— Я помню. — Финн коснулся мерцающий фигуры рядом со мной и улыбнулся.

Я смотрела то на фотографию, то на Финна, пытаясь сопоставить эти два изображения вместе, пока мои пальцы не нашли свой путь к стеклу. По крайней мере, я могла коснуться этого.

— Расскажи мне что-нибудь о себе, — сказал он.

— Ты уже все обо мне знаешь.

— Нет, не знаю, — сказал он. — Я не знаю, что творится у тебя в голове. Я даже не знаю того, что ты хочешь делать после школы?

Я посмотрела на Финна, на пол, на фотографии. Я чувствовала, что он спросил это, чтобы я открылась ему и показала ему свои внутренности на этот простой вопрос.

— Когда-нибудь я бы хотела открыть пекарню. Такую, где люди могут прийти и посидеть за небольшими железными столиками и впитать запах хлеба, когда снаружи холодно.

На секунду я позволила себе подумать об этом, стало больно. Тускло. Нездорово. Это всегда сопровождает то, что ты хочешь, но чего никогда не будет.

— Почему ты говоришь об этом так, будто этого никогда не будет? — спросил он.

— Потому что этого не будет, — призналась я, крутя пальцем по полу. — Я едва выживала последние два года. Зачем мне было планировать что-то на будущее?

— Эй. — Финн так близко придвинулся ко мне, что я могла почувствовать его тепло на своей коже. — У тебя все это будет. У тебя будет все, что ты пожелаешь. Ты меня слышишь? Я не дам, ни чему плохому произойти с тобой. Разве я не доказал тебе это на сегодняшний день?

Я покачала головой.

— Нет. Я не могу продолжать полагаться на тебя. Что происходит, когда ты не можешь быть рядом? Я должна знать, как защитить себя.

— Я… — Он выглядел измученным. Виноватым. И на мгновение я возненавидела себя за то, что заставляю его это чувствовать. — Это моя вина. Прости. Ты даже не представляешь, насколько я сожалею.

— Не жалей. Просто скажи мне, что делать.

— Хотелось бы мне знать. Теперь, когда ты знаешь… возможно, у тебя был бы кое-какой шанс, даже если бы меня здесь не было.

Не казалось, что он верил словам, выходящим из своего собственного рта.

Я задержала дыхание, когда он поднял руку к моему лицу. Я наклонилась, ожидая почувствовать холодный, веющий пар его прикосновения, но ощущения не было. К тому времени, когда я позволяла себе снова дышать, он уже опустил руку и отступил.

— Что случилось? — Я приблизилась к нему, желая, нуждаясь в том, чтобы он коснулся меня. Я была настолько неопытной внутри от той памяти о папе, что мне было нужно это больше, чем я хотела признавать.

— Эмма… не надо.

Он сказал это, но не отступил. Он просто уставился на мои губы, и его грудь начала двигаться от ненужного дыхания. Я подошла ближе. Так близко, я могла почувствовать, как его тепло потрескивало между нами как статическое электричество.

— Пожалуйста?

Тишина между нами казалась бесконечной, океан невысказанных слов, простирающихся на мили вокруг. Я заглянула в безграничные зеленые глаза, которые, казалось, искали мое лицо. Очень медленно я потянулась к его щеке. Серебристые синие искры загорелись в тонком как бумага пространстве между моими кончиками пальцев и его кожей.

Прежде чем я смогла коснуться его, он споткнулся об свои ноги, пытаясь отступить от меня.

— Я… я не могу коснуться тебя, — он заикался. — Прости.

— Я знаю, что ты можешь коснуться меня. — Я не хотела, чтобы это было похоже на обвинение, но это так прозвучало. — Ты делал это прежде. В школе. В тот день я почувствовала тебя. Ты чувствовался… реальным. Почему не сейчас?

Финн провел пальцами по волосам.

— Думаешь, что я не хочу коснуться тебя? Думаешь, я не отдал бы что угодно…

— Тогда сделай это! — Комок встал в моем горле, и я сжала губы. Почему мне так сильно было это нужно? Я чувствовала, что собиралась разорваться на куски, если он не даст мне это. — Ты не можешь просто сказать, что хочешь коснуться меня, а потом пойти на попятный. Если ты не можешь, то ты должен сказать мне почему. Почему…

— Потому что он узнает!

