Она подняла глаза кверху, к маленькому оконцу под самой крышей, где в падающем луче густого и плотного света клубилась мелкая мучная пыль. Вот за оконцем быстро промелькнула, трепеща крыльями, ласточка. «Славно как на воле, — подумалось ей. — Тепло, солнышко… Ласточки… а я тут сижу под замком и не выйти мне на свет божий…»

Не выйти на свет божий… Что же это ей напоминает? Ага, вот! Наверное, так же сидела и вздыхала прекрасная королевна из сказки, заточенная злым колдуном в каменную башню…

Леся усмехнулась этим мыслям и с сожалением поглядела на свои руки. В потемках, конечно, ничего не увидишь, но она и без того знает на них каждую царапину, каждую заусеницу. Знает, что на ладонях у нее твердые закаменевшие мозоли, а сами руки покрыты густым загаром, особенно темным на тонких пальцах. Что поделаешь: королевны под зноем не ходят и грядки не мотыжат. Хотя, с другой стороны, говорил же пан Генрик, что ее ручкам иная паненка позавидует… И потом, ведь намного лучше прекрасная королевна в башне, чем просто какая-то Леська в амбаре! Кому какое дело до непослушной девчонки, которую в назидание посадили под замок? А сказочная королевна — совсем другое дело… Здесь ведь еще и тайна, а красота, окутанная тайной, возрастает стократ. Пойдет путник мимо неприступной каменной башни, поглядит на высокое окно, забитое чугунной решеткой, и помает: «Какую же, верно, красавицу здесь от глаз людских прячут». Да к тому же ведь королевна не просто в башне сидит — она ждет избавления, ждет прекрасного королевича, а он непременно придет…

Лесю вывел из ее мечтаний знакомый и будничный скрежет ключа в замке.

«Королевич пришел, — глупо подумалось ей. — Недолго пришлось дожидаться».

Хотя где же это слыхано, чтобы королевичи отпирали двери ключами? Нет, они всегда прибывают на белых конях, и кони возносят их на невидимых крыльях к самому окну, возле которого неустанно ждет красавица… Нет, это, наверно, Савка зачем-то вернулся.

Но это был не Савка. И дверь не распахнулась, а слегка приотворилась, осторожно заскрипев. В полосе яркого света быстро мелькнула стройная высокая фигура.

— Лесю! — приглушенно окликнул знакомый голос.

— Да! — отозвалась она. — Ты как же вошел, Ясю? Савел ведь запер меня и ключ унес.

— Важное дело! — хмыкнул Янка. — Он запер, я отпер.

И, наклонясь к самому ее уху, снова понизил голос:

— Дедка твой ключ мне передал, у Савки за спиной.

— Дед? — удивилась она.

— Ну да. А теперь вставай-ка, Лесю, да выбирайся отсюда поскорей — времени у нас нет, — он потянул ее за руку, поднимая с мешков.

— Погоди, Ясю, не поняла я ничего. Расскажи толком.

— Идем-идем, после расскажу. Зараз некогда — соседи вот-вот вернутся. Давай скорей, пока никто не видит!

Леся, по-прежнему ничего не понимая, все же послушно поднялась. Он снова отворил благоразумно прикрытую дверь, сперва выпустил ее, затем вышел сам и, снова навесив замок, повернул в нем ключ.

Леся огляделась по сторонам: никого из соседей и в самом деле не было видно.

— Вот так так! — удивилась она. — Куда же они все подевались?

— Дядька Рыгор ночью в Буге сома поймал, — пояснил друг. — Вот такой здоровый сомина! Рыгор его в поднятой руке держит, а хвост на добрую сажень по земле волочится. Ну ясное дело — все смотреть побежали!

— Ах ты! — воскликнула девушка, даже прихлопнув в ладоши. — Никак, сам рыбий князь попался? Ты его еще ловил когда-то, помнишь?

— Ну что ты, Лесю! Это я, пока мальчишкой был, думал, будто рыбьего князя поймать можно. Он же громадина, его и всемером не поднимешь! Да и нельзя князя ловить: без него вся рыба в Буге переведется. Идем, не мешкай! Да не улицей пойдем — задами, огородами. Никто нас видеть не должен.

— Савки боишься?

— Да при чем тут Савка? Не в том дело.

Он поглядел на нее коротко, искоса, но зорко, испытующе, отчего ей вдруг стало немного жутко.

— Не зразумела еще, куда мы идем?

Она вздрогнула — холодок тронул ее за плечи, невидимой змейкой скользнул по спине.

— Вот-вот, так оно и есть. Мне дед Василь еще говорил: видеть никто не должен — пути не будет.

