Только жена брата ни разу не появилась на участке. Еще зимой, когда брат заикнулся про дачу, она сказала, что всю юность прожила за городом и у нее аллергия на всякую загородную жизнь. Забегая вперед, скажу — свое принципиальное неучастие в строительстве она все же нарушила когда мы наполовину собрали дом; она решила «нанести визит вежливости», но внезапно влюбилась в участок и с таким горением взялась его обустраивать, что брат испугался и мне шепнул:

— Как бы она не забросила свою основную работу. Она очень увлекающийся человек.

В полдень мы всей командой отправлялись купаться на водохранилище. С погодой нам повезло — за весь июнь не было ни одной капли дождя. За июнь мы полностью сложили стены дома и сколотили каркас мансарды, и за этот месяц все похудели, загорели, выглядели поджарыми, помолодевшими, хотя и вступили в ряды бородатых и длинноволосых. Работа на свежем воздухе, под жгучим солнцем, стала для нас лучшим отдыхом. Мы излечились от всяких радикулитов, бронхитов, головных болей и грустных мыслей. Ясное дело, наши тела покрылись ссадинами, порезами, синяками, поскольку мы не очень-то заботились о мерах предосторожности, но все эти шрамы женщины рассматривали как ордена и их восхищенные взгляды были лучшим вознаграждением за наши, можно сказать, добровольные страдания.

Теперь, возвращаясь в город, мы проезжали мимо деревень, в которых на табуретах продавались цветы — вдоль дороги устраивались настоящие выставки — машины катили словно в оранжереях, среди всевозможных ароматов.

В июле занялись вторым этажом — мы торопились навесить крышу, опасались капризов погоды, но дни по-прежнему стояли абсолютно безоблачные и жаркие. Вообще лето было как по заказу. Только однажды, и именно в тот момент, когда мы прибили на крыше последний лист шифера, послышались отголоски грома и, словно для проверки нашей работы, сверху рухнул короткий ливень.

Крыша придала полноту и целостность всему строению, она как бы венчала наш трехмесячный труд. Теперь все чаще мы откладывали работу, отходили от участка на некоторое расстояние и с гордостью рассматривали свое творение — это было зрелище, способное взволновать любого — во всяком случае, у подружек наших приятелей оно вызывало священный трепет.

Иногда я думал, что дачи — своего рода игрушки взрослых людей, что с годами человек, достигая определенного возрастного пика, идет назад — как бы живет в зеркальном отражении прошлого — в пятьдесят лет ощущает прилив сил тридцатилетнего, после пятидесяти влюбляется как в юности — а почему и нет? Затем, точно подросток, заново открывает мир (смотрит на привычные вещи по-новому), и под старость окончательно впадает в детство. Такое положение вещей меня вполне устраивало — особенно предстоящие годы и связанные с ними романтические приключения.

Теперь каждый раз, возвращаясь в город, меня угнетали стены холостяцкой квартиры — я чувствовал себя страдальцем, замурованным в железобетонную коробку, — какие-то невидимые силы тянули в лесной поселок, в дом, наполненный солнцем, сверкающий широкими окнами, пахнущий стружкой и смолой. Случалось, звонил кто-нибудь из приятелей и спрашивал: «Куда пропал?». Я начинал подробно рассказывать, но приятель перебивал:

— Участок, дача, — это звучит слишком респектабельно, это не для тебя. На кой черт тебе эта дача?! Сколько ты собираешься жить?! Время ведь безжалостно. И вообще, что за собственнические интересы?! Вот так многие — начинают жить с думой обо всем человечестве, а заканчивают дачами, «Жигулями»!

Я оправдывал свое грехопадение, объяснял, что люблю строить, что-то делать руками, хочу проверить себя, доказать, что могу…

— С дачами одна морока, — не унимался приятель. — Кончится работа, начнется ремонт. Известное дело — отец строит, сын живет, внук ремонтирует. Но тебе-то и жить там не придется — ухлопаешь на нее последние годы, а ремонтировать некому, ведь ни у тебя, ни у брата нет наследников.