— Кто?

Он застонал и коснулся своего бедра.

— Я должен идти.

Сердце упало в груди.

— Ты не можешь! Прости. Я не должна была…

Я не договорила. Это не сделало бы ничего хорошего. Финн исчез. Снова.

Финн

Следующим днем я просочился в дом Эммы порывом холодного ветра и старался изо всех сил убирать запах смерти с моей одежды. Я пошел на кухню и проверил время на печи. 3:27. Через несколько минут она войдет в ту дверь и изгонит это ужасное беспокойство из моей головы. Я весь день был на жатве. Жертва стрельбы. Ребенок попал под машину. Список уходил все дальше и дальше. Я даже не знал, была ли она в порядке. Я мерил шагами гостиную, кухню и снова обратно. Я собирался пойти в спальню, когда парадная дверь открылась. Я положил руки на стены по обе стороны коридора, чувствуя облегчение, когда я наблюдал, как она идет.

— Мама! — Эмма бросила сумку с книгами на стол и открыла холодильник. — Ты дома?

Она вытащила бутылку апельсинового сока и открыла ее. Я стоял неподвижно, молчал, желая, просто смотреть на нее мгновение. Ее волосы были убраны в пучок, как будто искусно запутанный клубок золотых нитей. Свободные тонкие пряди обрамляли ее лицо. Она сделала глоток сока, слизнула капли с губ и закатала рукава белого кардигана до локтей.

— Мама!

— Ее нет, — сказал я из коридора.

Эмма взвизгнула и схватилась за грудь.

— Ты должен перестать делать это.

— Прости.

Она улыбнулась и облокотилась на столешницу.

— Ты вернулся.

Я улыбнулся в ответ, когда вошел в кухню. Боже, эта улыбка была заразительной.

— Я всегда возвращаюсь.

— Я думала, ты злишься на меня. — Эмма закрыла крышку на апельсиновом соке и сунула его в холодильник. — Ты знаешь. Из-за касаний.

— Я должен был сходить на работу. — Я отвел взгляд. — И я совсем не злюсь. Я просто… ты не представляешь, что это значит для меня. Смотреть на тебя, когда ты практически, выпрашиваешь у меня то, что я не могу тебе дать.

— Таким образом, ты не можешь коснуться меня, но можешь коснуться этого? — Она кивнула на банан, который я вращал на столешнице.

Я уставился на стол и нахмурился, думая о Бальтазаре и его угрозах. Она не должна была знать это. Это просто дало бы ей чувство вины из-за того, что я был здесь. Мой голос вышел более грубым, чем я того хотел, когда я произнес:

— Это отличается.

— Чем?

Эмма положила руку над моей. Моя кожа рассеялась как стая мерцающих рыб перед тем, как стянуться обратно. Я наблюдал, как цвета нашей кожи сливались, затем разделялись, чувствуя, что толчок связи резко возрастает в моей руке. Это было проблемой. Когда я был с Эммой… ничто иное не имело значения. Линии исчезли. Я мог только помнить правила, которым я, как предполагалось, следовал. Мне приходилось задействовать все свои силы, чтобы не дать моей коже проявиться и не сплести свои пальцы с ее. Я едва мог держать себя в руках, зная, что она хотела, чтобы я коснулся ее. Я убрал руку.

— У вселенной есть границы. Касание человека, настоящее касание, является одной из тех границ. Если бы я поддался и пересек эту границу, то она отослала бы сигнал. Я не смог бы скрыть его. У меня может быть способность, но я, как предполагается, не использую ее.

Нет. Вместо этого меня должны будут подвергнуть пыткам из-за того, что я пожелал что-то, что мне никогда не разрешат получить. Эмма смотрела на меня, складка беспокойства залегла между ее бровями. Мне нужно было облегчить вещи. Она прошла достаточно без всего этого.

Я взял банан и стал вращать его в моих пальцах как шестизарядный револьвер.

— Я касался тебя палкой? Я никогда не трогал непосредственно тебя. Палка была точно такой же, как этот банан… они не станут для меня проблемой. Вселенной все рано, дотронулся ли я до фруктов или мертвых ветвей деревьев или неодушевленных объектов. Я не проверял на овощах. Я, возможно, закончил бы свое существование, если бы попытался коснуться чего-то столь же опасного как болгарский перец.