А уж на этот раз можно и вовсе не сомневаться: все кругом ждут не дождутся дня Святой Троицы, чтобы не только поплясать да послушать байки, но и приглядеться, как поведут себя длымчане. А более всех застянковая шляхта ждет не дождется: эти уж, поди, загодя зубы скалят, готовясь торжествовать, глядя на кислые рожи своих извечных недругов — поглядите, мол, ни дать ни взять журавины осенней налопались.

И потому на длымском совете было решено: празднику быть! Пусть музыканты готовят свои скрипки да цимбалы, пусть девки да молодки достают из сундуков лучшие свои наряды, пусть влюбленные нежнее обнимутся у всех на виду. Да пусть все спрячут подальше свои тревоги и черные думы — чтобы ни единая хмурая рожа в этот день нигде не маячила!

Старикам было нетрудно убедить молодых казаться веселыми: те и сами уже рассудили, что нагореваться они еще успеют, а покуда можно — давайте радоваться!

И длымчане радовались изо всех сил: никогда прежде не казались они столь счастливыми и беззаботными, как теперь, под сенью нависшей над ними грозной беды. С самого рассвета звенели по улицам девичьи песни и смех, а хлопцы уже загодя не в силах были устоять на месте — нетерпеливо топтались с ноги на ногу, подзуживали друг друга и временами затевали шутливую возню.

Горюнец видел в окно, как девчата с долгими песнями провели по улице белого коня с заплетенной в красные ленты гривой, а в недолгом времени провезли на нем одетую в мужское платье Доминику. В правой руке она держала овсяный сноп, прижимая его к высокой груди. Горюнец поневоле залюбовался — так чудно хороша была эта девушка с нежно-румяными щеками и распущенными по плечам светлыми косами, вся в красной вышивке, и на шапке у нее красовалась приколотая бантом красная ленточка. Толпа ее подружек, также с распущенными волосами, по которым струились березовые ветви — венки из березы были на головах у всех — окружали ее кольцом.

Леси среди них не было, да Янка ее и не искал. Еще вчера они с Лесей договорились, что наутро он зайдет за нею, и они вместе отправятся на поляну. Ах, Леся!..

По меньшей мере в пятый раз он оглядел себя в небольшое ручное зеркальце, поправил старательно уложенный ковыльный чуб и подмигнул сам себе красивым синим глазом.

Тут он услышал легкий шорох шагов по двору и звонкий оклик:

— Эй, Ясю!

Он бросился отворять дверь, и в хату влетел возбужденный и счастливый Василь. Щеки у него распылались, глаза блестели, вышитая рубаха чуть съехала набок.

— Яська, нет слов! — воскликнул он, глядя на принаряженного друга. — Вот так бы всегда и ходил! А то, бывало, сгорбится, скукожится весь, голову повесит, морда кислая, очи потухли, кудри свалялись — ну куда годится!

— И не говори, Васю! — засмеялся в ответ Горюнец. — Я вот нынче в зеркале сам себя не узнал!

— К лицу тебе, Ясю, эта рубаха, — отметил Василь, указывая на хорошо ему знакомые черно-красные узоры.

— Да, я ее люблю. Она мне счастье приносит.

— Чары обережные? — спросил Вася.

— Что-то вроде того. И Лесе она нравится.

— А-а! — протянул Василь. — Так это, значит, для Леси ты нынче так разрядился? А я ведь и прежде догадывался…

— Что поделаешь! — вздохнул друг, слегка смутившись. — Сам ведь знаешь, каково оно…

— Да ты что! — ахнул Василь. — Занл бы ты, как я рад за тебя! Ой, гляньте-ка, да у него и дзяжка новая! Она подарила?

Ясь молча кивнул. Эту дзяжку — всю в красно-белых узорах, с тонкой золотой нитью и лебяжьими пушками выткала Леся для Данилы; да ему, вишь, она не понадобилась, и этот искусной работы пояс был отдан Янке. Другой бы, наверно, побрезговал принимать в дар то, что предназначено было сопернику, но Горюнец посчитал это доброй приметой, да и вообще принять дар из Лесиных рук было для него большой радостью.

Наивный Васенька опережал события, спеша с поздравлениями: о взаимности речь еще не заходила. Однако лед уже тронулся, и Горюнец отчего-то не сомневался, что скоро она прозреет.

