— Красный краситель № 32, — объяснил Пенсиас. Бейкер решил было, что пятна у него на губах — синяки, но теперь осознал, что зубы и десны Пенсиаса — точнее, весь рот изнутри — выкрашены в малиновый. — Каждый день выпиваю по двенадцать жидких унций.

— Пищевого красителя?

— Это слабый канцероген. Вырабатываю привычку.

— К чему?

— К раку.

Бейкер сохранил бесстрастное лицо.

— Помогает?

— Это необходимость, — ответил Пенсиас. — В наше время бесполезно надеяться, что он обойдет тебя стороной. В воздухе и воде слишком много яда, куда ни прячься, он до тебя доберется. Так что единственный шанс — выработать иммунитет. Мутируй или умри.

— Вот. — Ванна положила на стол запечатанный пакет и подтолкнула его к Бейкеру. — Там вся нужная информация: палубные планы, основные параметры корабля, навигационные карты и координаты места, где вы будете ждать Дюфрена. Не потеряйте.

— Он сам к нам приплывет?

— У вас будет особый груз. Дорогой, перед которым он не сможет устоять. Вы, капитан Бейкер, должны сделать все возможное, чтобы Дюфрен не застал вас врасплох.

Пенсиас прокашлялся; линзы ОЧЕЙ зажужжали и перефокусировались.

— Не забудьте про мой бонус, — сказал он Ванне. — Вы ни слова не сказали про мой бонус.

— Бонус. — Ванна относилась к Пенсиасу так, будто это действительно какое-то назойливое насекомое. — Вам известно, во сколько обходится эта миссия обеззараживания? А на эту вашу бесполезную блажь нужна дополнительная сумма.

— Это не бесполезно, — настаивал Пенсиас, — и это не блажь. Что-то вы не предлагаете сокровищ за голову Дюфрена. Я буду работать только за свой бонус.

— Потом, — сказала Ванна. — Потопите Дюфрена — тогда обсудим…

— Нет. Завтра же утром. Мне он нужен для охоты.

— Это смешно! У вас и так на корабле полно оружия. И Дюфрен будет под водой, так что вам не понадобится…

— Антитела не нужны, пока не поразит болезнь, — возражал Пенсиас. — Привычка не нужна, пока она не станет нужна. Я хочу свой бонус.

Капитан Бейкер следил за спором.

— Мне нужно об этом знать? — поинтересовался он.

— Нет, — ответила Ванна.

— Завтра, — повторил Пенсиас.

— Ладно, — сказал капитан Бейкер и подумал про себя: Шанс, ты об этом еще пожалеешь.

— Мистер Гант, мои меланезийские предки служили «грузовому культу», — начал Бартоломей Фрум.

К семи часам вечера Кора общественного мнения опустела, осталось лишь четыре человека, расположившихся у окна, и Электроуборщик, который пылесосил около лифтов. Сиваш Каспийски стоял чуть позади Фуада и Бартоломея, словно отец, готовый поддержать своих детей, а Гарри откинулся на спинку крутящегося стула и задрал ноги, готовясь выслушать, как заявил Сиваш, «охрененную историю».

— Грузовой культ, — повторил Гант. — Это что-то вроде дианетики[165]?

— Нет, сэр, вряд ли, хотя я мало что знаю про дианетику. Грузовой культ начал процветать на Фиджи в 1880-х годах. Местные жители, увидев богатство европейцев и американцев, подумали, что и у них есть право на те же прелести, как и у белых людей. Но они были не так образованны и ничего не знали о Промышленной Революции и средствах производства. А из того, что знали, заключили, что надо построить порты, маяки и таможенные пункты — или по крайней мере попытаться изобразить все это как можно лучше с помощью подручного необработанного материала — и по волшебству появятся корабли с грузом… Шло время, культ распространился на другие острова Меланезии и стал развиваться в зависимости от более современных обстоятельств. Моя семья присоединилась к нему в 1935 году, но вместо дока они построили летную полосу, вместо посадочных огней горели факелы, стояла билетная стойка из плавника. Они взяли себе имя Фрум, в честь Джона Фрума, белого пилота, который должен был вылететь из облаков на самолете «Красного Креста» и привезти им электрические лампочки, автомобили и «кока-колу».

