Он поцеловал меня.

Я замерла, когда его теплые, твердые губы прижались к моим. Этого… этого не могло происходить. Финн целовал меня, действительно целовал меня. Мои губы открылись в удивлении, моя шея болела, но это того стоило. Он застонал против моего рта, и звук пробежал по моему телу как огонь по бензину. Одна из его рук скользнула вниз к моей шее, прижимая мое лицо, чтобы углубить поцелуй. Другая рука прошлась по моим ребрам, чтобы коснуться голой полоски кожи, где съехала моя рубашка. Мои руки обхватили его, чтобы убрать любое пространство, оставленное между нами.

Его вес заставил меня пошевелиться в кровати, и я вздрогнула, боль пронзила ногу, как будто меня били снова и снова. Финн резко отдернулся, но его руки удержали меня на месте.

— О, Боже… я сделал тебе больно…

Я притянула его к себе, и наши губы встретились, не давая ему договорить. Это действительно было больно. Все было больно, но меня это не волновало. Губы Финна двигались против моих, и он дрожал, его руки осторожно касались тех мест, которые болели.

— Боже, — застонал он, утыкаясь в меня лбом и дрожа. — Я хочу чувствовать это, Эмма. Я хочу чувствовать тебя и не могу.

Я нахмурилась, но он снова поцеловал меня, как если бы он сам мог быть живым и поддержал мою голову, оказывая моей шее поддержку, в которой она нуждалась. Я тоже хотела, чтобы он мог чувствовать меня. Хотела, чтобы он чувствовал огонь в венах, как чувствовала я, и я не понимала, почему он не мог.

Внезапно, в комнате не было ни гнева, ни лжи. Был только Финн. Воспоминания об этом, возможно, были хороши, но они были ничем по сравнению с реальными вещами. Его руки лежали на моих бедрах, хватая мою плоть, как будто он хотел меня больше, чем он мог получить.

— Финн, — прошептала я в его поцелуй, также нуждаясь в этом. Слишком сильно нуждаясь. Я никогда не хотела, чтобы это заканчивалось. Мои руки скользили по его спине, и его тело медленно расслабилось. Расплылось в прохладный пар против моей кожи. Взрыв энергии оторвал нас друг от друга, и он рассеялся в тысячу частиц, прежде чем ему удалось удержать себя от распада. Как только он снова стал материальным, он потянулся ко мне, но его руки распались в пар против моей кожи.

— Черт побери, — сказал он, опуская руку. — Я не могу… я не могу собраться.

Боль опалила мою челюсть, и моя потребность в Финне перехватила дыхание. Я потянулась к его мерцающей форме, мне было необходимо почувствовать его снова, но все, что осталось — было прозрачной версией мальчика, которого я любила. В груди все сжалось, стало больно, и всхлип вырвался из моего горла.

— Эмма, стой… не плачь, — умолял он. Его нежные пальцы, его хриплое тепло касались моего лица, это делало все только хуже.

— Этого не достаточно, — проплакала я, неспособная остановиться. — Этого никогда не будет достаточно.

Любить его так — это было больно. Было больно — знать все о нашем прошлом, и, знать, что у нас не было будущего. Мне хотелось заснуть и проснуться, чтобы найти, что все это был сон, потому что такого рода боль могла убить меня, задолго до того, как это на это будет шанс у Мэв. Я хотела так много вещей, которые я не могла получить. Я хотела, чтобы он был жив.

Его взгляд прошелся по мне, в нем читалось такое отчаяние, которое я никогда не видела прежде.

— Ты говорила, что Кэш выпивает сегодня вечером?

Я кивнула. Финн вскочил и направился к окну.

— Если Кэш придет к твоему окну, впусти его.

Я едва могла видеть затухающее мерцание его очертания в лунном свете.

— Что ты собираешься делать?

Он зажмурился и покачал головой.

— Просто впусти его. — С этими словами он распался через стену и в темноту, оставляя меня с болью и в одиночестве.

Финн

Я не думал. Я просто двигался. Продолжал двигаться, пока я не опустился в туманные мысли Кэша, который сидел на своем диване и бренчал мягкую мелодию на гитаре. Если бы я думал об этом, то вспомнил бы то, что сказал Скауту той ночью на горе, какое отвратительное оправдание для человека, которым я стал, и я решил сделать это. Я сказал себе, что у меня не было времени, чтобы обдумать это, но когда головокружение охватило меня от ощущения новой крови по венам, не думать было невозможно.

