— Ты куда это опять собралась?

— Скоро вечерять будем, Алеся, — миролюбиво пояснила бабушка. — Ладно уж, девки, собирайте пока на стол. Ганулька, выходи из угла!

День выдался жаркий, горячего никому не хотелось, а потому и ужин был немудреный: черный хлеб да хлодник с молодой свекольной ботвой, кислым щавелем да вчерашней вареной бульбой, очищенной от шершавой кожуры. Свежие огурчики еще не поспели, и вместо них положили для духовитости мелко нарезанный хробуст — огуречную травку.

Савел, видно, еще не простыл после недавней ссоры и все недовольно бурчал:

— Что вода с лебедой, что лебеда с водой — все одно жевать нечего!..

Тэкля временами грозно поднимала на него брови, а Ганулька мелко и часто крестилась да все шептала:

— Спаси, Господи, души наши грешные…

Но это, оказывается, было еще не все. Когда после ужина Леся собирала со стола пустые миски, кто-то постучал в калитку.

— Ну чего стала — поди отворяй! — бросил Савел. — Михал пришел.

— Нет уж! — уперлась она. — Этого гоголя ты сам впускай!

Ганна снова испуганно ахнула:

— Алеся, да как же ты можешь? Ты же… ты же против Бога идешь!..

— Помолчи! — осадил жену Савел и медленно развернулся лицом к Лесе.

— Я тебе что сказал? — проговорил он негромко, но со все нарастающей угрозой в голосе.

— Не пойду! — выдохнула девушка, отступая на шаг.

— Не пойдешь?

— Оставь ее! — вступилась Тэкля.

— Ну что вы там копаетесь, долго я ждать буду? — послышался с улицы голос Михала. — Эй, Савел!

Отворять калитку побежала Ганна, а когда вернулась, за нею следом выступал Михал.

Слов нет, до чего важный да пышный! Сапоги на железных подковах дегтем надраены — дух по всей хате пошел. Поверх богато вышитой рубахи — зеленый суконный навершник — это в июньскую-то жару! И хоть сидел тот навершник на долговязой фигуре довольно-таки мешковато, зато разноцветных кистей с него свисало — целый пук! Концы его широкой пестрой дзяги с гусиными пушками спадали вроде бы на левое бедро, но все же не совсем туда, то и дело путаясь промеж ног, а на голове возвышался совершенно неописуемый брыль — с тульей в добрых пол-аршина высотой, за которую лихо заломлено павлинье перо.

— Вечер добрый, хозяева! — поклонился он.

— Вообще-то перед святыми образами шляпу снимают, — напомнила ему Леся без особой учтивости.

Михал надменно хмыкнул, окинув беглым взором ее босые ноги, ее темную будничную паневу в мелкую крапочку, ее завернутые до локтей рукава и слегка растрепанную голову, но брыль все же снял. Однако лучше бы он этого не делал!

Едва Михал обнажил голову, как Леся поспешила отступить от него прочь, поближе к открытому окну.

— Ты глянь на нее — еще и нос воротит! — покривился Михал.

— А что же ей делать? — вступился за внучку старый Юстин. — От тебя же за версту маслом прогорклым шибет! Гляди, кабы с того масла у тебя последние кудерьки не повылезли.

— Ну так что ж, что масло? — ничуть не смутился Михал. — Зато блестят. И что вам, дедусь, в моей голове не так? Уж давно люди голову маслят, и в городах даже…

— Не люди, а жиды местечковые, — поправил дед.

— Ну а жиды что ж — не люди? — возразил Михал. — А уж Яроська сколько помады на вои чубы изводит…

— Нашел, право, за кем тянуться! — перебила, не выдержав, Леся.

— А ты и вовсе помалкивай, не с тобой говорят! — перебил ее Савел. — На себя-то погляди, в каком виде гостей принимаешь, постыдилась бы хоть!

— Правда что! — подхватил гость. — Тебе, Аленка, в этом твоем уборе по задам только бегать, чтобы, упаси Боже, кто не увидел! Да что я говорю! Пугало на огороде — и то приглядней наряжено!

И тут Леся от всей души пожалела, что Михал не явился раньше и не застал ее в хлеву по колено в навозе.

— А не нравится — никто тебя тут не держит! — отважно повела она речь, стараясь не глядеть в сторону Савки. — Мне, может, и на огороде место, а вот тебя в твоих петушьих обновах только по ярмаркам и возить, народ потешать! Да еще, пожалуй, в битлейке сошел бы за короля Дурдурана.

