Смутные воспоминания понемногу обретали четкость, выступая из тумана прошлого.

Ей вспомнился давний зимний вечер, когда Митрась умирал от тяжелой горячки. Вспомнился его неподвижный, почти восковой профиль на суровой наволочке, закрытые глаза, жесткая бахрома опущенных ресниц. Свои собственные жаркие молитвы… И эта кошка… Да, она сидела тогда на груди у больного мальчика, обернув хвостом поджатые лапки, и взирала на нее с любопытством, но вполне спокойно, без малейшего смятения или страха.

— Глядишь, еще и поднимется, — вдруг раздался из глубин памяти знакомый шамкающий голос. — Кошка сидит — она знает.

Вот оно что! Ну конечно же, не в кошке здесь дело, а в бабке Алене! Она ведь говорила тогда что-то еще, что-то очень важное — про Великий идол. Про дорогу… Сказала: когда приспеет нужда: так вот она и приспела! Сказала: на второго Купалу — и вот он, Купала, на пороге! И дорогу она теперь знает…

На дворе, ворвавшись в ее раздумья, забрехал Гайдук, заглушая своим лаем чьи-то быстрые шаги. Леся выглянула в окошко — через двор, деловито поспешая, мелко семенила лесная ведунья. За ней следовал встревоженный Вася.

— Идут, Митрасю! — кивнула Леся мальчику.

Тот со всех ног бросился отпирать щеколду. В сенях послышался негромкий воркующий голос ведуньи, и в следующий миг она прошествовала в горницу — маленькая быстрая старушка, похожая на рябенькую курочку.

— А, и ты здесь! — мимоходом отметила ведунья, кивнув Лесе, которая сидела на постели больного, снова взяв в ладони его руку.

— Да, я здесь, — откликнулась девушка.

— Не поздно ли? — усмехнулась бабка Марыля, ставя на стол корзинку со снадобьями.

Леся не успела ответить: к постели больного, едва не сбив с ног деловито разбиравшую травы Марылю, метнулся Василь.

— Спит? — спросил он коротко, глядя на запрокинутое лицо друга и его смеженные веки.

Девушка молча покачала головой.

И тут Васю покинули последние остатки выдержки. В отчаянии затряс он друга за плечи, да так, что голова его послушно мотнулась из стороны в сторону.

— Ясю, очнись! Яська, ты меня слышишь? Это же я, Василь! Очнись, кому говорю! Не смей, не смей уходить, слышишь?..

— Оставь, хлопчику, этим его не воротишь, — остановила ведунья, и голос ее прозвучал обыденно и словно бы равнодушно.

— Попа к нему звали? — меж тем продолжала она расспрашивать. — Свечу-громницу жгли?

— Как же я мог? Нет!., - выкрикнул Митрась.

Хотя и без того было ясно, что ничего подобного не было: в хате не пахло ни ладаном, ни воском.

— Ну так хорошо сделал, — похвалила бабка Марыля. — Не то бы ты его точно похоронил.

— А теперь?.. — в голосе мальчика встрепенулась надежда.

— Теперь — не знаю, — ответила старуха. — А вот это вам зажечь бы не мешало, — она выложила на стол огромный полотняный сверток. В этом свертке оказался целый ворох каких-то сухих стеблей, оплетенных бурыми нитями тонкой засохшей листвы, сильно походившей на сушеный укроп.

— Что это? — спросила Леся.

— Горицвет — трава воскрешения. Каждый год он умирает, а весной вновь из темных земель в нашем мире воскресает. Так бы и Ясю нашему воскреснуть, сила у этой травы немалая, да боюсь, и ее не достанет…

— Отчего же? — перебил Митрась.

— Дело тут непростое, родные мои, — вздохнула Марыля. — И началось оно не вчера. Уж сколько пересекалась я с этой его бедой, да все не хотела в нее вступать — боялась…

— А он не боялся — и жил! — гневно возразил Митрась.

— Ты погоди, — мягко остановила его ведунья. — Я вам все по порядку расскажу.

Было это давно. Ну, Алеся тогда совсем девчонка была малая, а ты, Василю, верно, помнишь, как по младости, по глупости искал наш Ясь путь к Великому идолу.

— И я помню, почему же один Василь? — возмущенно перебила Леся.