Видя, как Эмма рассыпается на куски, слыша, как она плачет, потому что нам этого было не достаточно, уничтожило то, что оставалось от моей уже и так разрушенной души. Я думал о взгляде в ее глазах, рвении ее поцелуев, о том, как ее руки, казалось, отчаянно жаждали прикоснуться к каждой части меня… я не мог чувствовать ничего из этого. Ни жара ее кожи против моей, ни вкуса ее поцелуя. Становясь материальным, рискуя всем, чтобы быть с ней… этого нигде и близко не было достаточно, чтобы заполнить зияющие дыры в моей груди, которые открывались, когда я шел к ней в комнату сегодня вечером. Я надеялся, что у меня было достаточно времени, чтобы, по крайней мере, привести туда Кэша, прежде чем Бальтазар пошлет Истона, чтобы утянуть меня в ад. Даже если мысли о том, что я буду в теле ее лучшего друга, взволнуют ее, я не хотел оставлять ее одну.

И если меня отправят в ад, все в порядке. По крайней мере, Истон и Аная присмотрят за Эммой после этого. Аная наверняка присмотрит. Истон, наверное, сначала разозлится, но Аная никогда не позволит невинному, как Эмма, умереть. Особенно не зная того, что она значила для меня.

Я поставил гитару на пол и встал, спотыкаясь, когда решил использовать мои новые ноги. Я чувствовал, как будто был сделан из резины, гибкой и шатающейся во всех местах, которые должны были поддерживать мой вес. Дезориентированный, я покачал головой. Вещи начали сосредотачиваться, но когда я определил пустые банки пива на журнальном столике, я выяснил первопричину большей части своей проблемы.

— Куда ты идешь? Там чертовски холодно, — нечленораздельно произнес белокурый паренек с глубокого кресла в углу комнаты. Я остановился у двери и оглянулся на него, по некоторым причинам удивленный, что он фактически мог видеть меня.

— Я иду к Эмме. — Мой рот вдруг закрылся, когда я понял, что это был звук голоса Кэша вместо моего. Черт побери, это было странно. И если бы я думал об этом немного больше, то я не смог бы довести дело до конца.

— Чувак! А что с твоими глазами? — Паренек приподнялся и прищурился на меня. — Они зеленые. Будто сумасшедше зеленые, парень.

Не желая открывать эту кучу проблем, я вывалился наружу. На сей раз ночью было устрашающе тихо. Никаких сверчков, никакого шипения шин, скользящих по ледяным улицам. Просто звук ботинок Кэша, хрустящих по недавно укатанному снегу, который лежал от его дома до дома Эммы. Когда я завернул за угол, я увидел ее. Ее окно было открыто, и лицо было там, она вглядывалась в темноту, ища меня.

Я остановился и посмотрел на нее, мне едва хватало света от высыпавшего снега. Ее лицо пылало, щеки и нос были розовыми от холода. Ее светлые волосы казались почти белыми в лунном свете, а ее голубые глаза достаточно сверкали, чтобы прорубить всю ночь и вплоть до моего сердца. Я заполнил легкие ледяным воздухом и шагнул вперед, в свет.

— Можно мне войти? — спросил я незнакомым голосом.

Она кивнула и отодвинулась в сторону, осторожно наблюдая за мной, когда я неуклюже влез через окно, затем закрыл его.

— Кэш? — спросила она шепотом.

Я тряхнул головой. Я не хотел говорить. Я не мог заставить себя услышать, как мои слова выходят, покрытые его голосом.

Эмма изучила мои глаза и откинулась назад на кровать, ее глаза были широко распахнуты от шока.

— Финн?

Я кивнул и сделал шаг вперед.

— Боже мой… Финн, что ты сделал? Кэш… он…?

Я встал на колени перед ней.

— Он будет в порядке. — Я, с другой стороны, очень скоро не буду. Бальтазар теперь должен был знать. У меня была, может быть, минута или две, прежде чем они протащат меня через ворота ада.

— Почему? — Ее голос сломался, и слеза скатилась по бледной щеке прежде, чем приземлиться на ключицу.