— Господи, помилуй, господи, помилуй, свят, свят, свят…

Приняв решение, Леся бросилась к другому окну - к тому, что выходило на улицу. Шире распахнула створки, оперлась коленом о подоконник.

— Алеся, ты что это? — ахнула Ганна, перестав отчего-то креститься и пришептывать.

— А ну цыц! — прикрикнула на нее Алеся, перебрасывая через подоконник вторую ногу.

— Мысленное ли дело?.. — только и сумела вымолвить бедная Ганна, глядя, как мелькнули из-под подола матово-розовые колени золовки.

Приземлившись в мягкую дорожную пыль, девушка кинулась было в сторону околицы, к дальней хате, куда недавно ушел Савел.

Однако далеко не убежала: возле соседнего тына вдруг подломились ноги, в меркнущем взоре замелькали темные мухи, тяжелый звон пошел в голове. Едва успела ухватиться ослабевшей рукой за шершавый плетень. Ничего страшного, обычные женские недомогания, но — ох, как не вовремя скрутило…

И тут над самым ухом послышался Виринкин голос:

— Леська, ты что тут стоишь, ворон ловишь? Бежим к Янке на двор, там — такое… Савел ваш смертоубийство затеял, народу кругом собралось… И дед твой там же! Бежим скорее, а то так ничего и не увидим!

— Да-да, Вирысю, — ответила она гаснущим голосом; Виринкины слова едва доходили до нее сквозь тяжелый всепоглощающий звон. — Голова что-то закружилась… Пройдет сейчас…

Горюнец, ни о чем еще не подозревая, на своем дворе мирно укладывал дрова в поленницу, когда вдруг ощутил спиной какое-то зловещее движение сзади, а потом услышал, как жалобно заскрипела калитка. Он в тревоге оглянулся — и увидел черные заостренные вилы, упершиеся почти ему в грудь, а за ними — лицо Савла, окаменевшее в своей лютой ненависти, почти безумное.

— Эй, Савося! Ты что это? — безнадежно окликнул его Горюнец.

— Смерть твоя пришла! — услыхал он в ответ. — Погляди ей в глаза, сучий выродок!

— Ну уж нет, малый, ты это брось! — решительно заявил Янка — и едва успел увернуться от острых тяжелых вил, которые Савка метнул ему в грудь.

Едва отскочил — а тот уже снова прет на него, направив в сердце страшное орудие.

На Мироновом дворе, заметив неладное, истошно возопила тетка Прасковья:

— Караул, люди добрые! Режут, убивают!

Янка ухватил березовое полено — ничего лучше не было под рукой — и нанес внезапно резкий удар. Нет, не по Савке, а сбоку по вилам, отчего те вильнули в сторону, а Савел едва не потерял равновесие. Используя удачный момент, Янка ухватил свободной рукой за древко и ловко выдернул его из Савкиных рук.

— Поиграли — и будет! — спокойно пояснил он, забросив Савкины вилы в дальний угол двора.

Но Савел, теперь уже совершенно взъяренный, кинулся на него опять. Горюнец едва успел перехватить его запястья, когда тот уже тянулся схватить его за горло.

— Послушай, уймись ты наконец, люди кругом — вон смотрят! — сердито зашептал он, с трудом удерживая здоровенного парня. Силой они были почти равны, но небольшой перевес был все же на стороне Савла.

Вокруг уже и в самом деле собирался народ, привлеченный Прасковьиным криком. Стекались со всех сторон, грудились возле тына, шептались промеж собой: а что теперь будет? Близко, однако, не совались.

Но Савка лишь плюнул ему в лицо и прошипел сквозь зубы:

— И все равно ты подохнешь! Не жить тебе больше!

И тут, глядя на него, Горюнец понял: это говорил не Савел. Не тот знакомый с детства Савося Галич, с которым они бегали по росе босиком. Это вещал черный демон, захвативший Савосино тело, затуманивший разум. Из желтых Савкиных глаз теперь на него глядело то самое черное зло, что преследовало его долгие годы; то самое, что стерегло путь к древнему идолу и которое спугнули потом они с Лесей, открыв ворота в незримый мир…

Демон-Савел все же вырвался: держать его дальше не достало бы никаких сил. Янка едва успел уклониться от нового страшного удара — в голову, в левый висок.

Противники медленно двинулись по кругу, по-кошачьи пригибаясь, не сводя друг с друга напряженных глаз.

И тут откуда ни возьмись, с молодой прытью перемахнув через тын, метнулся к ним сухонький легкий старичок.

