И каждая из них, тогдашних девчонок, конечно же, мечтала, что пройдет время, и будет у нее настоящий жених — самый красивый, самый лучший, как мечтают и теперь эти вот малолеточки. Вон как они на нее все уставились, в изумленном восхищении распахнув ресницы; даже ленивый рохля Тарасик — и тот рот разинул, а во рту двух зубов не хватает, новые еще не выросли.

Пусть глядят на нее, пусть любуются, пусть провожают ее глазами — красивую, счастливую, совсем уже взрослую, а рядом с нею — лучшего на селе и на всем белом свете хлопца.

Но тут снова темной тенью мелькнула тревога: ведь Ясь никогда не говорил, что любит ее — отчего же она так в этом уверена? Оттого, что очи его счастьем светятся? Так и у Данилы тоже лицо озарялось, когда смотрел на нее — а чем дело закончилось?

Она бросила на друга всполошенный взгляд, но он смотрел, как и прежде — счастливо и влюбленно, и его рука у нее под локтем была все такой же надежной и теплой.

В перелеске они нагнали девичью стайку с белым конем, на котором царственно восседала Доминика. Первая красавица села лишь небрежно покривила губы, свысока поглядев на счастливую пару; все же прочие сперва малость остолбенели, а затем всей гурьбой ринулись выяснять: что такое затевается, кого женим, кого замуж выдаем?

Через толпу девчат к Лесе протолкалась Ульянка:

— Ты что же это не пришла? — спросила она. — Мы тебя ждали, ждали…

— Да кто ее там ждал, кому она нужна? — послышался резкий, словно крик сойки, Дарунин возглас.

— А ей с нами веселей! — засмеялся Павел Хмара. — Чего она у вас не видала с вашим конем? А у нас ей каждый ручку подаст да в очи заглянет!

Но Ульянка пропустила его слова мимо ушей.

— На вот тебе венок, а то негоже так-то, простоволосой… — она поспешно нахлобучила Лесе на голову венок из березовых ветвей и синего барвинка, не заметив даже, что венок сел криво, на одно ухо.

— Гляньте, девки! Покривился веночек-то! — пронесся по девичьим рядам ехидный шепоток.

Ульянка немедленно исправила свою минутную оплошность, и веночек лег ровно, как ему и было положено, однако пакостный слушок о кривом веночке еще долго витал над селом.

Меж тем Доминика, весьма недовольная тем, что о ней все забыли, и она осталась на своем коне в гордом одиночестве, сдвинула тонкие брови и слегка капризным голосом возгласила:

— Ну что, так все и будем тут стоять? Нам ведь еще поля объезжать!

— А вот сейчас все и пойдем, — ответила Василинка. — Мы впереди, а хлопцы — за нами следом. Только мы уж Леську теперь с собой заберем, нечего ей с вами…

Обе процессии снова неспешно двинулись. Леся попала в девичий круг между Виринкой и Ульянкой. Ее, конечно, немного огорчало, что хлопцы теперь идут позади, и она не может видеть Яся: ей не хотелось отпускать его ни на минуту.

Обе соседки держались вполне дружелюбно, но вот сзади почти наступала ей на пятки противная Дарунька, что было едва ли не хуже, чем если бы они оказались рядом. Дарунька больно толкалась и непрестанно шипела то в одно ухо, то в другое:

— Не доросла ты еще женихов-то заводить! Это одних перестарков на таких вот зеленых тянет…

Дернув плечом, Леся попробовала идти быстрее, но та не отставала:

— Панич-то тебя знать не захотел, не нужна ты ему за грош — так теперь к солдату перекинулась? Ну, добре, добре, по себе и дерево клони…

— А у тебя и такого нет! — огрызнулась Леся.

— У меня? Да чтоб ты знала, коли я захочу — так у меня в сто раз лучше будет! Да и твоего я запросто у тебя отобью, хочешь на спор?

— Да перестаньте вы! — осадила Ульянка. — Нашли время свариться!

Дарунька вроде бы приумолкла, но продолжала злобно сопеть в затылок.

А хлопцы шли следом, размахивая «майским деревом» и весело задирали девчат:

— Эй, ну куда вы торопитесь, потише ступайте! — окликнул Санька Луцук. — А то ведь не догоним!

— Они думают, мы у них Леську опять украдем! — подхватил Симон Горбыль. — А то ведь можем!

