Месяц март, он — весна формально,

но ни луж не видать, ни проталин.

Впрочем, может, быть, и нормально —

все же умер товарищ Сталин.

Но могла бы явить природа

и журчанье ручьев весенних,

все же дело такого рода:

умер Сталин — родился Веник.

Я прощения попросил бы —

не впервые о том говорится,

но я вижу тут образ и символ,

потому не грех повториться.

Вождь глядел за страной бессонно,

отливал людей из металла!

А в душе малыша Элинсона

независимость клокотала.

Он мечтал, слегка холодея,

чтоб ценили у нас не покорность,

а энергию и идею,

предприимчивость и проворность.

Он, мужая в стране суровой,

так пробиться мечтал скорее!

Он и в партию был готовый,

но спасла графа про еврея.

И теперь он, чистый душою,

крутит-вертит заводский бизнес —

и с надеждой большой-большою

к стародавней мечте приблизясь:

быть богатым — то есть свободным,

быть свободным — то есть богатым,

жить на уровне международном

и не ведать счета затратам.

Я желаю тебе удачи,

предприимчивый современник!

Чтоб сбылась мечта, не иначе,

дорогой наш товарищ Веник!

Ехали к Западу танки

в сорок четвертом году,

в этой весенней болтанке

видя Победы звезду.

Жутко взрывались фугаски,

были большие дела,

нашу советскую Гаську

мама тогда родила.

Маме, и папочке тоже —

светлая память, покой…

Выросла Гаська пригожей,

а по-уральски — баской.

Возрастом вставлены в раму,

только ничуть не скорбя,

выпьем за папу, за маму,

стало быть, и за тебя.

Будь хороша, как легенда,

в трудные эти года.

Пью за тебя, Гасиенда,

как это делал всегда!

То не корабль в тумане тонет,

заваливщися на бок,

а это наша Гася стонет,

будто сизый голубок.

Приближаясь к дню рожденья,

ей бы. выкрикнуть: «Ура!»

А у ней плохое настроенье,

по-французскому «хандра».

По-английски кличут «сплином»,

по-турецкому — «кисьмет»,

а на русском, на былинном,

и приличных слов-то нет.

Ну, тоска, печаль-кручина,

а задуматься — с чего?

Если Веня в том причина,

мы сейчас к ногтю его.

Если гости виноваты,

дружно выйдем, как вошли,

хоть и ради этой даты

в новых мы штанах пришли.

Жизнь — реальность, не легенда,

на дворе двадцатый век,

брось трепаться, Гасиенда,

ты ж советский, человек.

Пой, танцуй, рисуй картины,

перестань, не унывай,

как себе на именины,

испеки нам каравай.

Рядом пусть искрится водка.

И вкусивши то и то,

скажем: «Гасенька! Молодка!

Ты живи еще лет сто!»

Гасе, Гале, Генриетте —

чтоб сто лет жила на свете!

Тройные есть одеколоны,

тройные есть суперфосфаты,

прыжки тройные и поклоны,

тройные имена и даты.

Сегодня месяца начало,

сегодня Кирова не стало,

но главное его значенье:

сегодня Гасино рожденье.

Она сама себя не старше,

она сама себя моложе,

три имени у юбилярши,

которое из них дороже?

Когда я думаю о Гасе,

тогда не думаю о кассе.

Пишу бесплатно я, и это —

тебе, родная Генриетта.

Промчалась жизни половина,

а ты живи себе, Галина!

Когда я думаю о Гасе,

то я мечтаю об указе,

чтоб орденом была согрета

подруга наша Генриетта.

Чтоб песни пели и былины

о дивных прелестях Галины.

Когда я думаю о Гасе,

поет струна на контрабасе,

и раздается вздох кларнета,

как только в мыслях Генриетта.

Но громче прочих — пианино:

на нем работает Галина.

Когда я думаю о Гасе,

я думаю о высшем классе,

с каким обута и одета

всегда по моде Генриетта,

то коротко оно, то длинно,

а все тебе идет, Галина!

Когда я думаю о Гасе,

я размышляю об окрасе:

едва опять настанет лето,

свой пол покрасит Генриетта.

Напрасно ждать Вениамина:

все в доме делает Галина.

Когда я думаю о Гасе,

я весел, как Чапаев Вася,

и весь танцую, как Одетта,

как только рядом Генриетта,

и весь дрожу, как мандолина,

когда передо мной Галина.

Так выпьем за красотку Гасю,

свой тайный жар в душе погасим.

Подымем тост за Генриетту,

за нашу мирную планету!

И в нашу дружбу — так, Галина? —

не вбить американцам клина!

«Когда бы ты была премьер,

с тебя бы я брала пример.

Прими, май дарлинг Генриетт,

привет от Тэтчер Маргарет.»

«Благодарю тебя, Ритуля,

за эти теплые слова.

Ты на руководящем стуле,

ты всей Британии глава.

А я всего лишь правлю мужем,

но выше пост мне и не нужен.

И кстати: я прочла в газете

про дыры у тебя в бюджете.

И наш бюджет протерт до дыр…

Боритесь, милая, за мир!»

«О Генриетта! Ты согрета

и не берет тебя мороз.

Я так завидую! Ведь это

в Британии — больной вопрос.

Меня упрямые шахтеры

задумали с ума свести.

И даже для моей конторы

угля не могут завезти.

Пишу дрожащею рукою

и поздравляю от души,

увы, не знающей покою.

Не забывай меня. Пиши.»

«Гася! Брось и оторви!

Я, как зверь, ревную!

Окромя моей любви

знать не знай другую.

Я терплю, терплю, пока

под ночным покровом

что ты делаешь в ДК

с Яковом Свердловым?

Если что — ведь загублю…

Как не дам вот денег!

Ладно. Я тебя люблю.

Твой мерзавец Веник.»

Дай, поцелую, дай, поцелую… Почему? Смотри, какой я красивый! У тебя муж тоже красивый? У, ты, какая! Ладно. Я не красивый. Я попугай. «Ваш муж курит, курит, курит!» Сама куришь? У, ты, какая! А он еще и пьет, пьет, пьет! Гама пьешь? А он еще и в карты проигрывает! Не веришь? Почему? Выигрывает? У, ты, какая! Ладно. Я не попугай. Я физик. Оптический. Очки носишь? Мое изобретение. Ну, сними их, сними, дай, поцелую… Ну, почему? Он у тебя тоже оптик? У ты, какая! Ладно. Скажу. Но только тебе. Я Хазанов. Артист. Тот самый. Веришь? Ну то-то. Ну, дай, дай, поцелую… Да почему?! Он у тебя тоже артист? И еще лучше меня?! У, ты, какая!!!

Здравствуй, дорогая тетя Гася!

Пишет тебе кот Матроскин из деревни Простоквашино. У тебя девичья фамилия сельская, хозяйственная, так что приезжай сюды. И дядю Веню бери. Я экономить буду, корову куплю. А дядю Веню запряжем в тележку, будем молочко на рынок возить. Славно заживем!