ты спятил. Какое путешествие, если Мазарин до сих пор не нашлась?

— Я нисколько не сомневаюсь — твоя невеста вернется.

— Как бы мне хотелось тебе верить.

— Она уже так делала?

— Как?

— Исчезала.

— Да.

— Вот видишь.

— Кадис... Спасибо. И прости меня...

— За что?

— За то, что я тебе наговорил.

— Больше не будем об этом, ладно?

В тесной комнатушке было сумрачно и невыносимо душно. Пауки плели по углам свои сети, чтобы ловить зазевавшихся мошек. Облупившиеся стены украшали вырванные из журналов пейзажи и фотографии хорошеньких школьниц. Мазарин вновь и вновь исследовала свою камеру, тщетно ища путь к спасению.

Мутноглазый держался приветливо и почтительно, но упорно отказывался дать ей свободу.

Каждое утро Джереми приносил Мазарин ее любимые пирожные, а еще клубнику, сливы, яблоки и свежий йогурт. Он готовил все, что просила гостья, и следил, чтобы она ни в чем не нуждалась. Несмотря на мрачный вид, он больше не казался девушке таким уж отвратительным.

Страх и ненависть отступили. За отталкивающей внешностью скрывалась тонкая и ранимая душа. Потеря родителей и собственное уродство ожесточили Джереми, но Мазарин с каждым днем все больше убеждалась, что он вовсе не злой. Хотя она, конечно, могла ошибаться.

Мутноглазый постепенно поведал девушке свою печальную историю. О том, как несмышленым ребенком он выживал на свалке, заворачиваясь от холода в старые газеты. Сам Джереми не помнил этого периода своей жизни, о нем он знал от своего спасителя. Этому человеку он был обязан жизнью, благодаря ему он обрел новую семью — Арс Амантис.

За ужином Джереми терпеливо излагал Мазарин все, что ему было известно об этих приверженцах высокого искусства и высокой любви.

Мазарин начала понимать, отчего Арс Амантис так отчаянно жаждали заполучить тело Сиенны. Они верили, что с ней к ордену вернется прежний дух братства и чистоты.

Слушая рассказы Джереми, Мазарин уносилась на благодатные поля Лангедока, под солнцем которого процветали искусства и науки, в рай для артистов, музыкантов, поэтов и влюбленных. В замки, где знать пировала вместе с простолюдинами, не подозревая о близости страшного конца.

Мутноглазый рассказал ей то, что не успел досказать Аркадиус.

Мазарин, прежде никогда не интересовавшаяся историей, узнала о секте альбигойцев, стремившихся вернуться к евангельской простоте и превыше всего почитавших Богоматерь, об открытой и просвещенной Европе, о культе Прекрасной Дамы, о бесстрашных женщинах, которые рука об руку с мужьями, отцами и братьями сражались против войска Симона де Монфора, посланного папой Иннокентием III искоренить ересь.

Среди легенд о той кровопролитной и неравной борьбе сохранился рассказ о храбрых жительницах Тулузы, которые убили де Монфора, сбросив на него с городской стены тяжелый камень.

В то суровое время катары и Арс Амантис, не разделявшие взглядов друг друга, объединились перед лицом общей беды.

Поистине Джереми был нищим мудрецом.

Его физические недостатки сполна компенсировали острый ум и безграничные знания. Пожитки Мутноглазого в беспорядке валялись на полу. Бумажные замки, построенные из потрепанных книг, напоминали небоскребы начала двадцатого века.

В каждом томе Мазарин ожидало удивительное открытие.

Движение катаров и Арс Амантис опиралось на бесконечно глубокую философию, открывавшую путь в мир символов и тайных знаков, среди которых нашлось место и кельтским сагам, и еврейскому оккультизму, и причудливым верованиям Востока. У катарской символики было много общего с иконографией тамплиеров.

Оказалось, что знак, который Кадис любил рисовать на груди Мазарин, назывался византийским крестом. На самом деле это был окситанский крест: звезда с двенадцатью лучами. Кроме него, существовали еще десятки загадочных знаков, распространившихся по всему миру, проникших в живопись, музыку и литературу. Листая книги, девушка узнавала о поклонении солнцу и огню, о тайных письменах, древних календарях, обелисках, священных деревьях, пентаграмме и магии числа пять, о святом Граале, о том, почему голубка стала аллегорией любви, о связи всего сущего, о двойственности мира, о символе рыбки...

В двух шагах от нее существовал удивительный мир, а она ровным счетом ничего о нем не знала. У Мазарин будто открылись глаза, и все ее горести вдруг показались жалкими песчинками по сравнению с океаном тайного знания. Девушка, всего несколько дней назад решившая расстаться с жизнью, поняла, что в мире есть нечто дороже любви и славы, что жить стоит ради простых, на первый взгляд, вещей, наполненных неисчерпаемым смыслом. Теперь она могла написать такие картины, которые и не снились прежней глупышке Мазарин. Рядом с ее будущими творениями померк бы сам великий Кадис; она в нем больше не нуждалась. А что, если смысл ее жизни вовсе не в том, чтобы обрести счастье, а в том, чтобы запечатлеть на холсте мечты и видения, переполнявшие сейчас ее душу?

— Мне пора домой, — заявила Мазарин, оторвавшись от чтения. — Пора приниматься за работу. Я не могу провести всю жизнь наедине с книгами... Они чудесны, но если я останусь здесь, то непременно погибну.

— Погибнешь? Разве не за этим ты бросилась в реку? Только вообрази! Сгнить на дне грязной речушки или встретить свой конец среди драгоценных томов, захлебнувшись в вековой мудрости?

Мазарин поняла, что Джереми хочет заставить ее задуматься.

— В ту ночь, на мосту, я хотела не умереть... а убежать. Убежать сама не знаю куда, спастись от напастей, которые меня преследовали. Что ты станешь делать, если тебя начнут преследовать? Если кто-то всемогущий захочет сломать твою жизнь? Что делать, если знаешь, что ты никто? Что твое существование — сплошная нелепость?

Мутноглазый был непреклонен.

— Мне очень жаль, Мазарин. Но я не могу тебя отпустить.