За обедом Елена Георгиевна рассказала о некоторых подробностях их жизни в Горьком. Жили они в полной изоляции, в квартиру разрешалось входить только работницам почты для доставки писем. Елена Георгиевна похвалила их, сказав:
— Хорошие женщины, симпатичные. К Новому году я им подарки подарю. Я ту ветчину в банке, которую Боря Биргер прислал, разделю, часть себе оставлю, а остальное — им.
Больше никто в квартиру Сахаровых не допускался.
— А когда мы едем в машине по городу, иногда кто-нибудь голосует, просят подвезти. Особенно часто это бывает, когда мы едем с рынка. Подходит старушка и просит подвезти. Мы не можем отказывать, берем ее в машину. Но буквально через десять-двадцать метров машину останавливают и бабушку вытаскивают.
Рассказав об этом, Елена Георгиевна добавила:
— А вы знаете, какие у них руки?
Она знала. И те старушки, которых вытаскивали из машины Сахарова, тоже знали.
Еще Елена Георгиевна рассказала, что в последний свой приезд в Горький она была одета в легкое платье. Ее не выпустили обратно в Москву. И вот уже зима пришла, у нее нет теплых вещей, не в чем выйти на улицу. Теплые вещи остались в московской квартире, ключ от квартиры есть у Гали Евтушенко, та могла бы взять теплые вещи и прислать в Горький. Но у дверей московской квартиры стоит милиционер и никого не пускает.
Мы с Ефимом обещали помочь, добиться разрешения, взять в квартире зимнюю одежду и прислать ей.
После обеда еще немножко поговорили.
Андрей Дмитриевич спросил, читали ли мы книгу «ЦРУ против СССР». В этой книге немало грязи было вылито на Андрея Дмитриевича и еще больше на Елену Георгиевну. И эта самая грязная часть книги была еще перепечатана в журналах «Смена», «Человек и закон» и, наверное, еще в других массовых журналах. Мы стали считать, во скольких экземплярах в общей сложности размножена эта клевета. Получалось несколько миллионов.
— А вы знаете, что автор этой книги приехал в Горький, пришел к нам домой и хотел со мной побеседовать? — спросил Андрей Дмитриевич. — Я ему сказал, что готов с ним говорить, если он прежде попросит прощения у Елены Георгиевны за ту клевету, которую на нее возвел. Он на это ответил: «Какая клевета? Никакой клеветы не было, я писал правду. Если вы считаете, что это — клевета, можете подавать на меня в суд. Мне в прокуратуре сказали, что меня поддержат». И тогда я ударил его по физиономии.
Хотя мы с Ефимом полностью одобрили действия Андрея Дмитриевича, мне все же трудно было представить себе, что такой добрый человек, как Андрей Дмитриевич, может кому-то дать в морду. А что он был добрый человек — это было видно сразу, с первого взгляда, и самое поразительное, что он и в тяжелейших условиях горьковской ссылки не озлобился, сохранил свою доброту.
Я спросил:
— Андрей Дмитриевич, вы добрый человек. Вы, наверное, потрогали ладошкой его щеку, а потом еще и угрызались, переживали. Или вы ему хорошо врезали, как вы можете?
А он мог хорошо врезать, он был высокий и широкоплечий.
Андрей Дмитриевич улыбнулся серьезной своей улыбкой и сказал:
— Это было нечто среднее. Дело в том, что он втянул голову в плечи и закрыл лицо руками.
На этом месте Елена Георгиевна прервала нашу беседу и отправила Андрея Дмитриевича отдыхать.
— Вы тоже можете прилечь, — сказала она, указав нам место, и принесла по одеялу, а сама ушла возиться на кухню.
Мы с Ефимом прилегли, но нам не спалось, и мы быстро встали. Ефим стал читать, а я вышел на кухню к Елене Георгиевне. Как бы продолжая прерванный разговор, она сказала:
— Эта книга мне стоила инфаркта.
Стал я говорить ей в утешение, что такую грязную книгу и читать не следовало, а уж расстраиваться из-за этого и совсем глупо. Все это, конечно, было правильно, но я понимал, что это слабое утешение.
Еще Елена Георгиевна показала мне те записки, которые писал ей Андрей Дмитриевич из больницы. За несколько месяцев она получила всего пять записок. Записки вручал следователь, который вел допросы по ее судебному делу («шил дело»). Ясно, что это была лишь малая часть тех посланий, которые написал Андрей Дмитриевич. Все написанное проходило строгую цензуру, и большинство записок не дошло до адресата. Надеюсь, что арестованные записки не пропали и когда-нибудь будут возвращены Елене Георгиевне вместе с другими материалами, изъятыми в Горьком у Сахарова.
