Надеюсь, ты счастлива, и если и думаешь обо мне, то только как о смутном сне. Тебе было два с половиной года, когда я тебя бросила. Сегодня тебе исполняется восемнадцать, ты достигла совершеннолетия и вправе делать все, что хочешь, что бы там ни считала Альма. Постарайся уехать из Емтланда после школы, куда — не играет роли. Учись или работай. Тьфу. Кому я даю советы? Я в совершенстве овладела искусством не думать о тебе. Еще несколько лет назад я была в этом деле любителем. В этом заключалось все мое существование. Иногда я могла целыми днями лежать, не вставая с постели, поскольку была полностью занята тем, чтобы не думать о тебе. Мне становилось легче, когда я садилась в комнате на стул или ложилась под стол и смотрела вверх. Как будто здесь, в своем домике, я играла с горем в прятки. А горе в смятении кружило по комнате и через какое-то время находило меня и ввинчивало свою ледяную детскую руку мне в сердце.
Теперь печаль редко меня находит. Она заблудилась где-то в болотах. Все кончилось в один день, когда я поняла, как много лет прошло. Что уже поздно, только я этого не осознавала. Печали немало способствовало то, что я думала, будто по-прежнему должна принять решение. Вернуться или нет? Потом, когда я поняла, что все уже поздно, стало легче.
По иронии судьбы первые годы меня спасала моя болезнь. Сначала состояние должно стабилизироваться, а потом я буду вправе сойти с ума. Для стабилизации я обычно брала палку и отправлялась к моим лечебным местам, как я их называла. Сначала часовое сидение на особом камне рядом с барсучьей норой. Затем канава, в которой я опускалась на колени и стояла так около получаса, а если слой снега был толстым, то и час. И наконец, три круга вокруг брошенного грузовика и потом час за рулем, спина плотно прижата к влажному рваному сиденью из прорезиненной ткани, пока не промокнет куртка. И с каждым разом мне становилось немного лучше — сначала ягодицам, потом ногам до колен и в конце концов спине. Сначала сзади, потом спереди. И каждый раз я вспоминала, что я не душевнобольная и вообще не в состоянии сойти с ума. Я приехала сюда, чтобы выжить. Сегодня без палки я не могу ходить на большие расстояния.
Конечно, есть привкус горечи в мысли о том, что я сегодня живу благодаря той же самой целеустремленности и гордости, которые присущи Альме. Я ненавижу эту гордость. Именно из-за нее все чувства Альмы полностью исказились. Первые годы я думала, что меня обратила в бегство моя слабость. Что у меня нет сил быть матерью, нет сил жить рядом с Альмой или с тобой, что я вообще не хочу жить. Но теперь, когда я вступила в средний возраст, я не спрашиваю себя, кто я есть, а спрашиваю, кем я была. Я совершенно не была слабой, кроме как, конечно, физически. Сюда меня привела целеустремленность.
Нет, я, таким образом, не душевнобольная (хотя количество кошек становится критическим). Но конечно, я продукт моего изолированного детства и моей довольно изолированной жизни (хотя на самом деле здесь, в Раю, есть мужчины, но звезд с неба они не хватают). Это важно. Ты должна это знать. Я считаю себя в высшей степени нормальной. Кроме того, что мое тело никогда по-настоящему не было моим другом, если можно так сказать.
Но хватит говорить о моем теле. Оставим до следующего раза. И прости меня, если пишу о самой себе, но я ведь совершенно ничего не знаю о том, что собой представляет твоя жизнь. Как ты сейчас выглядишь, как ты думаешь и что чувствуешь. И я ведь знаю, что не пошлю это письмо, так было все другие разы, когда я садилась писать: оно останется лежать, а потом будет драматически сожжено в печи или осторожно сохранено. Думать о том, что я сделала тебе плохого, — все равно, что катиться в черную дыру, где вся тоска, печаль и любовь превращаются в концентрат ненависти к самой себе, в гнев и отчаяние. Чтобы не делать этого, чтобы меня не засосала черная дыра внутри меня, я давно придумала уловку: я начала думать о настоящих черных дырах. Мы, твоя бабушка и я, довольно хорошо умеем мыслить практически. Я поселилась в бывшей учительской квартире, это одно из моих лучших решений, и среди книг было легче выучить цифры, чем язык. Альма ненавидит цифры. Это ее комплекс неполноценности. Может быть, это детский предлог, но математика и астрономия самые невинные науки в чистом виде. Бестелесные. Отрада для тех, кто мучим своим телом.