— Ха, — сказал Гарри Гант, — ха, во дела.

— Разумеется, самолет не прилетел…

— И они наконец сдались.

— О, нет. Нет, сэр. Думаю, в каком-то смысле это похоже на дианетику… Волшебства не случилось, но культ все равно не вымер — только стратегия изменилась. В 1940 году, после того как за целых пять не прилетело ни одного самолета с грузом, Фрумы заняли более активную позицию. Они собрали все свои ценности и обменяли их на билет на пароход до Америки, который отдали моему деду, Малышу Джону Фруму. Его задачей было найти и похитить президента Рузвельта — или купить его, если получится, — и привезти живым в Меланезию. Когда у Фрумов будет собственный американский президент, самолеты с грузами несомненно прилетят…

— Такой нелепой аргументации, — вставил Фуад Нассиф, — следует ждать от людей, не знакомых с Аристотелевой логикой. Мои соотечественники…

— Конечным пунктом путешествия моего деда, — продолжал Бартоломей, — был Нью-Йорк, потому что Фрумы слышали, будто это величайший город с величайшим грузом на свете. И естественно, президент Рузвельт должен находиться именно там. Но пароход довез дедушку только до Сан-Франциско. Когда он оказался в Калифорнии, у него в карманах оставалось лишь несколько монет, и он бы, наверное, помер с голода, если бы над ним не сжалился японо-американский промышленник по фамилии Хидэёси… Он владел парочкой прибыльных фармацевтических заводов. Поскольку он сам был иммигрантом, его поразили отвага и целеустремленность Малыша Джона, приехавшего на чужую землю, хотя он и считал, что грузовой культ — тупейшая затея на свете. Он нашел дедушке жилье, нанял ему учителя, дал работу — грузить на складе коробки с медикаментами. Дедушка подумал, что нашел землю обетованную, и невероятно радовался рабской зарплате, которую получал от Хидэёси, и почти все деньги отсылал остальным Фрумам в Меланезию… А потом случилась Вторая мировая война и Пёрл-Харбор. В 1942 году президент Рузвельт приказал всем японцам, живущим на Западном побережье, передислоцироваться в лагеря для интернированных. Правительство дало Хидэёси две недели на то, чтобы продать дом, бизнес и уладить другие дела. Мистер Гант, можете себе представить, что в таких условиях это была, скорее, гаражная распродажа, а не обдуманная ликвидация активов. Хидэёси потерял последнюю рубашку, а вместе с ней и уважение к Соединенным Штатам. Особую обиду он затаил на белых дельцов, которые воспользовались его беспомощностью и скупили всю его собственность по мизерной цене, — и поклялся отомстить, но в лагере интернированных Хидэёси заразился холерой и воспалением легких и чуть не умер… А дедушка эти несколько лет красил армейские грузовые самолеты. На второй, ночной, работе он мыл полы в патентном ведомстве Сан-Франциско, где познакомился с моей бабушкой, Ханной Каценштейн.

— Каценштейн? — Фамилия показалась знакомой; Ганту вспомнилось, что он видел ее в списке подозреваемых в причастности к экотерроризму, который К.Д. Сингх прислал из Вашингтона по факсу.

— В семье она была белой вороной, — продолжал Бартоломей. Почти все Каценштейны были сионистами и переехали в Палестину агитировать народ за независимое еврейское государство, но бабушка Ханна мечтала прославиться в Америке как изобретатель. Она придумала несколько полезных устройств, но поскольку ничего не смыслила в бизнесе, торговлю не раскрутила. Так что, когда они решили пожениться, она была почти так же бедна, как и дедушка… Когда война подошла к концу, Хидэёси выпустили из лагеря, и он вернулся в Калифорнию. За время болезни он ослаб, а от злобы помутился рассудком. Он нашел моего деда с его женой — кроме них, никто не мог выслушивать его яростный бред — и убедил их принять участие в его плане мести. Несмотря на то что, продав фабрики, он понес большие убытки, у него все равно осталось некоторое состояние, а бабушка Ханна рада была поиграть в заговор, если это принесет деньги на эксперименты. Дедушка же, разумеется, по-прежнему считал, что обязан Хидэёси; к тому же он заскучал по ритуалам грузового культа…