По немногим запискам, полученным из больницы, Елена Георгиевна смогла, вопреки цензуре, узнать о том, что у Андрея Дмитриевича в больнице произошло нарушение мозгового кровообращения — или инсульт, или спазм мозговых сосудов. Определить этот факт помог Елене Георгиевне ее врачебный опыт. Дело в том, что в результате такого заболевания человек начинает делать в письме характерные описки. Цензор не придал им никакого значения и пропустил письма, а для Елены Георгиевны эти описки были признаками заболевания. Потом уже выяснилось, после возвращения Андрея Дмитриевича из больницы, что нарушение мозгового кровообращения было вызвано насильственным кормлением.
Я видел эти характерные описки — повторение букв в слове. Например там, где надо было писать букву «к», Андрей Дмитриевич ставил «кк».
Встал Андрей Дмитриевич, вышел к нам и передал мне листок бумаги с отчетом о своей работе за истекающий 1984 г. Еще с утра, в первые минуты после приезда, я ему передал просьбу нашего заместителя заведующего Отделом Игоря Дремина прислать отчет. Он не забыл и, как поднялся после отдыха, так сразу и написал.
Мы пошли на кухню пить чай. К чаю был пирог, испеченный моей женой Наташей. Мне удалось довезти его в целости и сохранности. Хозяйка похвалила пирог, и я был очень рад этому.
Елена Георгиевна рассказала, как проходил суд над ней. Заранее было ясно, что ее осудят. Один из свидетелей обвинения показал, что в беседе с ним Елена Георгиевна сказала: «Скоро уезжает из СССР генерал Григоренко, и он увезет с собой собранные мной антисоветские материалы». На вопрос адвоката, когда происходил этот разговор, свидетель назвал число, и оказалось, что генерал улетел из СССР раньше, до разговора, и, следовательно, не могла Елена Георгиевна сказать того, что ей приписывал свидетель.
— Прокурор говорит: «Свидетель, вспомните точнее дату». А тот уперся и не хочет менять показания. Как договорились, так он и твердит. И все равно, несмотря на явную несостоятельность, его показания включили в обвинительное заключение.
Суд вынес приговор: пять лет ссылки. Была подана апелляция в Верховный суд РСФСР. Выездное заседание Верховного суда в Горьком рассмотрело апелляцию и оставило приговор без изменений.
— Верховный суд приехал в Горький, чтобы я не могла приехать в Москву, — сказала Елена Георгиевна.
Приговор гласил: пять лет ссылки. Но место ссылки еще предстояло определить. Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна опасались, что их могут разлучить. Наконец, Елену Георгиевну вызвали в Горьковское управление КГБ, и чиновник объявил ей, что место ссылки определено по адресу: Горький, проспект Гагарина, тот самый дом и та самая квартира.
— Камень упал с души, — сказала Елена Георгиевна. — А чиновнику я говорю: почему вы меня на пять лет привязываете к одному месту? Может быть, мы через год разведемся. Как же мне потом жить четыре года в одной квартире с чужим человеком? Чиновник стукнул кулаком по столу и закричал: «Подпишете или нет?» Я, очень довольная, подписала.
После чая опять начались обсуждения. Ефим рассказывал, Андрей Дмитриевич расспрашивал, спорил, соглашался, потом сам рассказывал. Я мало что понимал и быстро потерял интерес к их беседе. На столе лежала биография Эйнштейна, написанная Абрагамом Пайсом. С разрешения Андрея Дмитриевича я взял ее и стал просматривать. Книга была издана в США незадолго перед тем, и у нас еще была редкостью.
— Интересная книга, — сказал Андрей Дмитриевич, — если хотите, я вам дам ее почитать.
— Вы ее уже прочли? — спросил я его.
— Не до конца.
После такого ответа я не мог забрать книгу, оставил ее в Горьком. Но для меня этот незначительный случай стал еще одним примером душевной щедрости Андрея Дмитриевича. Он читал интересную книгу, но охотно предложил ее другому, увидев проявленный интерес. И ведь он не знал (и никто тогда не знал), когда в следующий раз приедут теоретики, и приедут ли вообще, то есть не знал, вернется ли книга. Еще на столе лежал программируемый калькулятор фирмы Хьюлетт-Паккард. Это был подарок Сахарову от американских математиков. Несмотря на малые размеры, эта вычислительная машинка обладала довольно большими возможностями. руководство к пользованию этой машинкой представляет собой довольно толстую книгу (несколько сот страниц). Без руководства, как я думал, этой машинкой овладеть невозможно. Но я нигде поблизости не видел руководства. В один из кратких перерывов я спросил у Андрея Дмитриевича, если ли у него руководство.