— Хлопцы, хлопцы! Опомнитесь! — испуганно заметался по двору дед Юстин. — Убьетесь же насмерть! Савел! Ян! Да побойтесь же Бога!..

От нового удара Янка увернуться не смог: справа не вовремя оказался старый Юстин, неловко пытавшийся оттащить его за рукав, и уклониться было некуда. Удар пришелся под самую ложечку, в ту уязвимую точку пониже грудины.

Он согнулся от охватившей тело душащей боли; в глазах потемнело, дыхание остановилось. Он ощутил, как вновь проснулся в нем давний недуг, уже, казалось, покинувший его навсегда.

Торжествующий Савел меж тем заносил кулак для нового удара. Да не успел: Янка, задыхаясь от боли, почти не видя белого света, оказался все же проворней. Ярой молнией мелькнула его рука, направляя удар — без жалости, без пощады — в лоб. Какая жалость может быть к черному демону, давнему своему мучителю?..

Савел рухнул наземь, словно подрубленный.

Народ у тына немо замер, потом сдержанно зароптал. Юстин, обезумевший от горя, бросился к неподвижному телу сына.

— Савосенька! — едва выдохнул он сквозь подступившие слезы. — Сынку мой родный!

Затем поднял на Янку свои выцветшие глаза, полные ужаса перед тем, что свершилось, еще не веря в самое худшее.

— Убил ты его? — еле слышно ахнул старик.

Янка не ответил. Все еще не в силах вздохнуть, он зачерпнул ковшом воды из бочки, стоявшей здесь же, на дворе, и единым духом выплеснул на упавшего. Тугие струи ударили по Савкиным загорелым щекам, потекли по шее, насквозь промочили рубаху. Савел застонал, заворочался, захлопал промокшими ресницами.

Народ, прежде опасливо стоявший поодаль, теперь валом повалил на двор. Люди плотным кольцом окружили их троих, толкались локтями, глухо роптали.

— Ирод, убивец! — визгливой кликушей прокричала какая-то женщина.

— Не судите вы его, тетка Авгинья, — с трудом выдохнул Горюнец. — Не в себе он был…

— Ты убивец! — завизжала она в ответ.

— Та-ак! — протянул Янка. — Ну, коли я убивец, где же тогда убитый? — кивнул он на Савку.

И точно: тот уже не лежал, а сидел, морщась от боли, хватаясь за затылок. Промокшая рубаха пузырилась на его спине, словно парус, по ней растекались обширные грязно-серые разводы от промокшей дворовой пыли. Рядом суетился дед Юстин, пытался поднять его на ноги. Савка покачал головой, сжал ладонями виски: в голове, наверное, еще шумело, устоять на ногах не было сил.

— Что… что это было? — прошептал он наконец, и, глянув ему в лицо, Янка понял, что черный демон покинул его. Теперь это снова был всего лишь Савка, с его амбициями и нелегким характером, но по крайней мере не было в нем уже той дикой злобы, той бешеной ненависти. Сейчас она казался беспомощным, жалким, почти ребенком.

— Бедный хлопчик! — вздохнула другая соседка. — Как еще тот гад его до смерти не зашиб!

Откуда-то сбоку протолкалась Леся, порывисто обняла.

— Слава Богу, живой! — всхлипнула она, уткнувшись лицом Янке в грудь.

Толпа кругом загалдела с новой силой.

— Совсем девка стыд потеряла! Милуется еще с душегубом окаянным, и людей не стыдится!..

— К родичу бы подошла, поглядела бы, жив ли? — взвизгнула, кажется, тетка Маланья. — Так нет же, будет она с полюбовником обжиматься — у всех на глазах!

— Савка? — ахнула Леся. — Господи, что с ним?

— Аленка… — простонал Савел, увидев племянницу. — Выбралась-таки…

— Как ты? — спросила она, с сочувствием глядя на своего недавно столь грозного родича — поверженного, мокрого, с гримасой боли на лице.

— Голова болит… — прошептал Савка. — Убить он меня хотел, да вот не вышло… Не судьба…

— Как — убить? — растерялась Леся. — Да что ты говоришь, опомнись!

— Ну, сынку, видать, крепко ты головой-то приложился! — добавил Юстин.

Да ты вспомни, вспомни! — все больше распалялась Леся. — Разве это он тебя убить хотел? Это ведь ты сказал, что живому ему не бывать, вилы еще схватил, меня в хате запер…