А с дальнего конца деревни уже близился, надвигался разнобойный гвалт. Длымчане плотным кольцом окружили неторопливо шагавшего дядьку Рыгора, устремив восхищенные взоры на огромную рыбину, которую он держал в поднятой кверху напряженной руке. Сом еще шевелил усами и вздрагивал хвостом; черный ребристый хвостовой плавник был уже оторочен по краю приставшей пылью. Солнечные лучи вспыхивали золотом на его болотно-бурой пятнистой шкуре, зеленовато-желтое брюхо влажно блестело. Соседи завистливо ахали, дивились, шептались, и никто не заметил, как между хатами, стараясь держаться в тени, скользнули два силуэта и скрылись за углом, как будто растаяли.

А между тем двое беглецов уже пересекли открытую поляну, где стояла Длымь, и вошли в лес.

Это был не тот привычный лес, где с детства знакома каждая веточка — нет, теперь это был лес чужой, таинственный, гнетущий. Казалось, по-прежнему беззаботно ликовали птицы, так же мягко шелестел под ногами палый лист, шершавый и сыроватый на ощупь, так же шелестели ветвями кружевные березы и могучие ясени, чьи кроны в солнечном свете горели изумрудным огнем. Однако и в птичьем гомоне, и в лепете ветвей над головами отчетливо сквозила какая-то неясная тревога, невысказанное предупреждение. С каждым шагом тревога сгущалась, делалась все тяжелее, как воздух перед грозой.

Какое-то время Леся молча шла за своим проводником, и в его светло-русом затылке, прямой спине, в мелькании оголенных икр ей тоже чудилось какое-то суровое напряжение.

— Ясю! — окликнула девушка.

— Что такое? — обернулся он.

— Да ничего. Просто мне как-то…

— Боязно? — подсказал друг.

— Ну, не то чтобы… — запротестовала Леся. — Но все равно — не по себе как-то… Скажи, Ясю: когда вы шли тогда с дедом Василем, у тебя тоже было такое?

— Ну, было, — ответил Янка. — Только вот что-то рановато у тебя оно началось, — в его слегка насмешливом голосе она уловила если не осуждение, то, во всяком случае, легкую иронию.

— А то ведь можно и вернуться, коли ты забоялась, — напомнил Янка. — Только уж после нам туда не выбраться, второго случая не будет.

— Ну что ты, Ясю, я и не думаю возвращаться, — заверила девушка. — Ты мне только одно скажи: дед знает?

— Знает, рассказал я ему. Он-то у вас толковый, не гляди, что тихий такой. Пока Савел глотку дерет да кулаками машет, он себе потихонечку, полегонечку, да и повернет дышло, куда надо, а тому и невдомек. Вот, скажем, Савел тебя запер да и пошел себе гоголем: какой он, мол, важный да грозный, надо всеми его воля! А дедка твой меж тем ключик из кармана у него вытянул да и мне и передал.

— Так что же он сказал-то, дед наш? — допытывалась Леся.

— То и сказал: ступайте, мол, коли позвали; стало быть, пора пришла.

Немного помолчав, он добавил:

— Все ведь мы помним, какая гроза над нами висит, и деду твоему это тоже покоя не дает. Верно ты говорила, Лесю: от того, что нас всех по осени ждет, один только Дегтярной камень и может оборонить. Пан Генрик супротив Яроськи не выстоит, а на Господа надежа всегда плоха. Потому и отпустил старик нас к нему на поклон, а мне наказал тебя в дороге беречь, в оба глядеть… Тихо! — шепнул он вдруг.

Впереди послышался шум, треск и шелест ветвей, затем чьи-то голоса и воркующий девичий смех.

— Ложись! — приказал Горюнец полушепотом.

Обхватив Лесю напряженной сильной рукой, он увлек ее за собой на землю. Они припали грудью к сырой прошлогодней листве и теперь глядели сквозь красноватые ветви ракиты, за которой притаились.

А на поляну тем временем выбежала девушка с полурасплетенными русыми косами, в расстегнутом навершнике. В прорези сбившейся белой рубахи мелькали, соблазнительно колыхаясь, розовые полные груди, а на белой шее горели красные следы поцелуев, хорошо различимые даже издали.

Это оказалась Василинка — та самая насмешница, что у колодца позавидовала Лесиной вышивке на Янкином кисете. За нею следом из кустов выскочил какой-то молодчик — судя по одежде, шляхтич из Якубовского застянка. Посреди поляны Василинка, словно бы невзначай, споткнулась, молодчик тут же догнал ее, схватил за плечи и стал бешено целовать.