Короля Дурдурана все они хорошо знали; сколько раз видели его на ярмарках в ближайшем местечке, да и в Длымь как-то раз приезжали битлейщики. Король Дурдуран был одной из колоритнейших фигур у местных кукольников. Длинный и тощий, что твоя оглобля, с писклявым дурашливым голосом, но зато наряженный в золотую парчу, он и в самом деле немного смахивал на Михала, с той лишь разницей, что у раешного короля была еще козлиная бородка из мочалы. Неразлучную пару ему составлял другой король — маленький и круглый, как арбуз на тонких ножках, одетый обычно в красный бархат. Оба монарха без конца бранились и спорили, кто из них главнее; они никак не могли поделить общую на двоих корону, пока наконец находчивый солдат не рассекал ее пополам старинной алебардой.

Леся неспроста помянула Дурдурана: столь же часто долговязый король выступал в роли незадачливого жениха, тщетно добиваясь руки красавицы-королевны, которая любила столь же прекрасного королевича или того же солдата, что рассекал корону.

Даже глуповатый Михал тут же понял намек. Его самого все это, однако, уже начинало порядком сердить. Михал, разумеется, понимал, что в глазах девушки он жених незавидный. Однако же семейство Горбылей было здесь одним из наиболее уважаемых. При всей своей белобрысой непригожести Горбыли слыли надежными, рассудительными и домовитыми хозяевами; и вот уже несколько поколений не было в их роду никаких скандальных историй, вроде сыновнего неповиновения или браков против родительской воли, и тому подобных безобразий. Так что, пожалуй, многие семьи охотно породнились бы с Горбылями. Это вам не одинокий Янка с его синеглазой красой и сомнительным прошлым! А уж Леське-то и вовсе не стоило бы косоротиться: при ее-то отце да матери! И Савкиным согласием он давно заручился, а уж Савел-то в доме, считай, полный хозяин! Однако время шло, а воз с места так и не двинулся: невеста упиралась по-прежнему, и Савел ничего не мог с ней поделать. Да и старики Галичи почему-то принимали его без всякого привета, считая, видимо, что Горбыли Горбылями, а Михал среди тех Горбылей — паршивая овца.

И вот теперь — король Дурдуран! Этого ему еще не хватало! Мигом все село облетит, мальцы дразнить станут — довеку не отмоешься!

Михал недобро покосился на девушку.

— Распустили вы девку-то — дальше ехать некуда! — бросил он старикам. — Знамо дело — без отца да без матери…

— Зачем пришел-то? — поднял голову Тэкля, до сих пор не желавшая его замечать. — Что ты все ходишь-то до нас, очи нам мозолишь?

— А то, тетка Тэкля, зачем хожу, с тем и уйду. Мне-то не к спеху, могу и подождать, а вот Аленке вашей и впрямь деваться некуда, сами скоро поймете! Ну, бывайте, хозяева добрые!

Савел от этих слов как будто растерялся и немного даже оробел — давно его таким не видели.

— Постой, Михалек! — окликнул он приятеля. — Я тебя провожу.

Едва молодцы вышли за порог, Леся сдернула с гвоздя рушник и принялась остервенело гнать м в открытое окно воздух из хаты.

— Прочь! Прочь, поганый дух! — отрывисто пришептывала она, едва переводя дыхание.

— Ну что ты, Алеся, кидаешься на него? — остановила Тэкля. — С дурня-то что возьмешь? Позабудь ты про него — в обиду тебя не дадим!

— И то верно — куда его нам такого! — подхватил дед, и тут же тоненько захихикал — беззлобно и весело, просто потому, что смешно. Так он смеялся, бывало, над чудными панскими модами или над представлениями тех же битлейщиков.

— Нет, как он распетушился-то! — повторял старик меж приступов душившего его смеха. — Как перья-то свои распустил — павлин ощипанный, да и только! А брыль-то! Хи-хи-хи!.. Ей-Богу, с того брыля и Москву, и Варшаву увидишь!.. Ой, не могу!.. Король Дурдуран — это ж придумать надо! Хи-хи-хи!…

Примчался обратно Савел — разозленный и в то же время чем-то словно испуганный. Коршуном налетел он на Леську, рывком потянул у нее рушник.

— Ты мне, Аленка, эти свои выкрутасы кончай! Срамить меня еще выдумала, ишь ты!