— Мне главное — построить, — стойко повторял я, прекрасно понимая, что мой довод неубедителен.

До конца июля мы настелили полы, сколотили внутренние перегородки и лестницу на второй этаж. Потом снаружи стены пропитали олифой, сделали крыльцо и во входную дверь вставили замок. Дом был готов, и выглядел не просто красиво, а потрясающе, неким совершенством, хотя это слово звучит неуместно — это уж я хватил чересчур. С другой стороны — почему чересчур?! Ведь совершенные вещи существуют в глазах зрителей, а в моих глазах наш дом именно таким и был. И главное, он как-то гармонично вписывался в участок. Я даже подумал, что существует какое-то притяжение строения к местности. Потом мне пришло в голову, что вообще все вещи притягиваются или отталкиваются друг от друга. Я вдруг увидел свой рабочий стол с настольной лампой, пишущей машинкой, стопкой бумаги, карандашами, точилкой, пепельницей, зажигалкой — все предметы не просто связывало их предназначение, они как-то слаженно дополняли друг друга. На минуту меня потянуло в тот обжитой закуток, но тут же этот порыв сам по себе угас — моя жизнь уже сузилась до дачного участка и доски, штыри, пакля были для меня гораздо важнее всякой писанины.

На новоселье один из друзей притащил разборный стол, другой — табуретки, третий — раскладушку и матрац, четвертый — посуду; мы с братом перенесли из сарая мебель — обе тахты и стулья, и дом принял вполне обжитой вид. О сложной комбинации запахов внутри дома не говорю — в нем стоял особый древесный дух. Всю ночь мы сидели под керосиновой лампой и произносили тосты в собственную честь и, понятно, словесных красот не жалели.

Ну а за август сделали хозблок, туалет и душ — это уже для нас, закаленных, было разминкой, хотя порой работали до темноты, пока виднелась шляпка гвоздя. Таким образом, дом мы построили, участок более-менее освоили, но странное дело — после этого и для меня и для брата загородная обитель потеряла всякий интерес; цель была достигнута, впечатлений получено предостаточно, все запахи какие можно — впитали, душа требовала успокоения. Брат заявил:

— Все-таки от долгого физического труда немного тупеешь. Мне уже снятся всякие пазы, баклашки, отвесы. Я соскучился по умственной работе.

А я подумал: «Еще только сентябрь, не поздно съездить к морю, застану бархатный сезон», — и укатил на неделю в Крым.

Я думал — может, друзья переберутся на нашу дачу или хотя бы станут на ней проводить выходные дни. Не тут-то было. Их уже настолько охватила строительная лихорадка, что они тоже где-то выбили участки и начали завозить материал, и, разумеется, рассчитывали на нашу с братом бескорыстную помощь. Вот так и получилось, что до следующего года мы с братом все свободное время проводили на участках друзей, а свою дачу больше не видели. И на следующий год побывали на ней всего дважды: первый раз, когда проложили водопровод, второй — когда провели электричество. За это время в поселке произошли занимательные и грустные события.

«Интеллигенты» неожиданно для всех продали свой дом и, по слухам, прилично обогатились. Перед продажей в их парнике красовались огромные красные помидоры. Такой урожай на торфянике выглядел сказкой.

— Вот хозяева, так хозяева, — охали и ахали дачники.

— Японская рассада, — посмеивались интеллигенты.

Но с их отъездом выяснилось, что помидоры им прислали родственники из Саратова и они просто привязали овощи «ради забавы».

Редактор еженедельника обнес участок глухим забором и разводил в парниках клубнику на продажу; никто из знакомых к нему не приезжал.

Деловой, энергичный Кульдин так ничего и не построил — в его котловане, заполненном водой, плавали караси.

А Виктору Петровичу не повезло — он надорвался и получил инфаркт, и, пока лежал в больнице, его дом сгорел; электропроводку прогрызли мыши, и, когда дали ток, произошло замыкание. Сухой дом вспыхнул как факел и полностью сгорел за полчаса. А наши березы почернели от копоти.

На этом рассказ о строительстве дачи можно закончить, но необходимо выразить благодарность друзьям помощникам: