— Не называй ее тупой.

— Отлично, — прошипел он, наклоняясь вперед так, что я не мог избежать запаха серы и смерти, проносившихся между нами. — Это ты тупой. Ты тупой и кретин.

— Что у тебя за проблемы? — несколько жнецов в белых пиджаках с мрачными зелеными глазами изумленно посмотрели на нас, поэтому я понизил голос. — Это к тебе не относится.

— Не относится ко мне? Кому, ты думаешь, он поручит затащить тебя в Ад, когда закончит давать тебе вторые шансы?

Я мог только изумленно смотреть на него. Возможно, потому что я все еще был наполовину собранной мозаикой без Эммы. Возможно, я до сих пор получал удовольствие от прикосновения к ней. Какой бы не была причина, я не мог подобрать слов, чтобы прояснить это между нами.

— Ты — мой друг, — его голос надломился, чего я никогда не видел за семьдесят лет жатвы с Истоном. — Мой лучший друг, ты, эгоистичный ублюдок. И теперь ты собираешься… — он покачал головой и плотно сжал губы. — Если бы ты в полной мере осознавал, что такое настоящий Ад, мы бы сейчас не вели этот диалог.

Я потер лицо руками и сквозь пальцы посмотрел на черные армейские ботинки Истона. Я пытался представить то, о чем он мне говорил. Единственный известный мне Ад — существовать без Эммы пятнадцать лет, не зная, в какую жизнь я отправил ее. Была ли она счастлива? Была ли она в безопасности? Был ли кто-то, кто любил ее также сильно как я? Я провел слишком много времени в незнании. Наконец, я заговорил прямо в свои ладони, надеясь, что Истон мог услышать меня, потому что я не был готов посмотреть на него. — Мне жаль.

Истон подвинулся в кресле, склонившись достаточно близко, чтобы шепнуть.

— Не настолько жаль в сравнении тем, что ты будешь чувствовать, если окажешься внизу. Ты ведь знаешь свой маленький страх огня?

Я сглотнул.

— Они используют это против тебя. Ты не просто сгоришь. Ты растаешь. Медленно. И когда от тебя станется только булькающая лужа плоти, праха и крови, они вернут тебя к жизни, чтобы снова проделать это.

Шепот Истона обжигал меня. Я дернулся от него на дюйм. От его жара.

Он мельком взглянул на пространство между нами и покачал головой.

— Ты вообще беспокоишься о том, каково будет мне передать тебя им? — Его ожесточенный взгляд не отпускал меня, ища что-то. Я не был уверен, что именно. — Конечно же нет. Все о чем ты будешь когда-нибудь беспокоиться, так это в порядке ли твой драгоценный человечек.

Истон вскочил, опрокинув свое кресло, но Скаут успел поймать его носком своего теннисного ботинка до того, как оно бы ударилось о стеклянный пол.

— У вас двоих очередная ссора влюбленных?

Он развернул стул спинкой вперед и плюхнулся на него, ухмыляясь Истону. На какой-то миг мне показалось, что Истон мог бы растереть Скаута и его блестящие белокурые кудри в пыль, но он всего лишь проворчал что-то себе под нос и стремительно удалился, оставив меня задыхаться в гниющей вони смерти и разрушения, след которых он оставил после себя.

— На твоей стороне границы всегда так много драмы. Возможно, мне стоит попросить перевод, — сказал Скаут, подмигивая милой жнице с территории Восточного Побережья. — Но с другой стороны, и у востока есть свои преимущества.

Скаут выглядел точно также как и в тот день, когда Истон пришел, чтобы забрать его душу. Точно также как и в тот день, когда он согласился стать одним из нас, чтобы искупить свой уход из Ада, навсегда застывший в том же самом высоком атлетичном телосложении с кудрявыми белокурыми волосами и загорелой кожей серфингиста, привлекавшей к нему взгляды девушек, когда он был живым. И он по-прежнему использовал те взгляды в свою пользу. Даже в смерти.

Мы все были тщательно отобраны. Каждый из нас был душой, переступившей моральную черту, достаточно далеко, чтобы дать Бальтазару возможность, нужную ему, чтобы намотать нас на катушку. Я бы сбил не меньше трех самолетов в мои последние часы. Это могла бы быть война, но для них убийство было убийством.