Знаешь ли ты, моя любимая дочь, что мы должны благодарить черные дыры в космосе за то, что живем? Ничего, если я тебе о них расскажу? Но хочу подчеркнуть, что делаю это потому, что должна.
Без черных дыр во Вселенной не было бы равновесия. Именно эти взорвавшиеся звезды являются предпосылкой возникновения новых солнечных систем. Посредине Млечного Пути находится огромная черная дыра. Наша Солнечная система вращается вокруг этой супермассивной дыры. В свое время дыра втянула в себя пыль и частицы из звездной туманности и сплела из нее детскую, где могли зажигаться новые звезды. Звездная туманность — остатки взорвавшейся звезды. В результате таких взрывов образуются все элементы, и только в результате самых крупных взрывов, суперновых взрывов, жара и давление увеличиваются до такой степени, что образуются необычно тяжелые элементы: золото, европий, нептуний, платина, уран, ртуть, радон — как красивые, так иногда и очень опасные. Моя любимица — туманность Бабочка — сверкает во тьме двойными крыльями розовым, желтым, зеленым и голубым.
Когда черная дыра стянула газ из туманности в детскую, в средней галактике родились миллионы звезд. Млечный Путь. И наконец, 4,5 миллиарда лет назад и практически на периферии родилось наше Солнце, а вокруг Солнца стала вращаться Земля.
А на Земле холодным днем много лет назад я родила тебя. Я никогда не забуду, как сверкали твои глаза; стоит мне только прикрыть веки, как я вижу все краски туманности Бабочки и все мерцающие световые оттенки элементов.
Ты, может быть, совсем не стала интересоваться природой так, как я. Хорошо! Занимайся в таком случае тем, что тебе самой нравится! Гуманитарные науки, баскетбол, компьютерные игры, мальчики, что угодно. Я просто пытаюсь подойти к делу. Ты должна понять, что Манфред, твой дедушка, поклонялся Альме за то, что она в его глазах была гением. А на меня она смотрела сверху вниз, обращалась со мной, как… Нет, об этом в следующий раз.
А потом просто-напросто всю свою взрослую жизнь я жила под самым красивым в мире звездным небом, совершенно не замутненным световым загрязнением. Здесь проникаешься некоторым уважением к Вселенной. Днем я вижу парящих в воздухе сильных ястребов, летом — буйную зелень, стаи лисьих семейств и гнущиеся под тяжестью плодов яблони; особенно много шишковатых, некрасивых и светло-зеленых яблок. Но именно ночью загораются скопления и гроздья драгоценных камней. Именно поэтому я считаю это место Раем. Я вернулась в Эдем, но обнаружила, что он почти что заброшен. Никакого Адама здесь и в помине не было… Поздней осенью весь Млечный Путь виден во всю свою ширину уже начиная с пяти вечера. Такое звездное небо люди видели раньше, когда по ночам им являлись образы из сказок, пока все не разрушило электричество. Куда делись огромные фантастические сказания? Ты не задумывалась над тем, что миллиарды бедных людей в больших мегаполисах никогда не смогут увидеть по-настоящему ясное звездное небо? Никогда не смогут увидеть пятиконечную латинскую букву W созвездия Кассиопеи — крошечные родимые пятнышки на твоей левой щеке напоминают это созвездие.
Или на правой? Прости мне мою неуверенность. И вот она опять, печаль, рука об руку с виной и страхом.
В центре черных дыр находится глаз шторма — то, что физики называют сингулярностью. Это экстремальная точка, где законы физики выведены из игры: говорят, что время и место меняются там местами. Гравитация там настолько сильна, что сжимается не только свет, но и все известные нам измерения — восток, запад, север и юг — сливаются в одно целое: будущее именно там.
