Мы любим Шмерлинга Семена,

солдата, но не солдафона,

пришедшего, не сняв погона,

в литературу с полигона.

Мы любим Шмерлинга Семена

за книги радостного тона:

пускай не ловят в них шпиона,

не лупят модного пижона,

не изучают в них фотона,

в них нет героев из картона,

нет деревенского жаргона,

нет городского фельетона,

зато в них оптимизма — тонна;

и книги Шмерлинга Семена

воспитывают гегемона!

За то, что он живет влюбленно,

за то, что он творит бессонно

и трудится неугомонно,

мы любим Шмерлинга Семена.

И потому вполне законно

мы выпьем рюмку самогона

(запасшись ломтиком лимона)

во здравье Шмерлинга Семена!

Судьба бойца — в наградах, званиях.

А в чем видна судьба писателя?

Она — у книг его в названиях,

в них проступает обязательно.

Писатели на две оравы

разбились, как на поле бранном.

Ты — «ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛ» —

ни разу не был «ХИТРОВАНОМ».

Мы все конфликтами и спорами

утомлены, и тем не менее,

пришпорь «СЕРЕБРЯНЫМИ ШПОРАМИ»

натруженное вдохновение.

Пусть времена пришли суровые,

пусть в «ЭПИЦЕНТР» жизнь поставлена —

ты покусись на книги новые,

как ПОКУШАЛСЯ ТЫ НА СТАЛИНА.

Веди, как прежде, жизнь такую,

как твой рапорт:

«ЦЕЛЬ ВИЖУ — АТАКУЮ!»

Мой товарищ милый, Веня!

Меня пучит вдохновенье!

Надевай свой окуляр,

ты сегодня юбиляр,

Был ты махонький росток,

тополева веточка,

завершилась точно в срок

твоя тридцатилеточка!

Одного нашли в капусте,

он всю жизнь капусту ест,

а тебя нашли в карьере,

добывающем асбест.

А у меня была знакома элинсонка,

целовалась она очень звонко,

но увез Элинсон элинсонку в Элинсонию,

а я с торя запел симфонию!

Веня, кто тебя ругает,

не друзья, а бестолочь,

мы сошлем их на карьеры,

будут там асбест толочь!

В этот день печальный в марте

знаки траура на карте.

Умер наш Виссарионыч,

его сменит Соломоныч!

У меня была знакоменькая Гася,

подрывался я на ней, как на фугасе,

но увез Элинсон мою Гасю в Гассазию,

а я с горя по стенкам лазию!

Ты такой же, как и я, кудрявый,

ты такой же, как и я, красивый.

И с такой же забубенной славой

ты гремишь над милою Россией.

Не жалею, не зову, не плачу…

Ты, Венюша, тоже не жалей,

не зови и не рыдай — иначе

к богу в душу этот юбилей!

Я лежу сегодня на погосте,

по весне березовой скорбя…

Жаль, что не могу приехать в гости,

чтобы крепко выпить за тебя.

Годы, годы с неизбывной силой

прут и прут нелепою оравой…

Ты такой же, как и я, красивый,

ты такой же, как и я, кудрявый.

Всемирная пресса!

Умерь свои галдеж

про разный там Бангла-деш.

Чжоу энь-лай,

заткнись и не лай.

Не пыжься напрасно,

мистер Никсон,

довольно базлать в телевиденье:

сегодня не ты,

а наш друг Элинсон

для мира

всего удивительней.

Народ!

К юбиляру вали кулем,

не жалей ему реверанса:

простой работяга стал

королем

конферанса

и преферанса.

Я сам фантазер,

знаток мистерий,

что Гоголь и Гофман? —

позор и стыд,

но

Вениамину

гожусь

в подмастерья,

когда он со сцены свистит.

Гудят над миром поезда,

мелькают деревеньки…

Свистеть везде, свистеть всегда —

вот лозунг мой и Веньки.

Дорогой Вениамин,

годы скачут, мы стареем,

нынче нужен витамин всем,

особенно евреям.

Отступили прочь морозы,

но грызут витаминозы,

жизнь идет, запасы тают,

в организме не хватает

витаминов и солей,

и поэтому — налей.

Наливай и наливайся,

темпераментный блондин,

таковым и оставайся,

ты у нас такой один.

А когда ты забалдеешь,

подойдет заветный срок,

и появится Авдеич,

и запустит матерок…

Ты лети, матерок,

через тысячи дорог,

через весь родимый край,

и в Москву и на Алтай,

и в Израиль и в Китай,

и обратно скорей прилетай!

Дорогой Вениамин,

инженер и гражданин,

гитарист, актер, поэт,

ты в рассвете лучших лет,

и в своем прогрессе быстром

через год, от силы два,

станешь ты у нас министром,

здравствуй, матушка Москва!

Принимайте Элинсона

и подвиньтесь вы, в Кремле —

он работает бессонно,

капитан на корабле.

Он ведет страну большую,

как Авдеич, мудр и прост,

а здоровье пошатнется —

вся страна подымет тост.

Встанет дружно вся страна

и подымет стакана:

«Поздравляем с днем рожденья

и желаем вдохновенья

и в застолье, и на сцене,

и на вахте трудовой.

Будь здоров и счастлив,

Веня, наш учитель дорогой!»

Загадка — жизнь. То будней маята,

то годы пролетают, как мгновенья.

Но не пугайте возрастом Христа

моёго друга и соседа Веню.

Да, был Христос, как Элинсон — еврей,

и был таким же стройным и красивым,

но был Христос кустарь из кустарей,

а Веня подружился с коллективом.

Христос родился под звездою Вифлеемской,

а Веня — под советскою звездой,

Христос жил жизнью деревенской,

а Веня — жизнью городской.

Христос был холостяк-идеалист,

а Веня обзавелся домом.

Христос был бессознательный марксист,

а Элинсон — марксист с дипломом.

Христос бывал маленько скуповат:

толпу гостей кормил пятью хлебами.

А Веня щедр, широк и тороват.

вы это видите и сами.

Поднимем же, друзья мои, бокал

за именинника, любименького Веню,

чтоб он Исуса точно обскакал

и прожил дольше раза в три, не мене.