Однако Васю при этом распирала и какая-то его собственная, особая радость, которой ему не терпелось поделиться. И в самом деле, чуть переведя дух, он наклонился к плечу друга и прошептал тихонько:

— Ты знаешь, Ясю, что мне давеча моя Ульянка сказала? Что не поздоровится мне, коли на кого еще, кроме нее гляну. Стало быть, есть ей все же до меня дело, и надежда у меня есть — правда, Ясю?

— Пожалуй, — очень сдержанно, словно бы нехотя, ответил Горюнец.

Василь вдруг спохватился и хлопнул себя по лбу.

— Вот ведь я-то дурень! Она меня, верно, уж возле околицы дожидается! Побегу я зараз… Ну, бывай!

Хлопнул Вася дверью, прошелестел шагами — и нет его!

За ним следом, так же легко, словно подросток, сбежал по деревянным ступеням и сам Горюнец. Сегодня ему тоже хотелось чувствовать себя юным и беспечным — таким же, как Василек. Тяжкий недуг отступил, и теперь он чувствовал, как вольно расправилась его грудь, развернулись вширь плечи, свежими весенними соками налилось все тело.

По дороге ему навстречу попалась ватага хлопцев, возбужденно галдящих между собой. Впереди всех Саня Луцук размахивал «майским деревом», щедро увитым цветными лентами, бумажными цветами и прочей мишурой.

— Эге-ей! Янка, идем с нами! — весело крикнул он через улицу.

Но Янка в ответ лишь улыбнулся и приветливо помахал рукой.

— Да ну его! — проворчал кто-то из той же ватаги — кажется, Михал. — Алесь, давай повертывай направо, все село надо обойти!

Хлопцы скрылись за поворотом, но до ушей Горюнца еще долго доносился их беззаботный галдеж.

И тут он увидел Лесю. Она шла навстречу, но сама еще не видела его, задумчиво глядя в землю. Как и другие девчата, она была одета для троицких гуляний — в длинную белую рубаху с поликами, скрывавшую ноги почти до щиколоток, густо вышитую по груди и рукавам; без паневы, лишь подхваченную на талии цветным пояском. Роскошные ее волосы были распущены по плечам, как и у других девушек, но вместо венка из березовых ветвей их украшал лишь тоненький обруч, оплетенный в узор красной и белой нитью. По старой детской привычке она теребила одной рукой бусы на шее, а сама при этом выглядела взволнованной и словно бы даже немного расстроенной.

Ясь негромко ее окликнул; она живо обернулась к нему, густые ресницы взметнулись кверху, и в следующий миг он не узнал своей давней подружки — таким счастливым заревом вдруг осветилось ее лицо.

А дальше… Он смутно помнил, как она вскинула кверху руки, как соскользнули к плечам широкие рукава; помнил, как эти руки, гибкие и горячие, захлестнулись на его шее, а он легко, словно перышко, подхватил ее и в радостно-бешеном вихре закружил на руках.

Они не видели, как, обалдело разинув рты, глазели бабы из окон. Небо они видели, чистое весеннее небо, что неслось и качалось вокруг, и невыразимо счастливые глаза друг друга.

Когда же Янка, смущенный своим нежданным порывом, осторожно поставил ее на землю, Леся — тоже, видимо, растерявшись, заговорила первой, и голос ее немного дрожал.

— Заждалась я тебя, Ясю… Думала, уж не придешь…

— Да ну, с чего бы? — неловко откликнулся тот.

— Сама не знаю… Да только ведь всегда так бывает: как появится у тебя радость — так сразу ее будто кто отнять хочет… Будто зло какое-то стережет меня…

— Знаю я это зло, Лесю, — ответил он тихо. — Только ты не поминай его сейчас… Не надо…

— Уж и Савел с Ганулькой ушли на поляну, а тебя все нет… — продолжала она. — А я все сижу возле окошечка, все жду тебя… Я и сама бы к тебе побежала — ты же знаешь, всегда ведь запросто бегала — а тут что-то словно бы держит меня, не пускает, боязно мне отчего-то… А потом вдруг подумала: ну чего мне бояться: ты ведь все ж таки… не чужой ведь…

— И чего же ты забоялась? — спросил он участливо.

Сама я не знаю… Все кругом говорят, будто бы нехорошо это…

Он вдруг лукаво прищурился:

— И что же тут нехорошего?

— Не знаю… — прошептала она.

— Да ну? Ладно, пойдем!

И пошли они вдоль по улице, рука об руку, как виделось Лесе в ее давних грезах. Хоть и не с тем все вышло, как ей мечталось, да что теперь старое ворошить! Знала она только, что счастлива, и что с нежной грустью будет потом вспоминать эти минуты.