Я наблюдал, как он глазами раздевал рыжеволосую жницу, стараясь не раздражаться. Я знаю Скаута двадцать лет, и даже в смерти он мог думать только об одной вещи. И хотя большинство из нас недалеко ушли в возрасте от его девятнадцати лет, когда дело касалось девушек, он казался особенно… восторженным. Бальтазар однажды сказал мне, что более молодым душам легче перейти. У них больше шансов удержать силу, дарованную нам. Я не знал. Я только знал, что было что-то грустное, когда видишь, как много юных лиц олицетворяли то, чего люди боялись больше всего. Смерть.

Я переместил свое внимание обратно на Скаута, который широкой улыбкой завладел вниманием жницы.

— Ты вообще хоть когда-нибудь думаешь о чем-либо еще?

— Иногда. Но точно не сегодня, — он встал и провел пальцами по кудрям. — Не возражаешь, если мы поговорим об этом позже?

Я закатил глаза и отмахнулся от него.

— Иди.

Я отступил, смутно осознавая, что Аная заняла место с другой стороны от меня.

— Эй, что с тобой случилось? — Она пристально осмотрела меня. — Меня отправили на одну из твоих жатв. Почему ты не взял ее?

Я наблюдал, как Истон один занял место у дальней стены. Поймав мой взгляд, он растворился в тени часовой башни.

— Осложнение.

Она проследила за моим взглядом туда, где стоял Истон.

— В чем его проблема?

— Он говорит, что я — эгоистичный ублюдок.

Аная похлопала меня по руке и улыбнулась.

— О, Финн… Милый, это потому что ты такой и есть.

Я не смог сдержать смех. Ну, по крайней мере, девушка была честна.

— Ничего себе, спасибо, Аная.

— Я не говорила, что это плохо, — она посмотрела куда-то вдаль. — Это то, что случается, когда влюбляешься.

Я искал клочок солнечного света в тяжелых облаках над головой.

— Ты когда-нибудь была эгоистичной скотиной?

Аная вздохнула и провела носком своей сандалии по стеклянному полу. Звезды следовали за ней, оставляя за собой похожие на дымку следы лазурно-золотистых полосок в беспросветном небе. Когда я уже не думал, что она ответит, она сказала:

— Да. Я однажды любила кое-кого. Очень сильно любила.

Зазвучали трубы, препятствуя мне расспросить ее побольше, и Бальтазар встал за трибуну на верхней ступени лестницы, окидывая взглядом море кресел, в которых мы сидели. Его белоснежное одеяние плотно облегало широкие плечи. Белокурые волосы слегка касались шеи. Все в нем казалось юным и новым, за исключением глаз. Уголки были сморщены возрастом и держали в себе слишком много лет чтобы сосчитать. Перед тем как заговорить, его глаза встретились с моими, разочарование затуманило его взгляд. Это было так похоже на взгляд, которым обычно смотрел на меня отец, что мне стало больно внутри.

Наконец он отвернулся, внимательно осматривая толпу.

— Похоже, что некоторые из вас не помнят правил, — он сложил пальцы в замок за спиной, и все, что я мог услышать, был звук призрачных волн, накатывающих, отступающих, а потом повторяющих все сначала. Никто даже не смел дышать.

— Это не сложно. В вашей загробной жизни нет большого секрета. Вы собираете души, которые уходят из жизни в назначенном для вас месте. — Его серебристые глаза уперлись в меня, а затем он отвел взгляд. — Когда вас вызывают на жатву, вы не игнорируете этот зов и не возвращаетесь с пустыми руками.

Шокированный шепот кружился в толпе, становясь громче, и я неловко поерзал в кресле.

— Вы невидимы для живых. Вы не касаетесь живых. Вы не общаетесь с живыми, — Бальтазар ударил ладонями по золотому аналою. Хлопок прошел рябью сквозь туман. — Я ясно выражаюсь?

Аная ущипнула меня за бок. Как будто мне было нужно, чтобы она довела до моего сознания его мысль. Я нарушал каждое вообразимое правило. Время всех растрачивалось из-за меня. Я уже знал это. И это ничего не меняло. Это не меняло того факта, что Эмма была бы мертва в течение недели, если бы я делал то, что они все требовали и ушел бы. Но, ладно. Я все еще мог делать это. Бальтазар ведь не следовал за нами везде… мне просто следовало быть более осторожным, чтобы никогда не материализоваться. В конце концов, я провел два года, не касаясь ее. Сегодня это было импульсивно. Сегодня это было необдуманно. Я не мог позволить этому случиться снова.