— Ну, девки, вы тогда уж посадили бы ее на коня да в галоп пустили — точно никто не догонит! — добавил насмешник Павел Хмара.

Горюнец молчал, но шедший рядом с ним Вася видел, что его друг не сводит напряженного взгляда с темного Лесиного затылка.

Отчего так встревожился Ясь, который совсем недавно казался таким беззаботно-счастливым?

Сам Василь присоединился к ним позже, но хлопцы успели рассказать, что у Янки будто бы только что была стычка с Савлом. А впрочем, в последнее время они без конца сварятся — весна, что ли, дает себя знать?

Самому Васе весна радости не принесла. Что ему и это синее небо, и теплое солнышко, и терпкий запах молодой листвы, и зяблики, и цветы, когда такой сложной и непонятной оказалась его любовь!

Живая, кокетливая Ульянка манила его к себе дразнящим смехом, лукавыми прищурами, подчеркнуто женственной повадкой. Она не давала ему уйти, выбрать другую, снова и снова вселяя в измученное сердце призрак надежды — и в то же время не хотела ничем себя связывать, одновременно поглядывая и на других кавалеров. Однако стоило Васе мельком поглядеть на другую девушку — и ему тут же грозила немилость. Нет, она не скандалила, ни в чем его не упрекала — она просто переставала его замечать, словно бы и нет его на свете. И это бы еще полбеды — однако именно в такие дни она уделяла другим поклонникам втрое больше внимания, нежели обычно, давая понять несчастному Васе, что свет на нем клином не сошелся.

Опала могла длиться и три дня, и два месяца, смотря по ее желанию и настроению.

Таким образом, она оставляла выбор для себя, а для него — нет. К тому же ненаглядная обращалась с ним, как с мальчишкой, хотя на самом деле была почти на три года его моложе.

И вот сегодня — в который раз! — повторилась все та же история.

Он до сих пор ломает голову, почему же так получилось.

Еще вчера она ему намекала, что не прочь весь день провести рядом с ним. Нынче, расставшись с Ясем, он отправился поджидать Ульянку возле ее калитки, чтобы об руку с ней пройти вдоль по улице. Но когда, наконец, дождался, она лишь отмахнулась от него, как от надоеды-комара:

— Погоди, Василю, не до тебя мне! — и побежала опрометью — догонять подруг, по-прежнему неуловимая, недосягаемая.

Василь убеждал сам себя, что она просто скрывает свои чувства, боясь насмешек, но каких же трудов ему стоило поверить в это! Вон Леська же не побоялась!

Кто-то тронул его за локоть; оборотясь, он узнал юного Хведьку. При одном взгляде на этого бедного хлопчика Василь слегка устыдился: в сравнении с ним он был просто счастливцем.

Хведька был безнадежно бледен, и в яркой россыпи конопушек его лицо казалось засиженным мухами. Он беспощадно закусил губу в судорожной попытке сдержать слезы.

— Отстанем, Васю! — прошептал хлопчик, не глядя на него.

— Ну что ж, давай отстанем, — отозвался Василь. Ему было приятно оказаться в роли покровителя.

Какое-то время они оба брели в хвосте, загребая ногами полуистлевшие листья, пока наконец Хведька на заговорил:

— Ты знаешь, Василю, что я думаю? Вот все кругом повторяют: идол да идол, сила у него на исходе… А мы сами-то, что же, без идола — так ничего и не стоим? Панич, видишь ли, Яроське по бумагам что-то должен — ну а мы тут при чем? В гробу мы видали те панские законы, хай сами и разбираются, а мы люди вольные, Яроське оброка платить не станем и с нашей земли никуда не пойдем!

— Вася открыл было рот, но Хведька опять перебил:

— Знаю, знаю, что ты скажешь: а коли гайдуки в деревню нагрянут! Да ты глянь, сколько нас, а тех гайдуков уж никак не более трех десятков — больше Яроське и кормить незачем! К тому же и приемы мы знаем, а они без своих нагаек ни на что не годны, только страхом и берут!

— Пусть так, — не стал спорить Василь. — Однако нагайки все же у них…

— Ну и что? У них нагайки — у нас литовки, колья, грабли, да и сапоги наши с подковами немалого стоят! Ты вон погляди, в какие Янка вырядился: одна подкова вершка на полтора будет!