— Ну, а помнишь — так тем лучше, — примиряюще заверила старуха. — И вот, родные, так вышло, что на ту пору путь к тому идолу знали у нас лишь двое: бабка Алена — да, и для меня она была уже бабкой, — да тезка твой, дед Василь. Он-то и указал Янке путь. Не следовало того делать, Василь и сам это понимал, да ведь и Янку все знали: по-другому он бы и не унялся! Рано ли, поздно ли, а доигрался бы до беды.

Да все равно беда их настигла: потревожили они черное зло, что дремало там же, поблизости. А Великий идол так и не проснулся. Что стало с дедом Василем, вы все знаете: его убили в лесу гайдуки. После того лишь Янка знал путь к идолу. И черный демон про то знал. Он не убил его сразу, нет. Он губил его медленно, годами. Вот уже девять лет лежит на нем проклятие черного рока. Я всегда журилась, на него глядя: такой хлопец — что лицом, что статью, что всей породой, ну без единого изъяна — а судьбы ему не будет, не допустит черное зло.

А как долго он с тем злом бился! Другой на его месте давно бы ноги протянул, а он теперь только сдавать начал. Верно, совсем уже сил не осталось…

— Кабы я мог своей силой с ним поделиться! — воскликнул Митрась.

— Так ты уже и поделился, — ответила старуха. — Ты немалую долю той беды на себя принял. Помнишь, той зимой, когда ты под лед провалился? Я ведь оттого и боялась тогда тебя пользовать, что знала: не простая у тебя горячка. С простой я и управилась бы запросто. Бабке Алене под силу оказалось, да и ей дорогую цену заплатить пришлось. И ему, — она кивнула на лежавшего без памяти Горюнца, — я помочь не могу. Не побороть мне черного зла, не достанет на то моих сил.

Ведунья умолкла, и в наступившей тишине все опустили глаза. И вдруг в этом молчании четко и ясно прозвучал Лесин голос:

— А ведь есть управа на черное зло!

Старуха обернулась к ней, в глазах мелькнуло радостное изумление.

— Вот! — указала она на девушку. — Я-то все маялась: догадаешься али нет?

— Ведь о н может помочь, правда, бабунь? — продолжала Леся. — Е м у ведь по силам черное зло побороть?

— По силам, горлинка, — вздохнула старуха. — Иное дело — захочет ли? Он ведь и без этого помог бы Ясю твоему, кабы тот не замыслил дела недоброго.

— Так ведь не сделал же ничего! — запальчиво перебила Леся.

— Сделал — не сделал, а беде руки развязал. Так что — велика ли разница?

На какую-то минуту девушка замолчала, словно собираясь с мыслями и волей; затем, приняв решение, объявила:

— А если… если я сама е г о попрошу?

Старуха поглядела на нее все с тем же изумлением и покачала головой.

— Отсюда — не попросишь, толку не будет. Т у д а идти надо.

— Я пойду, — сказала она твердо.

И тут, испугавшись, подскочил со своего места Василь.

— Да ты что? Куда это ты пойдешь? Окстись, ночь на пороге!

— Ночь не простая — купальская, — напомнила ведунья. — Волшебная ночь. В эту ночь небо с землей говорит, клады светятся, врата растворяются.

Никто, кроме Леси, не понял ее до конца.

Василь меж тем продолжал горячиться:

— Ишь, чего выдумала! На ночь глядя она пойдет через топи! Мало нам с Янкой беды — не хватало еще, чтоб ты в болоте сгинула!

— Я с тобой пойду, — вызвался Митрась.

— Нет, я! — отстранил его Вася. — Коли уж этой скаженной так идти приспичило, так хоть я за ней пригляжу…

— Вам обоим там делать нечего, — остановила их бабка Марыля. — При вас о н и говорить с ней не станет. Ее это дело, она и должна его сделать, и не должно быть при том чужих. Ступай же, дочка, пора тебе собираться в дорогу. Да и мне время подходит: купальские травы собирать. Так помните, хлопцы: как стемнеет, да звезды в небе затеплятся, зажгите горицвет.

В сенях она придержала Лесю за локоть.

— Так ты все помнишь: куда идти, что надеть?

— Помню: рубаху белую да венок зеленый, рутовый.

— Обереги не забудь, — прошептала старуха.

За перелазом они расстались: ведунья направлялась прямо в лес, а девушке нужно было еще зайти домой — переодеться.

Старикам она решила ничего не говорить, а поскольку все девушки для купальских игрищ надевали длинные белые сорочки и распускали волосы, то Юстин с Тэклей, видя подобные ее приготовления, ничего не должны были заподозрить.